Сэрен, до которого уже долетели крики из хижины, страшно рассердился, запустил в жену камешком и заорал:

— Да тебе черт уши заткнул, что ли? Не разбираешь, отчего она кричит? Марш за повитухой, да живо, не то я тебя подгоню!

Увидев, что он встает, Марен повернулась и побежала наверх домой. Сэрен пожал плечами и сам пошел за повитухой. Потом до самого вечера бродил около дома, но внутрь не заглядывал, а вечером направился в ближний погребок, куда редко захаживал: не до того, коли хочешь содержать в порядке двор и домашнее хозяйство. Дрожащей с непривычки рукою взялся он за щеколду, рывком распахнул дверь и вошел, обуреваемый самыми противоречивыми чувствами.

— Ну теперь небось опухоль спадет, — сказал он, пытаясь подбодрить себя. И весь вечер твердил одно и то же, пока не добрался до дому.

Марен бродила по дюнам, поджидая его. Увидев, в каком он состоянии, она валилась слезами.

— Ну теперь небось опухоль… — начал было Сэрен с самой презрительной миной и сразу осекся: рыданья Марен задели его за живое, перевернули в нем сердце; он не выдержал, обхватил жену за шею и заплакал с нею вместе.

Старики просидели на дюнах, прижавшись друг к другу, до тех пор, пока не выплакались. Новое существо на пути своем в жизнь встречало только неприязнь; теперь над ним были пролиты первые слезы.

После того как старики вернулись к себе и для родильницы с ребенком было сделано все, что нужно, Марен, лежа около Сэрена в широкой постели, взяла руку мужа в свои. Так всегда засыпала она в дни молодости. И теперь она снова испытала сладость тех дней. Оживило ли ее неожиданно появившееся в их доме дитя любви или что другое?

— Ну, теперь поверила, что девчонка-то младенца ждала? — спросил ее Сэрен, когда они уже почти засыпали.

— Да, конечно, — ответила Марен. — Но диковинно все-таки. Как же без мужчины-то?..

— Ох, поди ты со своей чепухой! — сказал Сэрен. И они заснули.

Да, пришлось все же Марен сдаться. «Хотя, — как говорил муж, — чего доброго, она вдруг опять начала бы городить про опухоль. Бабу сам черт не разубедит, если она что-нибудь заберет себе в голову».

Но, разумеется, у Марен хватило ума не отрицать того, в чем убедился бы и слепой, хотя и ощупью. И тем легче было Марен признать жестокую правду, что вопреки всем слезам и клятвам невинной девственницы, в этом все же был замешан мужчина, да еще живший по соседству. Это был сын самого владельца Хутора на Песках, тот самый, что, возвращаясь из города по вечерам, подвозил домой Сэрине, которая боялась идти темной лесной дорогой.

— Нечего сказать, славный способ ты придумала уберечь девчонку от бродяг! — сказал как-то Сэрен, косясь на малютку.

— Что ты мелешь зря? Я думаю, сын хуторянина все же получше бродяги, — обиженно ответила Марен.

Она считала себя правой! Разве не говорила она всегда, что Сэрине высоко взлетит? В девочке была благородная закваска.

И вот однажды пришлось Сэрену надеть праздничный костюм и отправиться на хутор.

— Да, так, значит, девчонка-то родила, — приступил он прямо к делу.

— Вот как? — отозвался сын хуторянина. Сэрен застал его на гумне вместе с отцом, они перетряхивали солому. — Что ж, дело возможное.

— Да, но она прямо на тебя говорит, что ты отец.

— Ишь ты! А может она доказать это?

— Она может присягнуть. Так что лучше тебе жениться на этой негоднице.

Сын хуторянина громко рассмеялся.

— А! Ты еще зубы скалишь? — Сэрен схватил вилы и пошел прямо на парня. Тот, побелев от страха, отступил за молотилку.

— Постой-ка, Сэрен, послушай… — вмешался сам хуторянин. — Давай мы с тобой, старики, выйдем на двор да потолкуем. Молодежь нынче такая несуразная… Так вот, видишь, я не думаю, чтобы сын мой женился на твоей дочке — виноват он там или не виноват, — начал хуторянин, когда они очутились на дворе.

— Заставить можно! — угрожающе сказал Сэрен.

— Видишь ли, заставить его мог бы только суд, а судиться она не пойдет, насколько я ее знаю. Но если бы речь зашла… о том, чтобы… чтобы он помог ей пристроиться, то… Хочешь двести далеров раз навсегда?

Сэрен прикинул в уме, что это огромная сумма за такого жалкого детеныша, и поторопился согласиться, чтобы хуторянин не успел раздумать.

— Но чтобы впредь язык держать за зубами! Никакой тени на семью нашу не наводить и тому подобное! — добавил хуторянин, провожая Сэрена до ворот. — Ребенок получит фамилию матери, а с нами всякие счеты теперь покончены.

— Ну, разумеется, — ответил Сэрен, переминаясь; ему хотелось поскорее уйти: двести далеров лежали у него в кармане, и он боялся, как бы хуторянин не потребовал их обратно.

— На днях я занесу тебе бумагу, и ты распишешься в получении денег. Лучше, если все будет сделано по закону. — Хуторянин произнес это слово так твердо и привычно, что у Сэрена сердце екнуло.

— Да, да, — согласился Сэрен и, держа шапку в руках, вышел за ворота. Вообще он не очень-то ломал шапку перед кем бы то ни было, но двести далеров внушили ему почтение к хуторянину. Значит, хозяева Хутора на Песках были из тех людей, что не только перелезают через изгороди соседей, но умеют и расквитаться за потраву.

Сэрен зашагал по полевым межам. Такой уймы денег у них с Марен не бывало в руках отроду. Удалось бы только позаманчивее разложить перед нею эти бумажки, чтобы ее проняло, а то ведь она забрала себе в голову выдать дочку за сына хуторянина.

Около полутора миллиардов звезд насчитывается в мировом пространстве, и, как известно, полтора миллиарда человеческих существ живет на земле. Одинаковое число! Недаром утверждали в древности, что каждый человек родится под своей звездой.

Сотни дорого стоящих обсерваторий возведены на земле — и на равнинах и на горных высотах, и работают в этих обсерваториях тысячи талантливых ученых, вооруженных самыми чувствительными приборами, и ночь за ночью исследуют мировое пространство, наблюдают и фотографируют. Всю свою жизнь они занимаются одним делом, — стремятся обессмертить свое имя, — открыть новую звезду, прибавить еще одно новое «небесное тело» к уже известным полутора миллиардам, вращающимся в мировом пространстве.

Ежесекундно рождается на земле новое человеческое существо. Вспыхивает новый светоч, новая звезда, которая, возможно, будет светилом необычайной красоты и, во всяком случае, отличаться своим собственным, никогда еще не виданным спектром. Каждую секунду приветствует землю новое существо, которое, быть может, наделено гениальностью и будет сеять вокруг доброе, прекрасное. Каждую секунду нечто, никогда еще не виданное, становится плотью и кровью, ведь ни один человек не бывает повторением другого и сам он — явление неповторимое. Каждое новое существо подобно тем кометам, которые только раз в течение веков пересекают орбиту Земли и лишь на короткое время чертят над нею световой путь свой. Мгновенная фосфоресценция между двумя вечностями тьмы! И люди радуются каждой новой загорающейся жизни человеческой! Стоят у колыбели новорожденного и смотрят на него, стараясь угадать, что нового принесет он миру?

Увы! Человек не звезда, открытием и регистрацией которой можно стяжать себе славу. Очень часто это лишь незваный-непрошеный гость, прошмыгнувший украдкой в мир за спиной честных, ничего не подозревавших людей и тайком прошедшей сквозь девятимесячное чистилище. И сохрани господь пришельца, если у него «бумаги не в порядке»!

Дитя Сэрине храбро пробило себе путь на белый свет. Как лосось, прыгающий против течения, перескочило оно через все препятствия: слезы, запирательство, плодоизгоняющие средства. И вот малютка с красненьким сморщенным личиком появилась перед глазами людей. Теперь ей нужно было попытаться смягчить их сердца.

Буржуазное общество быстро свело свои счеты с нею — незваной гостьей; конечно, каждый новорожденный человек становится новым слагаемым в общей сумме человечества, но его официальному признанию должны предшествовать: обручение, свадьба и обзаведение родителей своим хозяйством, начиная с люльки и детской колясочки, а затем, когда ребенок вырастет, снова потребуются обручальные кольца, свадьба и появятся новые дети. Но большей частью ничего этого не бывает, если ребенок осмеливается — как дочка Сэрине — появиться на свет жалким «незаконнорожденным» ребенком.