Он… э… проецирует с такой яркостью и непосредственностью, что, видно, его способность к передаче тончайших переживаний просто не имеет предела. Его искусство перевоплощения безукоризненно, нет и намека на присутствие постороннего сознания, у него не найдешь расплывчатости, которая обычно свидетельствует о том, что механик у пульта рецептора всячески старается стереть подсознательные мысли актера, не связанные с ролью. Либо судьба послала мистеру Роу виртуоза-механика, либо он обладает потрясающей способностью абсолютного перевоплощения. Создается впечатление, что актер Роу умер, сумев передать задиристому юнцу (роль которого — он играет) всю свою жизненную силу, так что тот просто живет в фильме, не сохраняя ни малейшего сходства с Джэсоном Роу. В своем дебюте молодой Роу достиг цели, которая до сих пор считалась недостижимой: каждый эмоциозритель ощущал полное внутреннее слияние с героем, которого изображает актер. Мы возлагаем на него огромные надежды, ибо свет такого таланта озаряет сцену лишь раз в тысячелетие. Благодаря Джэсону Роу фирма «Все как наяву» теперь гарантирует то, что обещает своим названием». — Хершэлл бросил газету на стол.

— Как тебе нравится, Сай?

— Настолько нравится, что я сдаюсь, — с довольной улыбкой ответил Лемсон. — Ты был прав, продвигая Джэсона. Теперь мы выпустим его в эмофильме «Земля», как тебе хотелось, и ты, наконец, перестанешь ко мне приставать.

— А знаешь, Сай, Лоранцелли ошибается насчет механика у рецептора.

— Он на этом и не настаивает…

— Ну, Зэк лучший из всех возможных, — перебил его Хершэлл, — но как только мы начали фиксировать эмофильм Роу, Зэк прибежал ко мне потрясенный и сказал, что материалы Роу фиксируются так, точно тот действительно живет, а не играет роль. Никаких подсознательных помех, а этого никогда еще не бывало. Все именно так, как говорит Лоранцелли: Роу точно умирает, и начинает жить герой. Зэк клянется, что Роу просто исчезает. На пленке нет и следа его существования.

— В таком случае Зэк должен радоваться, что не приходится нажимать на техническую сторону фиксации.

— Ну, не все так гладко: надо еще усиливать, подчеркивать какие-то ощущения и прочее. Ты же знаешь, Зэк — художник, а не фотограф. Но для него самое трудное — это не поддаться влиянию Роу, не дать засосать себя, когда он его фиксирует. Пойми меня правильно. Зэк не жалуется. Сказать по правде, я предложил освободить его, если напряжение слишком велико, но он ответил, что если он не в состоянии вести эмофильмы Роу, то нечего платить ему жалованье. Это для него своего рода вызов. И потому он сконструировал новый адаптер для рецептора, чтобы противостоять угнетающему влиянию Роу.

— А какие сложности при подготовке эмофильма «Земля»?

— Сложности есть, — проговорил Хершэлл так мрачно, что Лемсон приготовился к худшему. — Нужны лошади. Интересно, где в наш атомный век достать несколько кавалерийских дивизий?

— Смотри, даже не найдешь, куда его вшили, — сказала Робайна, ощупывая голову Джэсона. — Постой, постой, вот какой-то маленький твердый бугорок. Вот он. Верно? Это реле?

— Ничего подобного, — засмеялся Джэсон, — это я набил шишку, когда упал с лошади.

— А зачем тебе вообще реле? Я думала, ты можешь проецировать и без него.

— Конечно, могу, но так лучше. Реле перехватывает самые крошечные мозговые волны, которые иначе вообще не зафиксируешь. Тут такая же разница, как между ультравысокими и высокими частотами. От этого эмофильм делается еще более убедительным.

— А когда же ты будешь участвовать не только в вестернах? Неужели тебе никогда не дадут сыграть в эмофильме про любовь?

— Зачем видеть все в мрачном свете, Роби? Вестерны нас неплохо кормят. Кроме того, этот новый вовсе не вестерн.

— Так к чему же там столько лошадей?

— Для кавалерии конфедератов, дурочка. Что это за форма на мне, как ты считаешь? Вот так дочь юга!

— Ах, эмофильм о гражданской войне! А как он называется?

— Э-э… «На земле мир и покой». — Джэсон улыбнулся. — Мистер Лемсон будет счастлив, когда узнает, что я запомнил название. Говорят, это был знаменитый бестселлер. Эмофильм обойдется фирме в десять миллионов долларов. У меня главная роль: Джед Картер, молодой парень-южанин. Много боев и любовных сцен, а самое главное, не надо мучиться из-за южного акцента, — Джэсон взял сестру за руку. — Если хочешь взглянуть на декорации, пошли. А то мне через несколько минут идти работать.

У одного из рецепторов Джэсон остановился.

— Вот эта машина принимает и фиксирует все, что я думаю и чувствую. Оператор рецептора надевает на голову такую штуковину и воспринимает все, что я чувствую, крутит ручки, нажимает кнопки, усиливает слабые сигналы, ослабляет чересчур мощные, словом, регулирует качество фиксации. И отсекает все лишнее, ненужное; вот, например, я должен целовать девушку, а где-то в глубине, отдельно от этих страстных мыслей, я, может, спрашиваю себя, когда же мы наконец закруглимся и пойдем обедать. Ну-ка надень на голову этот прибор, а я попрошу Зэка включить, и ты сейчас почувствуешь, как он работает.

— Только не надо что-нибудь слишком волнующее.

— Не тревожься. Самый тихий кусочек.

На зов Джэсона явился Зэк и включил рецептор, а Джэсон со статистом прочли несколько строк.

— Это в общем довольно занятно, — сказала Робайна, когда с нее сняли прибор. — Только не очень сильно. Я тебя чувствовала куда лучше без всякого прибора.

— Вы не воспринимали полностью, — объяснил Зэк. — Видите ли, мисс Роу, оператор на рецепторе все время должен быть начеку. Он не смеет отдохнуть, насладиться действием и слиться с актером, как эмозритель, заплативший деньги. Он должен работать, поддерживать волну восприятия, чтобы ощущения поступали плавно. Для этого тут есть специальная цепь часть машины, которая вроде бы защищает мозг оператора и не дает ему увлечься эмофильмом в то время, когда он управляет рецептором и частично переживает происходящее.

— Наверное, это очень трудно, — сказала Робайна.

— Тут нужна тренировка и специальная перестройка рефлексов, но главное в другом: те, кто работает на передаче, никогда не ощущают эмофильма с такой силой, как публика в зале. Интенсивность воздействия здесь самая минимальная, чтобы продюсеры и режиссеры могли делать замечания и вносить поправки на ходу, пока идет воспроизведение. Но даже и при самой большой интенсивности работы проектора мы не можем полностью сопереживать и сливаться с героем, потому что этому препятствуют специально настроенные участки нашего мозга.

— Да, но все равно вы счастливые, — сказала Робайна. — А я считаюсь Восприимчивой, и мне ничего не разрешают смотреть, кроме старых дурацких музыкальных комедий. Я не могу даже пойти на эмофильм собственного брата, там слишком много стрельбы и всякой прочей муры.

«Просим актеров занять места. Запись начинается через пять минут».

Объявление прогудело по всей студии, и толпа статистов с продуманной торопливостью начала заполнять улицы.

— Роби, милая, тебе пора.

— О Джэй, нельзя ли мне взглянуть? Я буду сидеть тихо, как мышка.

— Не в том дело. Те, кто не участвует в эмофильме, не должны попадаться на глаза актерам во время записи. Представь себе, иду я по улице в роли Джеда Картера, и вдруг навстречу ты, в этих мужских кальсонах.

— Вовсе это не мужские кальсоны, — обиделась Робайна, — а дамские брюки.

— Мне-то это известно, а вот Джеду Картеру — нет. Он знает только одно: последняя уличная девка не рискнет показаться на людях в таком виде. Послушай-ка, иди вон туда, где вывеска: «Перворазрядный пансионат миссис Хеппл», там из окна гостиной тебе все будет видно. Я думаю, любопытных было предостаточно и в те времена. Ну, давай!

Джэсон повернулся и поспешил вдоль улицы, даже не потрудившись взглянуть вслед Робайне. Она пересекла улицу и как раз проходила мимо салуна, как вдруг откуда-то раздался громкий повелительный голос: «Девушка в зеленых брюках, уйдите из кадра». Она испугалась и в замешательстве кинулась в салун.