«Вот посадим в крепость генуэзскую!»

Где она?

А где-нибудь, наверное,

За серебряными цистернами,

За домами отдыха и пляжами

И пейзажами Айвазовского.

Но из-под конвоя стариковского

Молодежь — ведь море по колено ей!

Нырывается:

— Сейчас обманем вас

Вместе с вашей Кафою и Генуей!

Резко

Хлопает замок с нарезкою —

И в свою же крепость генуэзскую

Внсржены и грозный капитаниус,

И его могучий кавалериус

Со своими сервиентами...

Дико молодежь расхулиганилась

Под брезентовыми тентами!

А ВЕДЬ СЛУЧАЕТСЯ И ТАК

Садишься рядом с человеком

И предлагаешь ему мед,

И ублажаешь его млеком,

А он совсем другого ждет!

Сыт, ждет винища, табачища

И выдумок, а то и врак —

Вот он какой духовной пищи

Желает от тебя, чудак!

***

На моих глазах

Печется, варится

Очеиь странный, очень постный ужин,

На моих глазах упорно старится

Человек, с которым был я дружен.

То есть не седеет и не горбится,

И в морщинах лоб его не спрятан,

Но такими помыслами кормится,

Как в тысяча восемьсот восьмидесятом!

Будто в лоно церкви возвращается

Человек, который был мятежен,

Боже мой, во что он превращается.

Человек, с которым был я нежен!

Подменив по старому обычаю

Речь живую проповедью пресною

И при этом сохранив обличье

Женщины, и до сих нор прелестной,

Несмотря на шляпу старомодную

И ротонду, тронутую молью...

...Волюшку насилует свободную —

Смех и горе! — собственную волю,

Вовсе никакая не начетчица,

А ведь так и лезет вон из кожи,

Потому что ей казаться хочется

И еще на сотню лет моложе!

***

О, человек поникший,

Вслух рассуждать не привыкший,

Робкое существо,

Даже не ставший и рикшей

Сам для себя самого,

Но толкачом вагонетки,

Блещет в котором руда.

Не превращаясь в монетки,

Даже мелкие, никогда,

И как кристаллы соли —

В человекообразном столбе.

Едкостью поневоле

Блещешь лишь сам ты в себе!

***

О, есть еще люди, которым из старых одежд вылезать

неохота,

Как будто сейчас же лишатся почета, уюта.

Когда не наденут свою стародавнюю шляпу и древние

брюки,

И носят, и носят — ужасно боятся разлуки!

Особо живучи подложные плечи на вате,

Ненужно громоздкие, что и отмечено даже в печати!

***

Змей

Сказал человеку:

— Довольно плясать! Присядь

Здесь под деревом, Адам, на скамью

И познай: Евдокией впредь будут звать

Еву твою

А затем и в Авдотью ее превратят

Наконец

И с тобою поставить ее захотят

Под венец...

Тигры еще играли в раю на манер беззаботных

котят,

Ворон еще пищал, как птенец.

БАБА

Каменная баба

Рассказала мне:

— Каменная глыба —

Тулово мое.

Каменное сердце

У меня в груди,

Каменная шуба

На моих плечах,

Каменная бомба

Голова моя...

Вот кто я!

Погоди!

Каменное сердце и у меня в груди.

Каменная бомба и моя голова.

А насчет всего остального ты права —

И стой себе на месте и на ветру не гуди!

ОБЛАЧНОСТЬ

Под

Облаками

День выходной

С вялым началом

И сумрачным кончиком.

Впрочем,

Есть

Под руками

Инструмент заводной.

Именуемый

Патефончиком.

А кроме того,

Есть еще и гармоника —

Ждет избранника

И поклонника.

Вот он, парень,

Распаренный,

Как из-под веника.

Появляется, как из предбанника.

Зычет, кличет, требует пенника.

— Нетути пенника для мошенника

Эх,

Серости

Хмель!

Черусти,

Гжель!..

Издалёка

Летит электричка.

На платформочке

Скрип сапожка.

***

Вот такая птичка - беленое личико

Облаченное в облака,

Будто в ризы из сизого ситчика.

Эх,

Серости

Хмель!

Черусти,

Гжель!..

Но

Будто бы мощная чья-то рука

Вдруг разгоняет

Все испарения —

Это

Просовывается

Сквозь облака

Солнце

Весеннее!

ЕВКА

Над Вселенной

Мрак сгустился.

Шел Господь, перекрестился:

Мол, на месте Рая — Ад!

Сух небес древесный шорох.

На скамеечках сидят

Много евок, на которых

Ни Адам бы не прельстился.

Ни один простой солдат,

Как бы долго ни постился.

— Ева? Это кто, не ты ль?

Будто бы взлетел мотыль,

Подымая пыль густую.

Встала евка, рот раскрыла,

Выпила известный ядик

И о дерево разбила

Вслед за тем бутыль пустую.

— Дура! Тут же детский садик!

Уходи в соседний адик! —

Так воскликнул Он, постукав

Тварь ничтожную по лбу,

Чтоб амурчики из луков

Не затеяли пальбу.

ПОД ЛУНОЮ

Макушки и луковки, и лукошки,

И сумки в узорчатой филиграни,

И плитки, но электрические,

И в окошке герани!

А мебель!

Дубовая, она теснится,

Неразрушима!

Мерцает,

Как Фебова колесница,

Автомашина!

Не ново, как видно, ничто под Луною,

Сияющей, все, что нам снится, одобрив...

А может быть, это нечто иное,

Как вспять запускаемый кинематограф?

***

Как человек, который одинок,

В Тутееве на фоне облаков

Стоял челнок.

Должно быть, он руками рыбаков

Был на бугор затащен в половодье

Да и забыт.

Видать, рассохся,

Пакли не имелось.

Чтоб вовремя его зашпаклевать,—

Нерасторопность либо неумелость:

— А пусть стоит! — сказали.— Наплевать!

Так вот и плыл на фоне облаков

Он с якорною цепью, уходящей

В траву бугра,

Как человек, рассеянно глядящий

В свое вчера.

ЛУЧ

Нет,

Не горячный баламутчик,

Хоть и невзрачен и не жгуч,

Скольжу по мрачным кручам туч,

Пусть даже не весьма могуч,

Но никакой не лизоблюдчик,

Дичок, колючий без колючек,

Я никакой не лучик —

Луч!

***

Зачем тайник?

При чем тайник?

Нет, не по тайникам рассовано

Все множество картин и книг.

А люди в большинстве своем

И знать не знают, что о них

Написано и нарисовано.

Нам некогда! Мы устаем,

Внимаем только песнопеньицам,

Напетым в славу нам и в честь!

А книги не подобны пленницам,

Да только некогда прочесть!

ЗЕЛЕНОЕ МАРЕВО

В деревне

Есть дерево,

Старое дерево.

Как будто в морщинообрааную дверь его

Ушли от погони медведи и лешие,

И всякие твари, на ветки залезшие,

А может быть, в нем и отшельники прячутся.

И старое дерево мощно корячится,

Давно пережившее купщиков-рубщиков,

А так и осталось.

Попробуй обшарь его —

Испуганно дрогнет зеленое марево,

Натужатся корни и ветви захлещутся.

Я знаю, что дереву смутно мерещится:

Не хочет идти на бумажное варево!

* * *

Что говорить:

Ты написал немало

Длиннейших писем, почтотелеграмм,

Лесам их адресуя и горам!

И тут и там перо твое хромало,

Чтоб вся природа ясно понимала,

Что ты строчишь наперекор ветрам,

Чьи супротивность бешено вадымала

Листы и транспаранты. Но, упрям,

Ты гнул свое, перекрывая шелест

Листвы и птичий свист в еще густом

Лесу, не размышляющий о том,

Что на одном и птицы даже спелись,

Что все леса используешь ты так

Лишь на одну бумагу для бумаг!

ОСЕННИЙ МОТЫЛЕК

А! Вот уселся на стенке

Прозрачный ночной мотылек!

И тронул его за крыло я,

Его я вниманье привлек:

— Лети, как во время былое,

Прозрачный почти мотылек!

Неси свое тело сквозное

На улицу, через окно.

Как будто и ночью от зноя