Так обращался к жизни - к брату солнцу, сестрам птицам, брату собственному телу - средневековый монах Франциск Ассизский. Пастернак, кстати, это должен был знать: жизнеописание Франциска Ассизского - «Цветочки святого Франциска Ассизского» - вышло в русском переводе в 1913 году с предисловием С. Н. Дурылина, а Дурылин был одним из первых, кто поддержал Пастернака в его ранних поэтических опытах.

И в наше время мироощущение Пастернака имеет определенные аналогии. Причем опять-таки не только в художественном творчестве. Принцип «благоговения перед жизнью» стал основой учения и жизненной практики Альберта Швейцера. Решая вопрос, что является основой добра - «приятие» жизни или «неприятие» ее, Швейцер выбрал «приятие», и оно, в силу максимальности и прямоты всей программы, выросло в «благоговение». И тоже: Пастернак знал о Швейцере и высказывал свое преклонение перед личностью великого гуманиста XX века.

Впрочем, это всего лишь аналогии. Идя таким путем, можно, наверное, зафиксировать определенный тип сознания, достаточно распространенный, но в каждом случае редкостный, по-своему удивительный. В условиях жестокой жизненной борьбы люди этого типа часто казались чудаками, отчасти невменяемыми, «не от мира сего», хотя «мир сей» был, как правило, предметом их любви и забот.

Но к Пастернаку можно идти и с другого конца - не от выделенного особого типа сознания, а от широкой надличной сущности самого искусства, поэзии. «Благоговение перед жизнью» - так или иначе - заложено в самом искусстве, в живости реального восприятия, силе «пяти чувств», оно сказывается и тогда (случай, отличный от Пастернака), когда искусство в романтическом порыве опровергает и «взрывает» мир. Весь облик Пастернака в этом отношении - живое воплощение поэзии как удесятеренной восприимчивости, разряжаемой в ответном чувстве (в стихах). «Готовый навзрыд при случае», жил он, однако, не от случая к случаю: он сплошь был «случаем», постоянным - и всегда мгновенным. «Милый Пастернак,- писала ему Цветаева,-Вы- явление природы. (...) Бог задумал вас дубом, а сделал человеком, и в Вас ударяют все молнии (есть - такие дубы!)...» Дуб - не громоотвод, не иное тело в природе, с особой, привнесенной функцией. Он та же природа. Когда

Пастернаку понадобилось дать «определение поэзии», он не нашел ничего другого, как единым взглядом, и слухом, и осязанием - невыборочно, подряд -охватить окружающее:

Это - круто налившийся свист. Это - щелканье сдавленных льдинок, Это - ночь, леденящая лист, Это - двух соловьев поединок.

Это - сладкий заглохший горох, Это- слезы вселенной в лопатках, Это - с пультов и флейт - Фигаро Низвергается градом на грядку.

Все, что ночи так важно сыскать На глубоких купаленных доньях, И звезду донести до садка На трепещущих мокрых ладонях...

(^Определение поэзии»)

Поэзия Пастернака - поэзия дорог и разворачивающихся пространств. В ней «пахнет сырой резедой горизонт», открыты окна и двери, в ней всегда есть даль, которая зовет. * Зовет выйти из комнаты:

Кто тропку к двери проторил, К дыре, засыпанной крупой, Пока я с Байроном курил. Пока я пил с Эдгаром По?

(сПро эти стили»)

Из сада:

И к заднему плану, во мрак, за калитку В степь, в запах сонных лекарств

Струится дорожкой, в сучках и в улитках, Мерцающий жаркий кварц.

(* Зеркало»)

Зовет в просторы безбрежные, мировые, первозданные:

И Млечный Путь стороной ведет На Керчь, как шлях, скотом пропылен. Зайти за хаты, и дух займет: Открыт, открыт с четырех сторон.

Тенистая полночь стоит у пути, На шлях навалилась звездами. И через дорогу за тын перейти Нельзя, не топча мирозданья.

(*Степь»)

Все цитаты - из книги «Сестра моя - жизнь», но с таким же успехом подобную подборку, и не одну, можно дать из любой последующей книги.

Это больше чем мотив.

Отметим сразу, что Пастернаку вовсе не свойственно романтическое «бегство из дома», связанное с презрением к быту. У него и в четыре стены, в «коробку с красным померанцем», могут вместиться вся жизнь, весь мир. Расширение пространства в его стихах, даже и до космических масштабов, служит не тому, чтобы расколоть весь мир на две враждебные половины (быт и бытие, малое и большое),- не разрыв, а связь влечет Пастернака, не противопоставление, а соединение. И не самоутверждение выводит человека в широкий мир - скорее, мир сам вбирает и втягивает человека в себя, не требуя от него взамен презрения к «малому», повседневному.

Открытие мира у Пастернака всегда есть восстановление единства мира.

В «Охранной грамоте», вспоминая свои ранние годы, Пастернак подробно описал, как рождается поэзия из перебоев жизненных рядов, из взаимодействия одних явлений и чувств - тех, которые забегают вперед,- с другими, которые отстают.

Жизнь движется неравномерно - не всеми сторонами сразу, не целиком. В каждый конкретный момент ее центр для человека - в чем-то особо одухотворенном или субъективно важном, неотменимом. По-видимому, оно и служит предметом поэзии? Для многих поэтов - да, у Пастернака получается по-другому.

«Всего порывистее неслась любовь. Иногда, оказываясь в голове природы, она опережала солнце. Но так как это выдавалось очень редко, то можно сказать, что с постоянным превосходством, почти всегда соперничая с любовью, двигалось вперед то, что, вызолотив один бок дома, принималось бронзировать другой, что смывало погодой погоду и вращало тяжелый ворот четырех времен года. А в хвосте, на отступах разной дальности, плелись остальные ряды. Я часто слышал свист тоски, не с меня начавшейся. Настигая меня с тылу, он пугал и жалобил. Он исходил из оторвавшегося обихода и не то грозил затормозить действительность, не то молил примкнуть его к живому воздуху, успевшему зайти тем временем далеко вперед. В этой оглядке и заключалось то, что зовется вдохновеньем. К особой яркости, ввиду дали своего отката, звали наиболее отечные, нетворческие части существованья. Еще сильнее действовали неодушевленные предметы. (...) Копясь в последнем отдалении живой вселенной и находясь в неподвижности, они давали наиполнейшее понятие о ее движущемся целом, как всякий кажущийся нам контрастом предел»

Искусство, грубо говоря,- это подтягивание отставших рядов путем их одухотворения. Не сосредоточенность личности в себе (в страсти или проблеме), а постоянная соотнесенность ее с прочим миром, включая прозу жизни. Пастернак - противник романтического самоутверждения, построенного на разрыве, и в этом он обычно верен себе.

Было бы нелепо заключить, что он попросту зовет художника к отказу от себя во имя косных вещей и обихода. Вещи, обиход, равно как и целый мир, втягиваются в орбиту страсти, в ее атмосферу:

И сады, и пруды, и ограды, И кипящее белыми воплями Мирозданье - лишь страсти разряды. Человеческим сердцем накопленной.

(^Определение творчества»)

Сколько раз эти стихи цитировались как свидетельство субъективного идеализма Пастернака. Между тем воплощенный в них порыв вдохновения несет мысль, которая в отстоявшемся виде закрепилась у Пастернака в характеристике глубинной, всепроникающей и всегда неповторимой связи с реальным миром, отличающей великих художников: «Гений есть кровно осязаемое право мерить все на свете по-своему,

1 Проза и стихи Пастернака, за исключением нескольких случаев, цитируется по изданию: Пастернак Борис. Избранное в двух томах. М.. 1985. В тексте дается название произведения. Публикация писем, печатавшихся в разных изданиях, особо не оговаривается. Роман «Доктор Живаго» цитируется по журналу «Новый мир» (1988, 1-4).

чувство короткости со вселенной, счастье фамильной близости с историей и доступности всего живого» («Поездка в армию», 1943). В поэзии самого Пастернака «сады, пруды и ограды», одухотворяясь прикосновением страсти, не становятся всего лишь ее подобием, знаками - они и сохраняют и утверждают реальность своего бытия. «Страсти разряды» - как гроза в мире обихода. Но гроза, важная для Пастернака сама по себе, еще больше важна для него тем, что мир благодаря ей омыт и обновлен. Высший синкретизм искусства, утверждает Пастернак на примере живописи Возрождения, достигается тогда, когда «становится невозможным сказать, кто из троих и в чью пользу проявляет себя всего деятельнее на полотне - исполнитель, исполненное или предмет исполненья» («.Охранная грамота»). И, пусть это просто совпадение, всем отмеченным здесь аспектам единой мысли сопутствуют у Пастернака конкретные имена: порыв вдохновения в стихотворении «Определение творчества» освящен именем Бетховена, характеристика гения отсылает к Шекспиру и Льву Толстому, «тождество художника и живописной стихии» - к Веронезе и Тициану.