— Но что в них талантливого? — спрашивала она обычно.

— Их оценят в будущем, — просто отвечал он, — если не в настоящем.

Откуда он может знать это, думала Энджи. Но, по-видимому, он знал.

Если бы Энджи хотела угодить Клиффорду, ей следовало бы десять раз подумать, прежде чем что-то сказать. Он был враг спонтанного, необдуманного. Она знала это — и тем более желала его. Она нуждалась в Клиффорде, она нуждалась в нем на завтрак, на ланч, на обед и во время чая. Она хотела его навсегда.

Бедняжка Энджи! Это была любовь, ничего не поделаешь.

Да, она была тщеславной и недоброй; но можно пожалеть ее, как можно пожалеть любую женщину, влюбленную в мужчину, который не любит ее, но при этом прикидывает, стоит или нет жениться на ней, и тянет время, и заставляет ее мучиться и предпринимать все новые безуспешные попытки заинтересовать его.

— Так, значит, она — дочь Джона Лэлли! — Клиффорд был занят своими соображениями и, к изумлению и горю Энджи, тотчас же покинул ее и пошел через зал по направлению к Хелен.

Сам Лэлли этого не мог видеть, что было Клиффорду на руку. Джон Лэлли в это время ошивался возле бара с дикими глазами, всклокоченными волосами и искаженным от гнева лицом. В последующие двадцать лет Джону Лэлли предназначено было стать наиболее знаменитым художником нации, но тогда этого никто (кроме Клиффорда) не знал. Я могу гордиться тем, что подозревала это. У меня хранится небольшой рисунок Лэлли в туши: сова, пожирающая ежа. Я когда-то купила его за 10 шиллингов — и это было весьма дорого. Теперь его стоимость оценивается в тысячу сто фунтов, и она непрерывно растет.

Хелен подняла глаза и встретила взгляд Клиффорда. У Клиффорда была интересная особенность: все, что привлекало его взгляд, оживляло и без того интенсивный голубой их цвет; и вот теперь глаза его были необыкновенно голубыми.

«Какие голубые глаза, — подумала Хелен. — Будто нарисованы…» — Она не успела додумать и испугалась.

Она стояла совсем одна, среди болтающей, нарядной, модной толпы; среди людей, которые в большинстве были старше ее, хорошо знали, как себя вести, как и что думать и что чувствовать, и была абсолютно беззащитной (или так, по крайней мере, казалось). Возможно, взглянув в эти голубые-голубые глаза, она увидела свое будущее и испугалась.

А возможно, она увидела будущее Нелл. Любовь с первого взгляда — достаточно реальная вещь. Она случается, и чаще всего, — между совершенно разными по сути людьми. По моему мнению, Хелен и Клиффорд явились как бы актерами второго плана в драме жизни Нелл — нет, вовсе не на первых ролях, как мы все предпочитаем думать о себе. И я верю, как я уже говорила, что выход Нелл на сцену жизни был задуман творцом именно в этот момент: когда Клиффорд и Хелен просто стояли и смотрели друг на друга. Клиффорд был настроен решительно, а Хелен была испугана, но они уже знали свою судьбу. Судьбу любить и ненавидеть друг друга — до конца дней. Последующее воссоединение плоти с плотью, как бы чудесно это ни было, было уже несущественно. Нелл пришла в этот мир через любовь; тот переход из нематериального в материальное, что осуществляется посредством полусознательного, полубессознательного процесса, который мы называем сексом, был неизведан для Хелен, но все, что знали об этом Хелен и Клиффорд, можно выразить коротко: чем раньше они окажутся в объятиях друг друга, тем лучше. Впрочем, для некоторых счастливчиков из нас это не составляет сомнений.

Но, конечно, жизнь не столь проста, даже для Клиффорда, который, будучи счастливчиком, обычно получал то, чего хотел. Сначала необходимо принести жертву богам условности и политеса.

— До меня дошли слухи, что вы — дочь Джона Лэлли, — сказал он. — А вы знаете, кто — я?

— Нет, — сказала она и соврала. Читатель, уверяю вас, что она знала, кто он. Она достаточно часто встречала фотографии Клиффорда Уэксфорда в газетах. Она видела его по телевизору.

Как же! Он был надеждой всего мира Искусства Британии! Или же грустным симптомом кончины этого мира, как говорили другие. Более того, она выросла на разгромных речах отца в адрес Клиффорда Уэксфорда, его ментора и врага. Некоторые считали, что ненависть Джона Лэлли к Клиффорду граничит с паранойей. Другие говорили, что, напротив, у Джона есть все причины для такой ненависти.

«Нет», произнесенное Хелен, показывало, насколько ей не нравилась самоуверенность Клиффорда, хотя взгляд его и зачаровал ее. Боюсь, читатель, что в целом солгать Хелен ничего не стоило, когда эта ложь устраивала ее. Она сказала «нет», потому что ее первоначальный страх прошел, и на смену ему пришло окрыление, вызванное интересом к ней Клиффорда. И уж, конечно, она сказала «нет» не по какой-либо причине, связанной с отцом.

— Я расскажу вам все о себе за обедом, — сказал Клиффорд.

Такова была сила впечатления, произведенного Хелен на Клиффорда, что он пренебрег другим очень важным обедом; а именно: он должен был в тот вечер обедать в «Савойе» с сэром Лэрри Пэттом и его женой Ровеной. На обеде должны были присутствовать очень важные и влиятельные лица.

— За обедом? — переспросила изумленная Хелен. — Кто же будет на этом обеде: вы и я?

— Конечно, если только вы не собираетесь отказать мне, — улыбнулся ей Клиффорд с таким шармом и такой добротой, что не оставалось ничего иного, как принять приглашение.

— Обед — это очень мило, — проговорила Хелен, делая вид, будто никакого замешательства с ее стороны и не возникало. — Но я должна сначала посоветоваться с мамой.

— Деточка! — упрекнул ее Клиффорд.

— Я стараюсь никогда не огорчать свою мать, — ответила Хелен. — Жизнь и без того приносит ей немало огорчений.

Таким образом, Хелен — вся воплощенная невинность — пересекла зал, чтобы подойти к своей матери Эвелин, которую она обычно звала по имени, ибо семья Лэлли была артистическая и богемная.

— Эвелин, — сказала она ей. — Ты себе и представить не можешь: Клиффорд Уэксфорд приглашает меня на обед.

— Не смей ходить с ним, — панически прошептала Эвелин. — Ну, пожалуйста! Подумай: вдруг отец узнает!

— Тогда тебе придется просто солгать ему, — отвечала Хелен.

Надо сказать, что в доме Лэлли постоянно лгали, и лгали в основном Джону Лэлли. Дело в том, что Джон обычно впадал в ярость по самым мелочным поводам, а мелочные поводы не замедляли находиться. Любящие женщины — жена и дочь — старались создать Джону атмосферу счастья и спокойствия, хотя бы даже ценой того, чтобы поставить весь мир с ног на голову. Поэтому приходилось лгать.

И Эвелин закрыла глаза на своеволие дочери, что она делала весьма часто. Эвелин была добропорядочная и хорошо выглядевшая женщина (иначе как бы она могла быть матерью Хелен?), но годы, проведенные вместе с Джоном, придали ее природе усталость и какое-то опустошение. Конечно, Клиффорд Уэксфорд был не тем, кого она мечтала бы видеть рядом с дочерью, и, кроме того, ей было известно, что сегодня вечером он должен присутствовать на обеде в «Савойе» — стало быть, что он собирается делать вместе с ее дочерью? Она была полностью осведомлена насчет обеда в «Савойе»: ее муж отказался идти туда (причем по приглашению трех разных людей) под предлогом, что там будет Клиффорд — и ждал только четвертого приглашения, чтобы снисходительно принять его, таким образом, не оставив жене времени на пошив специального наряда, которого, как она чувствовала, требовал случай! Обед в «Савойе»!

Последние двенадцать лет по торжественному случаю она надевала один и тот же голубой наряд из хлопкового плиссе. Она была в нем очень мила, но уж, конечно, не выглядела «шикарно». А как ей хотелось хотя бы раз в жизни выглядеть «шикарно»!

Как у них было принято со времен отрочества Хелен, дочь условно приняла слабый протест матери за полное одобрение. Само собою, никакого одобрения и в помине не было: это была скорее мольба о помощи и почти угроза самоубийства — Эвелин пошла на шаг, который, она заведомо знала, вызовет приступ ярости мужа.