Жак выслушал отчет Антуана, не противореча ему. Но он не сдавался.

– За всем этим, – сказал он, – Рюмель, как видно, забывает о сущности вопроса.

– А именно?

– А именно о том, что десять лет назад Великобритания была еще безраздельной владычицей морей и что если она не найдет средства остановить любой ценой все ускоряющееся развитие германского флота, то Англия скоро станет всего лишь второстепенной морской державой. Вот истины, которые общеизвестны, но которые, на мой взгляд, лучше объясняют положение вещей, нежели сомнения и психологические колебания Грея.

– Да, – поддержал его Штудлер. – А какую роль играет в английской политике история с багдадской железной дорогой[45]? С захватом Германией линии, которая соединяет Константинополь с Персидским заливом, то есть ведет прямо в Индию и угрожает Суэцкому каналу серьезнейшей конкуренцией?

– Что вы хотите доказать всем этим? – небрежно спросил юный Руа.

– Что? – как эхо, повторил Шаль.

– Что у Англии есть важные причины желать войны, которая ограничила бы могущество Германии, – ответил Жак. – И это, по-моему, целиком освещает вопрос.

– У Англии уже были неприятности с Наполеоном Первым, – лукаво заметил Шаль. И добавил с игривой усмешкой: – Правда, что в военном деле Наполеон Первый был таким стратегом, каких никогда не будет в Германии!

Наступило короткое молчание; во всех взглядах промелькнул насмешливый, быстро погашенный огонек.

– А вы не думаете, что, несмотря на все это, можно верить в пацифизм британских правителей? – спросил Жака Жуслен.

– Нет. Когда кайзер заявил: "Наше будущее на морях", – он бросил перчатку Англии. И мне кажется, что в данный момент Англия поднимает эту перчатку. Она питает надежду, которую еще может сейчас питать, – надежду раздавить единственный народ Европы, который ей мешает. Я думаю, что Грей, отлично осведомленный о намерениях России, отнюдь не сомневался, повторяя свои предложения о посредничестве, в том, что они нереальны; я думаю, что он не переставал умышленно вводить ее в заблуждение; я думаю, что в действительности английское правительство считает в конце концов удачей все то, что может сделать неизбежной эту войну, которая ему нужна, – которая ему нужна, но инициативу которой оно не решалось и, может быть, никогда не решилось бы взять на себя.

Он взглянул на брата. Антуан чистил яблоко и, казалось, перестал интересоваться спором.

– Еще в тысяча девятьсот одиннадцатом году, – заметил Штудлер, поворачиваясь к Манюэлю Руа, – Англия сделала все возможное, чтобы вероломно обострить франко-германские отношения из-за Марокко. Если бы не Кайо…

Глаза Жака остановились на Руа. Тот сидел в конце длинного стола При имени Кайо он внезапно поднял голову, и его белые зубы блеснули.

В эту минуту Жуслен, который некоторое время сидел, задумавшись, и рассеянно чистил кончиком ножа и вилкой свежий миндаль, лежавший перед ним на тарелке, оставил это занятие и обвел весь стол своим ласковым взглядом.

– Знаете, как я себе представляю ту повесть, которую создадут будущие историки, рассказывая о переживаемых нами событиях? – спросил он. – Они скажут: "В один летний день, в июне тысяча девятьсот четырнадцатого года, в центре Европы внезапно вспыхнул пожар. Очагом его являлась Австрия. Костер был заботливо подготовлен в Вене…"

– Но искра залетела из Сербии! – прервал его Штудлер. – Ее принес резкий, коварный северо-восточный ветер, который дул прямо из Петербурга!

– И русские, – продолжал Жуслен, – начали немедленно раздувать огонь!

– …с непостижимого согласия Франции… – заметил Жак. – И они стали дружно бросать в костер множество мелких вязанок хвороста, которые давно уже держали наготове!

– А Германия? – спросил Жуслен. И так как никто не ответил, он продолжал: – Германия в это время холодно смотрела, как вздымается пламя и как разлетаются искры… Что это было – двуличие?

– Разумеется! – вскричал Штудлер.

– Нет! Быть может, это была глупость, – вмешался Жак. – Глупость и спесь! Потому что она безрассудно чванилась тем, что может в любое время сузить круг огня, расчистить место вокруг пожарища!

– …и вытащить оттуда каштаны, – сказал Руа.

– Таких вещей не должно бы быть на свете, – грустно прошептал г-н Шаль.

Жуслен продолжал:

– Остается Англия…

– Англия! – вскричал Жак. – На мой взгляд, это очень просто: она с самого начала располагала значительным запасом воды, вполне достаточным для того, чтобы потушить пожар, и – обстоятельство, отягчающее вину, – она ясно видела, как огонь вспыхнул и как он начал распространяться. Однако она ограничилась тем, что крикнула: "На помощь!" – и не стала открывать свои шлюзы… Вот почему, несмотря на роль миротворца, которую она постарается приписать себе в будущем, она все же подвергается большому риску предстать перед судом потомства как тайная сообщница поджигателей!..

Антуан, уткнувшись в тарелку, казалось, не слушал. Халиф взглянул на Жака своими большими влажными глазами.

– Есть пункт, по поводу которого я не могу согласиться с вами, – это позиция Германии! – Голос его вдруг зазвенел, выдавая снедавшее его тайное волнение. – Я считаю, что Германия хочет войны!

– Еще бы! – бросил Руа. – Германия унаследовала мечту Карла Пятого[46], мечту Наполеона! Война из-за герцогств[47], Садова[48], тысяча восемьсот семидесятый год – все это этапы к завоеванию Европы! И от этапа до этапа интенсивное усиление своего военного могущества, чтобы быстрее достигнуть цели – гегемонии Германии!

Штудлер, который с опущенной головой ждал конца этой тирады, снова наклонился к Жаку.

– Да, я верю в циничную преднамеренность политики Германии! Это она из-за кулис с самого начала дергает за веревочку и заставляет действовать Австрию!

Жак хотел заговорить, но Штудлер не дал ему, Халиф, по-видимому, был охвачен необычным возбуждением. Он почти выкрикнул:

– Послушайте! Да ведь это бросается в глаза! Разве Австрия, вырождающаяся Австрия, когда-нибудь позволила бы себе, будь она в одиночестве, заговорить этим ультимативным тоном? И отказать всем объединенным державам в их просьбе предоставить Сербии хоть какую-нибудь отсрочку для ответа? И отклонить этот ответ, который был таким умиротворяющим, даже не дав себе времени обсудить его? Конечно, нет! И если предположить, что у Германии не было никаких задних мыслей насчет войны, то как объяснить ее неизменно неприязненное отношение ко всем предложениям Англии, быть может, неискренним, но, во всяком случае, дипломатически приемлемым? Или ее отказ перенести спор на рассмотрение Гаагского третейского суда, как это предложил царь?

– Все это в значительной мере может быть оправдано, – отважился вставить Жак. – Германии были небезызвестны воинственные замыслы русского панславизма. Она всегда держалась того мнения, что вмешательство держав в австро-сербскую ссору могло повлечь за собой большую опасность, нежели их отказ от вмешательства.

Антуан с живостью возразил брату:

– На Кэ-д'Орсе никогда не доверяли миролюбивым заверениям Германии. Там давно уже сложилось внутреннее убеждение…

– "Внутреннее убеждение"! – иронически повторил Жак.

– …что Центральные державы заранее решили избегать всего, что могло бы предотвратить конфликт или хотя бы отсрочить его.

И, чтобы прекратить эту раздражавшую его обывательскую болтовню о политике, Антуан положил салфетку на стол и встал.

Все последовали его примеру.

– Не надо забывать, что Германия сделала несколько попыток к примирению, но ни русское, ни французское правительства не пожелали принять их во внимание, – сказал Жак Штудлеру, когда они медленно выходили из столовой.