Пикардийский акцент подчеркивал нерешительность аббата. Г-н Тибо, не отвечая, вернулся к своему стулу и грузно сел; веки его были опущены.

— В последние дни, сударь, — продолжал аббат, — мы уличили вашего сына в проступках особого свойства… в проступках чрезвычайно тяжелых… Мы даже пригрозили ему исключением. О, разумеется, лишь для острастки. Он вам об этом рассказывал?

— Вы же знаете, какой он лицемер! Он, как всегда, промолчал!

— Невзирая на серьезные недостатки нашего дорогого мальчика, не следует считать его испорченным существом, — уточнил аббат. — И мы думаем, что и в последнем случае согрешил он не намеренно, а по слабости своей; здесь следует усматривать дурное влияние опасного товарища, каких, увы, так много в государственных лицеях…

Господин Тибо скользнул по аббату тревожным взглядом.

— Вот факты, сударь. Изложим их в строгом порядке. Дело происходило в минувший четверг… — Он на секунду задумался, потом продолжал почти радостно: — Нет, прошу прощенья, это произошло позавчера, в пятницу, да-да, в пятницу утром, во время уроков. Незадолго до двенадцати мы вошли в класс вошли стремительно, как привыкли делать это всегда… — Он подмигнул Антуану. — Осторожно нажимаем на ручку, так что дверь и не скрипнет, и быстрым движением отворяем ее. Итак, мы входим и сразу же видим нашего друга Жако, ибо мы предусмотрительно посадили его прямо напротив дверей. Мы направляемся к нему, приподнимаем словарь. Попался, голубчик! Мы хватаем подозрительную книжонку. Это роман, перевод с итальянского, имя автора мы забыли, — "Девы скал"[3].

— Этого еще не хватало! — воскликнул г-н Тибо.

— Судя по его смущенному виду, мальчик скрывает еще кое-что, глаз у нас на это наметан. Приближается время завтрака. Звонок; мы просим надзирателя отвести учеников в столовую и, оставшись одни, открываем парту Жака. Еще две книжки: "Исповедь" Жан-Жака Руссо и, что гораздо более непристойно, прошу извинить меня, сударь, гнусный роман Золя — "Проступок аббата Муре"…

— Ах, негодяй!

— Только закрыли мы крышку парты, как нам в голову приходит мысль пошарить за стопкой учебников. И там мы обнаруживаем тетрадку в сером клеенчатом переплете, которая на первый взгляд, должны вам признаться, выглядит вполне безобидно. Раскрываем ее, просматриваем первые страницы… Аббат взглянул на своих гостей; его живые глаза смотрели жестко и непреклонно. — Все становится ясным. Мы тут же прячем нашу добычу и в течение большой перемены спокойно обследуем ее. Книги, тщательным образом переплетенные, имеют на задней стороне переплета, внизу, инициал: Ф. Что касается главного вещественного доказательства, серой тетради, она оказалась своего рода сборником писем; два почерка, совершенно различных, — почерк Жака и его подпись: "Ж." — и другой, нам незнакомый, и подпись: "Д." — Он сделал паузу и понизил голос: — Тон и содержание писем, увы, не оставляли сомнений относительно характера этой дружбы. Настолько, сударь, что поначалу мы приняли этот твердый и удлиненный почерк за девичий или, говоря вернее, за женский… Но потом, исследовав текст, мы поняли, что незнакомый почерк принадлежит товарищу Жака, — о нет, хвала господу, не из нашего заведения, а какому-нибудь мальчишке, с которым Жак наверняка познакомился в лицее. Дабы окончательно в этом убедиться, мы в тот же день посетили инспектора лицея, достойного господина Кийяра, — аббат обернулся к Антуану, — он человек безупречный и обладает печальным опытом работы в интернатах. Виновный был опознан мгновенно. Мальчик, который подписывался инициалом "Д", это ученик третьего класса[4], товарищ Жака, по фамилии Фонтанен, Даниэль де Фонтанен.

— Фонтанен! Совершенно верно! — воскликнул Антуан. — Помнишь, отец, их семья живет летом в Мезон-Лаффите, у самого леса. Конечно, конечно, в эту зиму, возвращаясь вечерами домой, я много раз заставал Жака за чтением стихов, которые давал ему этот Фонтанен.

— Как? Чтение чужих книг? И ты не поставил меня в известность?

— Я не видел в этом ничего опасного, — возразил Антуан, глядя на аббата так, будто собирался с ним спорить; и вдруг его задумчивое лицо озарилось на миг молодой улыбкой. — Это был Виктор Гюго, Ламартин, — объяснил он. — Я отбирал у него лампу, чтобы заставить спать.

Аббат поджал губы.

— Но что еще важнее: этот Фонтанен — протестант, — сказал он, решив взять реванш.

— Ну вот, так я и знал! — удрученно воскликнул г-н Тибо.

— Впрочем, довольно хороший ученик, — поспешно заверил аббат, выказывая свою беспристрастность. — Господин Кийяр сказал нам: "Это взрослый мальчик, который всегда казался серьезным; здорово же он всех обманул! Его мать тоже держится вполне достойно".

— Ах, мать… — перебил г-н Тибо. — Совершенно невозможные люди, несмотря на весь их достойный вид.

— К тому же хорошо известно, — ввернул аббат, — что кроется за суровостью протестантов!

— Во всяком случае, отец у него вертопрах… В Мезоне[5] никто их не принимает; с ними едва здороваются. Да, нечего сказать, умеет твой братец выбирать знакомых!

— Так вот, — продолжал аббат, — мы вернулись из лицея, вооруженные всеми необходимыми сведениями. И уже собирались произвести расследование по всем правилам, как вдруг вчера, в субботу, в начале утренних занятий наш друг Жако ворвался к нам в кабинет. Ворвался, в полном смысле этого слова. Бледный, зубы стиснуты. И прямо с порога, даже не поздоровавшись, стал кричать: "У меня украли книги, записи!.." Мы обратили его внимание на крайнюю непристойность его поведения. Но он не желал ничего слушать. Глаза его, всегда светлые, потемнели от гнева: "Это вы украли мою тетрадь, кричал он, — это вы!" Он даже сказал нам, — добавил аббат с глуповатой улыбкой: — "Если вы посмеете ее прочесть, я покончу с собой!" Мы попытались действовать на него лаской. Он не дал нам говорить: "Где моя тетрадь? Верните мне ее! Я тут все у вас переломаю, если мне ее не вернут!" И прежде чем мы успели ему помешать, он схватил с нашего письменного стола хрустальное пресс-папье, — вы помните его, Антуан? — сувенир, который наши бывшие воспитанники привезли нам из Пюи-де-Дом[6], — и с размаху швырнул в мраморный камин. Это пустяк, — поспешил добавить аббат в ответ на сконфуженный жест г-на Тибо, — мы вспомнили об этой мелочи лишь для того, чтобы показать вам, до какой степени возбуждения дошел наш дорогой мальчик. Потом он стал кататься по полу, с ним начался настоящий нервный припадок. Нам удалось схватить его, втолкнуть в маленькую классную комнату, смежную с нашим кабинетом, и запереть на ключ.

— Ах, — произнес г-н Тибо, вздевая вверх кулаки, — бывают дни, когда он точно одержимый! Спросите у Антуана — разве не приходил он на наших глазах из-за сущей безделицы — в такое неистовство, что мы, конечно, сдавались; весь посинеет, на шее вздуются вены, — кажется, еще миг, и задушит кого-нибудь от ярости!

— Ну, все Тибо отличаются вспыльчивостью, — констатировал Антуан, всем своим видом показывая, что он ничуть этим не огорчен, и аббат счел своим долгом снисходительно улыбнуться.

— Когда через час мы отперли дверь, — продолжал он, — Жак сидел за столом, зажав голову ладонями. Он посмотрел на нас ужасным взглядом; глаза у него были сухие. Мы потребовали извинений, он не отвечал ни слова. Безропотно проследовал он за нами в наш кабинет — с упрямым видом, взлохмаченный, уставясь глазами в пол. По нашему настоянию он подобрал обломки злосчастного пресс-папье, но нам так и не удалось выжать из него ни слова. Тогда мы отвели его в часовню и решили оставить на какое-то время наедине с господом. Потом мы вернулись и преклонили возле него колена. В этот момент нам показалось, что он перед нашим приходом плакал; но в часовне было темно, и мы не решились бы это утверждать. Прочитав вполголоса несколько молитв, мы обратились затем к нему с увещеваниями, живописали ему страдания отца, когда он узнает, что плохой товарищ осквернил чистоту его дорогого ребенка. Скрестив руки и подняв голову, он глядел на алтарь и, казалось, нас не слышал. Видя, что его упрямство еще не сломлено, мы отвели его в класс. Он оставался там до вечера на своем месте, по-прежнему скрестив руки, не раскрывая учебника. Мы делали вид, что ничего не замечаем. В семь часов он ушел, как обычно, — однако не попрощался с нами. Вот и вся история, сударь, — заключил аббат с большим воодушевлением. — Прежде чем ввести вас в курс дела, мы ожидали сообщений о том, какие меры примет инспектор лицея в отношении этого субъекта по имени Фонтанен; нет сомнения в том, что его просто исключат. Но сейчас, видя, как вы встревожены…