- Он сказал, ты своего любимого разыскиваешь? - прищурившись, спросил старший мужчина.

- Да, - смутилась. - Я должна его найти… Должна! Понимаете?

- Уважаю, - обронил грустно Гера. - Моя меня даже из армии не дождалась.

Вдруг этот лирический момент прервала донесшаяся издалека канонада. Автоматные очереди, взрывы, одиночные выстрелы.

- Понеслось, - радостно прокомментировал Юрик.

А я съежилась, сразу поняв поведение Ури, и осудив себя за нелицеприятные мысли об этом. Как-то не очень хочется погибать молодой, тем более теперь, когда я почти нашла Риза, когда так близка к тому, чтобы вновь обрести утерянное счастье. Оно и понятно: если рискуешь за идею или из-за любви. Но просто так подставляться… Я бросила укаткой взгляд на сладкую парочку. Это уже фанатизм. Что движет этими моими новыми знакомыми? Неужели за деньги нужно так глупо играть со смертью?

- И вы не боитесь? - прошептала едва слышно, - Они же и в нас стрелять будут. Причем и те, и другие. Мы же ничьи.

- Много ты понимаешь, - оборвал меня Митя. - Мы - гражданские европейской наружности. Тут такие - только журналюги. Не тронут. Им-то еще выгодней, чтобы писали. О том: как есть. Мы и поехали снимать репортаж сюда, несмотря на огромный уровень опасности в этом городе. Даже настаивали на необходимости этой поездки, чтобы как можно полнее показать истинную картину происходящих в этой стране драматических событий. Этим принципом нужно руководствоваться всегда. Чтобы снять сложный и интересный репортаж. Иначе не выделиться из толпы. Иначе, ты - общая серая масса, о которой никто не то, что не говорит, даже не помнит.

- Пошли! - скомандовал Гера, направляясь к дверке автобуса, прерывая эти пространственные подробные объяснения.

- Куда? - выдохнула я вслед последнему, покидающему средство передвижения.

Ответом мне была захлопнувшаяся дверь микроавтобуса.

Рядом с машиной прогремел оглушающий взрыв. Отчего ее отнесло к бордюру, и она покачнулась. Я сгруппировалась, предчувствуя крушение. Но его не произошло. Каким-то чудом, покачавшись, эта телега смогла удержать равновесие. На ручник не поставили? Без разницы. Эта консервная банка при обстреле насквозь светиться будет. Сказать, что мне было страшно, не сказать ничего. Мне было очень, очень страшно.

Я не могла больше оставаться тут одна. Хотя меня никто за собой и не звал… Ну, правда, мне то что там надо, в этом адском вареве? Прошмыгнув на улицу, я тут же распласталась на дороге: наверное, не зря по настоянию Шурика посещала тир. Успела привыкнуть к яростным хлопкам выстрелов, обрушившимися на меня вместе с остальными звуками, составляющими шум неистового отчаянного боя, развернувшегося в так внезапно ожившем городишке. Иначе у меня сейчас только от одного этого гула, олицетворявшего собой смерть, уже наступила бы полная необратимая каталепсия.

Периодически выглядывая из-за угла здания, что-то бурно вещая на камеру, на противоположной стороне улицы стоял Георгий, отчаянно жестикулируя и надрываясь перед Димой, который эту камеру держал. “Вот придурки”, - проскрежетала я, ползком, попластунки, на карачках, продвигаясь к ним. - “Тикать отсюда надо. Завалят всех ненароком и похоронят в общей братской могиле…”

Вскочив пружинисто рядом с ребятами, я намертво вцепилась скрюченными пальцами в рубашку Митяя, судорожно хватая воздух пересохшими губами и пытаясь что-то донести до этих отмороженных.

Митя нервно в запале отмахнулся от меня, своей сильной рукой оттолкнув далеко в сторону. Я, скоординировав свою тушку моментально, спасибо вредятине Сане за тренажерный, хотела было броситься обратно в неравный бой за здравомыслие, но тут прогремел оглушительный взрыв, сметая все: голоса, звуки, тела…

Глава 2.

Лишь дьявол в этом месте прав, он будет палачом.

Буду любить я тебя вечно,

В следующей жизни с тобой, может я встречусь.

И говорят, что разлука лечит.

Только разлука сама и есть эта вечность.

Песня.

Сколько я времени была без сознания, точно не знаю: может меньше минуты, а может несколько минут. Потому, что когда я открыла глаза, все оставалось по-прежнему: где-то за углом продолжалась перестрелка. Канонаду прерывали редкие взрывы. Лимонками перекидывались, как снежками.

Затылок был липкий от крови. Им я основательно приложилась к стене, когда меня отбросило взрывной волной. Предплечье правой руки жгло огнем, по пальцам стекала и мерно капала на асфальт теплая красная влага. Скосив глаза, я увидела торчащий из раны осколок, застрявший в кости. Здоровой рукой ощупав себя на предмет прочих повреждений, установила: разбитая голова и раненная конечность - это, пожалуй, все. Пока легко отделалась. Могло быть и хуже. Мысли текли как-то вяло. Голова кружилась, подташнивало.

Сбоку раздался стон. Повернувшись на звук, обнаружила ребят. Митяй сидел на земле в луже крови, пытаясь пережать пальцами сосуд на ноге, из которого алыми толчками хлестала вязкая жидкость. Гера лежал на спине, одним остекленевшим глазом уставившись в небо. Другой глаз и вся половина лица превратилась в жуткое месиво… Меня мучительно вырвало.

Желудок сводило спазмами, но голова немного прояснилась.

- Надо валить отсюда, - скрипуче выдавила я, обращаясь к Мите.

Гера, понятное дело, свалить уже никуда не сможет. Как-то не укладывалось в мозгах, сознание отказывалось отчетливо воспринимать происходящее. Вот был здоровый молодой мужчина, который несколько минут назад говорил со мной, двигался, дышал. А теперь это изуродованное взрывом тело, которое неизвестно сколько еще пролежит тут. Суровая очевидность постепенно выползала на первый план: никому в этой стране до нас нет дела. Никто не поможет. Надеяться нужно только на себя. Сами влезли - сами и выпутывайтесь.

Митяй в ответ хмыкнул, судорожно сглотнув. Бледное лицо исказила гримаса боли. И самой ясно, что задача трудно выполнимая. Ну, нужно попытаться. Что тут ждать? Еще одного снаряда?

Потерев глаза, чтобы смахнуть кровавую пелену, встала на четвереньки и, опираясь на здоровую лапку, стала передвигаться в сторону парня, печально жалобно заскулив, как хворый щенок. Все тело болело, башка гудела, как медный колокол, а раненную руку, я, кажется, уже не чувствовала. Хотя нет, временами ее пронзало тысячами кинжалов.

И почему я раньше, когда все было крайне плохо, тупо думала, что хуже уже не будет, утешаясь этой мыслью? Оказывается, очень даже будет. Есть. И самое обидное, по своей доброй воле и беспредельной глупости сама обрекла себя на все это.

Разорвав рубашку Митяя на лоскуты, нам совместными усилиями в три руки получилось перетянуть его ногу и худо-бедно перевязать рану. Повязка на глазах намокала. Кровотечение не удалось остановить до конца, лишь немного ослабить. Я застонала.

- Теперь ты, - парень без предупреждения резко выдернул осколок из моего тела.

От оглушительной боли, внезапной, как вспышка и такой же ослепительной, я завизжала на всю улицу. Митя хрипло выругался. И сама уже осознала, что выдала нас с головой. За углом здания был слышен топот ног, направляющихся в нашу сторону, и грубая иностранная речь.

- Бежим, - прошептал мой товарищ по несчастью, и тяжело поднявшись, кое-как заковылял прочь, опираясь на стену здания и подволакивая ногу. Я трепыхнулась за ним. Мы ввалились в какой-то подъезд. Лестница, ведущая наверх, была обрушена. Митя опять выдал заковыристую нецензурную лексику. Оступившись, он кубарем покатился вниз, по узкому проему, ведущему, по всей вероятности, в подвальное помещение. Зажмурившись, услышала глухой удар его тела обо что-то, что могло быть выходом или входом. Очень хотелось надеяться, что катился он недалеко.

Повторять этот трюк было бы глупо, поэтому я осторожно стала спускаться следом, стараясь не пропустить ни одной ступеньки.