Солдаты третьей батареи, мои юные товарищи!
Надев на себя форму, такую же непривычную для вас, как и для ваших командиров, вы стали солдатами бундесвера, солдатами армии в условиях и в интересах демократии. Стали солдатами прежде всего ради сохранения мира! Начался совершенно новый период в вашей жизни,в новой среде, в сообществе молодых парней, которых свел вместе случай. […]. Чтобы ходить по улицам в военной форме, требуется мужество. Меня самого в прошлый выходной в одном городке Рурской области оскорбили и оплевали. Но было и другое: в том же городке водитель остановил свой автобус и потребовал немедленно покинуть салон женщину, обозвавшую меня убийцей.
Не делайте ложных выводов, если вам придется столкнуться с чем–нибудь подобным. Наша страна нуждается в нас, солдатах, чтобы обеспечить свою безопасность.
А наш народ определит нам место в обществе, соответствующее нашим задачам […].
Угроза нашей свободе — в том числе внутри страны — это реальность, истина. Будем помнить слова Шопенгауэра, говорившего: «Истина может ждать, потому что ей уготована долгая жизнь». Никогда нельзя терять присутствия духа, напротив — всегда будем действовать по принципу гусар: «Если тебя сбрасывает с крупа лошадь, надо тут же вновь на нее вскочить, чтобы не успеть испугаться».
Если вы в первый раз покидаете казарму в форме, вы обязаны помнить, что по своему настроению к армии наше население делится на три группы. Одни будут относиться к вам дружелюбно, другие безразлично, третьи откровенно враждебно. Как вы должны вести себя с ними? Старайтесь своим поведением демонстрировать, что достойны дружелюбного отношения, проявляйте сдержанность, избегайте ссор, в любой ситуации оставайтесь спокойными, дисциплинированными и корректными, побуждайте население повернуться лицом к бундесверу.
Нашел ли я тогда в Бремен—Гроне нужные слова? Думаю, да. Думаю так на том основании, что при заполнении опросного листа призывники указали, как они оценивают своих командиров. Некоторые — анонимно — отозвались обо мне с похвалой. Один из молодых солдат написал в анкете, что процесс обучения приносил ему большое удовольствие, потому что командир, то есть я, орал меньше других и всегда с пониманием относился к солдатским проблемам. Ничто не радует сердце любого командира так, как похвала вверенного ему и руководимого им солдата.
Сегодня я спрашиваю себя: какие слова говорит какой- нибудь командир роты в 2007 г. своим солдатам, поздравляя их с началом службы в армии? А в глубине души задаюсь вопросом: мог бы я представить себе, что еще раз в своей жизни способен все начать с самого начала в качестве солдата? С ответом же на вопрос, «здорово» ли вообще быть солдатом, я бы хотел несколько повременить.
Солдат на службе НАТО
После богатого переживаниями периода, в который я исполнял обязанности командира отдельной воинской части — такая должность формирует любого офицера, — меня перевели в расквартированный в Мюнстере (Вестфалия) Первый корпус на должность офицера–адъютанта начальника штаба, полковника Йоахима фон Брунна, а позднее адъютанта командира корпуса.
Пока я не подыскал себе «гражданскую» квартиру, я жил в служебном помещении флигеля школы, ведущей курсы верховой и автомобильной езды в бывшем здании казармы. Вечерами жизнь здесь в определенном смысле била ключом. Ученики и ученицы школы верховой езды, юные дамы и господа, чьи родители в большинстве своем не испытывали стеснения в средствах, устраивали вечеринки в баре. Подниматься же, как это ни неприятно, обязаны были очень рано, что было обусловлено просто вполне естественной необходимостью ухода за лошадьми в конюшне. Но и здесь можно было иной раз отлично провести время. Ведь когда–то в вермахте некоторые из нас, солдат, служили в конных частях, как я, например, в первые месяцы солдатской службы в дивной Померании, причем заслужил себе шпоры в конной артиллерии. Боже мой, как только нас, 18–летних, не мучили там в самый разгар войны! Нас заставляли заниматься выездкой. На полном скаку спрыгивать с лошади через ее голову. Преодолевать барьеры на манер испытанных мастеров конкура. Стоять на крупе бегущей лошади и скакать по озерной отмели.
К сожалению, при такой суровой подготовке мы потеряли товарища: во время скачки по лесной просеке его сбросил с себя шедший галопом белый берберский жеребец, которого мы не без применения силы «приняли на баланс» от французской армии летом 1940 г. Наездник неудачно ударился головой о ствол дерева. Спасти его не мог бы никакой врач. Так я впервые в своей жизни стал очевидцем смерти товарища.
Второй раз это случилось на полигоне в Графенвёре. Мы учились метать из стрелкового окопа ручные гранаты со вставленными запалами. Вытянув шнур, нужно было посчитать минимум до 21 и максимум до 25, после чего бросить гранату в направлении противника. Один из наших товарищей стоял в окопе, потянул за шнур, а потом вдруг застыл, словно окаменел. Он так и не бросил гранату. Третий раз один из моих товарищей погиб на моих глазах уже на фронте, во время боя близ города Никополя. В дальнейшем такие встречи со смертью стали рутинным делом. Действительно рутинным? Нет, конечно, смерть солдата не может быть рутинным делом. Никогда. Точно так же, какие может быть ни сладостной, ни героической — она навсегда обрывает юную человеческую жизнь.
Обучение становилось все более и более жестким; такого рода обучение называли «приближенным к боевым условиям». Это означает, что шквальный огонь из автоматов, ведущийся условным противником, заставлял зарываться головой в землю. Очень своеобразное чувство — слышать, как над тобой со свистом проносится смертоносный свинец. Пущенные спереди или сзади пули летели над нашими головами. Потерь в процессе обучения, слава Богу, не было.
Служба в Первом корпусе была, как я думаю, определяющей для всего моего дальнейшего пути в армии. В лице полковника фон Брунна, генерал–лейтенанта Герхарда Матцки и генерал–лейтенанта Хайнца Треттнера у меня были командиры, которые, каждый на свой манер, всегда были для меня образцами. Начальник штаба, полковник фон Брунн, всегда предоставлял мне по службе много свободы. Вместе с тем он рассчитывал и на высокую степень отдачи. Я прошел великолепную подготовку, облегчившую мне последующее обучение в Академии руководящего состава, готовящей офицеров для работы в генеральных штабах.
Йоахим фон Брунн был офицером генерального штаба старой школы. Я нашел в нем учителя, чьи наставления определили мое будущее. Он участвовал даже в тактическом образовании офицеров генерального штаба в корпусе. Во время командировок командиров общевойсковых соединений — традиции, перенятой у вермахта, — я вел учет оценок, выставляемых офицерам, так что мог уже тогда спрогнозировать, кто из них впоследствии может сделать карьеру, а по прошествии времени знал, почему тот или иной из них оступился.
По отношению к своим подчиненным фон Брунн мог быть суровым. Очень суровым. Он требовал трудолюбия, еще раз трудолюбия и еще большего трудолюбия — только оно обеспечивало профессиональную подготовку молодого офицера. Однажды в пять минут девятого встретив на лестнице, ведущей в здание штаба корпуса на Гинденбургштрассе, спешащего на службу офицера генерального штаба, он не нашел оправдания этому опозданию. Мне он тогда сказал: «Комос- са, запомните раз и навсегда — в восемь ноль–ноль офицер генерального штаба сидит за своим письменным столом с казенным остро заточенным карандашом в руке и начинает трудиться». (Шариковые ручки были тогда еще большой редкостью.) Когда потом мое товарищеское сочувствие подвигло меня объяснить полковнику вынужденность опоздания и таким образом заступиться за опоздавшего, прошла целая вечность, прежде чем он согласился принять извинения. Само собой разумеется, что полковник фон Брунн был образцом исключительной трудоспособности и эффективности. Думаю, что тогда было очень мало офицеров, которые имели бы столь высокую квалификацию, как офицеры генерального штаба. Однако он все–таки не вполне вписывался в схему времени. Он это сознавал, и это избавляло его от разочарований.