В монографию по результатам бурения сверхглубокой, которая издана недавно, вошли и исследования Русанова.

Когда Михаил разобрался с вопросами сотрудников и в кабинете снова наступила тишина, разговор зашел уже о сверхглубокой. Михаил оживился, достал диаграммы скважины, фотографии, разложил их на столе.

— Начнем, пожалуй,— сказал так, словно наконец-то переходил к главному.

Сначала Михаил пояснил, что его геологическая партия работает в лабораториях при буровой и в экспедициях. В лабораториях керн, добытый из глубины, изучают по всем параметрам, кроме химических,— исследуют его электрические свойства, магнитные, акустические и т. д. В экспедициях же изучают геологию района бурения для корреляции, то есть сравнения, пород на поверхности с теми, что дает скважина. И все это — часть общей большой работы по исследованию глубинных пород Земли.

— Человек ко всему привыкает, даже к самому необычному,— совсем разговорился Михаил.— Когда шли первые образцы из глубин, мы волновались. Как же! Порода, которую никогда не видел человек... Юрий Павлович Смирнов, наш старейший работник, принимал керн на буровой, обмывал, чуть ли не пеленал и приносил к нам еще «теплым»... И сейчас, когда идет керн с тринадцатого километра, его встречают так же внимательно, но прежнего удивления и волнения уже нет. Привыкли...

Из пачки фотографий, лежащей на столе, Михаил достал две, положил передо мной.

— Что это, по-вашему?

— Ветер на озере,— подумав, ответила я, глядя на сине-серый фон со штрихами белых барашков.— А это — осенние листья на черной земле...

Михаил улыбнулся:

— «Озеро» — это метаморфизированная вулканическая лава с глубины 6238 метров. А «осенние листья» — микрофотография прозрачного шлифа амфиболита с глубины 11 427 метров. Да,— продолжал Михаил,— революционных различий по самим породам пока не обнаружено. Открытия лежат в другой плоскости...

Об открытиях, которые принесло сверхглубокое бурение, уже говорилось немало 1, и все-таки я прошу Русанова вернуться к ним.

1 Наш журнал также писал о Кольской сверхглубокой. См. статью Александра Малинова «Меч для Кольского щита» в № 1 за 1982 год.

— Когда говорят о нашей сверхглубокой, часто употребляют выражение «генератор идей»,— охотно поддержал разговор Михаил.— Оно, на мой взгляд, очень точное. Да, впервые в мире исследователям удалось непосредственно наблюдать и изучать более чем двенадцатикилометровый разрез континентальной земной коры. И за этим «впервые» пошли открытия, которые, едва родившись, задают нам, исследователям, сотни вопросов, которые, в свою очередь, рождают новые идеи...

Михаил говорил неторопливо, обстоятельно, как бы взвешивая и выверяя свою мысль. Он уже предложил мне цепочку: открытие — вопрос — идея, чтобы я, держась за нее, не затерялась в дебрях геологических терминов, и теперь штрихами набрасывал суть открытий.

...Базальтовый слой, который ни на одном материке планеты не выходит на поверхность, ученые предполагали встретить на глубине семи километров. Но уже идет тринадцатый, а бур еще не вышел из слоя гранитного. Факты, добытые впервые, разрушили представления ученых, основанные на геофизических и астрономических наблюдениях. И вот уже уточняется, пересматривается история геологического развития Балтийского щита.

...Впервые в мире на сверхглубокой была пересечена горизонтальная граница резкого изменения скоростей распространения сейсмических волн — так называемая поверхность Конрада, которую принято отождествлять с поверхностью раздела гранитного и базальтового слоев. Ожидали увеличения скоростей распространения упругих колебаний, уплотнения пород — результаты были иными. Значит, снова вопросы и снова сомнения — на сей раз в широких возможностях прямой корреляции, как говорят специалисты, геофизических данных и состава геологических сред на глубине. Значит, нужны новые модели строения коры и мантии Земли, новая аппаратура для исследования больших глубин.

...Обычно геологи, изучая происхождение руд на открытых месторождениях, идут от обратного — вот залежи, вот руды, предполагай, думай, размышляй, какова их история. Но совсем иное дело непосредственно наблюдать процессы, протекающие в земной коре.

Оказалось, что в глубинах Балтийского щита по мощным зонам тектонических нарушений непрерывно циркулируют сильно минерализированные растворы.

На глубине около двух километров обнаружены сульфидные руды с промышленным содержанием меди и никеля. На глубинах 4,5—11 километров — крупные зоны раздробленных пород, обломки которых цементируются кварцем, сульфидами меди, железа, свинца, цинка, никеля, кобальта. На глубинах более 9500 метров — минералы с высоким содержанием железа и разнообразные слюды. А в «мертвых» горизонтах — таковыми их считали геологи — найдены окаменевшие остатки живых организмов...

И вот выводы, к которым пришли исследователи: глубины континентов — арена активного рудообразования, они благоприятны для рудоотложений. Но как обнаружить залежи на глубине 5— 10 километров? Как изучить их? Геологам есть над чем поломать голову.

...А рост температур в породах? Только до глубины 3000 метров температура соответствовала расчетной. На десяти километрах вместо ожидаемых 100 градусов по Цельсию она достигла 180! Холодные буровые растворы возвращались на поверхность горячими... Исследователи установили, что роль радиоактивного распада в горных породах как источника тепла незначительна, что главный источник тепла — мантия. Все это позволит существенно уточнить тепловую модель Земли, что имеет, естественно, серьезное практическое значение.

Слушая Русанова, я невольно вспомнила разговор в Заполярном с Владимиром Степановичем Ланевым. Он размышлял о том, как изменилась профессия геолога за два-три десятилетия. Не отбрасывая в сторону, как устаревший и ненужный, традиционный геологический молоток, геолог сегодня, говорил Ланев, немыслим без широкого круга знаний точных наук. И не без доброй зависти заметил: «Уровень подготовки у них, молодых, не сравнить с нашим. А перспектива...»

— Михаил Сергеевич,— после столь убедительного «научного» рассказа я невольно обратилась к Русанову по имени-отчеству,— а как вы видите свою перспективу?

— Мой компас — по-прежнему «мой» докембрий. Вот кончим работу на сверхглубокой — и пожалуйста, Анабарский и Алданский щиты, Забайкалье, Енисейский кряж...

— А почему, скажите, вы избрали докембрий?

Михаил улыбнулся:

— Сначала, наверно, от незнания. Докембрий так докембрий. А потом осознал: ведь это такая древнейшая история! Продолжительность образования докембрийских толщ — около 4 миллиардов лет! То есть восемь девятых геологической истории... Интересно мыслить такими масштабами. А потом, учтите, с докембрием связаны богатейшие месторождения железных, медных, марганцевых руд, полиметаллов...

В конце нашего разговора в кабинете Русанова мелко задребезжали окна. Где-то неподалеку, в карьерах, взрывали породу, добывая сырье для медно-никелевых комбинатов Заполярного и Никеля.

— Уж коли мы говорим о перспективе, я покажу вам буровую и лабораторию,— Михаил встал.— Там выковывается, если так можно сказать, глобальная перспектива геологической науки и практики—возможность добычи полезных ископаемых с больших глубин.

Мы долго кружили по светлым цехам и, не выходя на улицу, оказались на буровой. Поднялись по лесенке в кабину бурильщика и теперь с высоты смотрели на просторный зал с ярко-желтой массивной бурильной установкой посередине и узкими высокими трубами вдоль стен. Они напоминали орган. В окна, уходящие ввысь, лился белый свет полярного дня... Здесь начинается путь в глубь земли. Здесь отрабатывается и испытывается отечественная техника для проходки сверхглубоких скважин. И слово «впервые» для тех, кто создал эту технику и работает на ней, так же привычно, как и для исследователей-геологов.