Махмуд с трудом поднял голову. Солдаты складывали перед палатками стопки пакетов, тюфяки и легкие одеяла.

— Раздеться! Подходить по одному!

Пленники не без усилий стягивали с себя изрядно потрепанную одежду и, с трудом передвигая ноги, подходили к охраннику. Каждому он бросал комплект — белье, верхняя одежда, тюфяк и одеяло. Наступила очередь Махмуда. Он подошел и назвал себя. Кое-как натянул тесноватые брюки и куртку. Вместе с одеждой выдали прямоугольную пластмассовую пластинку на тонкой металлической цепочке. На лицевой стороне был изображен факел, языки пламени которого сплетались в слово «Ансар». На оборотной номер и дата прибытия в лагерь. «Теперь я не человек,— с горечью подумал Махмуд.— Теперь я узник № 0620».

Всех снова загнали по палаткам. Махмуд попробовал немного приподнять нижний край брезента, чтобы дать доступ свежему воздуху. Но из этого ничего не вышло. Палатка была натянута добросовестно. Ни щелочки.

— А ты попробуй ножом,— Махмуд обернулся. Седовласый протянул ему маленький перочинный ножичек. — Спрятал в ботинке,— пояснил он, поймав недоуменный взгляд Махмуда.

Толстый брезент поначалу не поддавался. Махмуд нажал посильнее. Наконец ткань треснула. Махмуд чуть-чуть расширил образовавшуюся дырку — ровно настолько, чтобы было видно, что происходит снаружи.

Израильтяне сложили в кучу старую одежду узников и подожгли. Время от времени они подбрасывали в огонь еще рубахи и брюки, предварительно облив их бензином. Один из солдат, когда попадалась одежда поприличнее, обшаривал карманы.

— Ну что там? Дай посмотреть.— Фадель — так звали седовласого — тоже прильнул к дырке.— Вот она, их сущность. Грабить, сжигать, убивать — за этим и пришли!

Махмуд был рад, что рядом с ним оказался именно Фадель, спокойный, решительный, сильный, судя по всему, человек бывалый.

Они тихо разговаривали, и Махмуд рассказал новому знакомому историю своего ареста.

— Не обижайся, Махмуд. Но я хочу дать тебе один совет. Никогда не открывай такие вещи человеку, которого плохо знаешь,— выслушав его, сказал Фадель. — Но доверие за доверие. Расскажу и я тебе, как меня схватили. На третий день после начала агрессии я вместе с бойцами сопротивления находился на позиции у Сайды. После нескольких ожесточенных атак израильтян ситуация стала критической. Нас осталось всего шестеро. Гранаты кончились, а танки идут и идут. Что с ними сделаешь, если в руках у тебя только автомат? Решили отходить. Думали пробиться к своим, в долину Бекаа. Разбились на двойки — так легче было пройти незамеченными. Израильтяне уже контролировали дороги, нещадно бомбили Сайду. Мы заночевали в лагере палестинских беженцев Айн аль-Хильви. Там нам показали одну проселочную дорогу в горы. Но ничего не вышло. Утром 9 июля неожиданно нарвались на патруль. Ну а дальше все было примерно так же, как и у тебя...— Фадель замолчал. Махмуд тоже не произнес ни слова: что говорить, когда и так все понятно.

— Ладно,— вдруг зло проговорил Фадель,— мы еще расплатимся с ними за все. Только бы выбраться отсюда живыми. Только бы выбраться...

4

Был конец августа. Военные действия на юге Ливана давно прекратились. Замолчали пушки в Бейруте. Оттуда уже начался вывод не побежденных Израилем палестинских бойцов. Но отзвуки драматических событий, за которыми с волнением и негодованием следил весь мир, почти не докатывались до Рашидии, которая оказалась в глубоком тылу израильской оккупационной армии.

В лагере остались лишь женщины, старики, калеки да дети. Мужчины, способные носить оружие, ушли на север с палестинскими отрядами или были схвачены израильтянами. Жить было не на что.

Сами оккупанты почти не появлялись в Рашидии. Зато свирепствовали их ливанские подручные из правохристианских сепаратистов: врывались по ночам в дома, устраивали погромы, уводили людей. Беззащитные жители лагеря старались реже выходить на улицу, чтобы не попадаться предателям на глаза. Даже мальчишки — и те поутихли.

Конечно, можно было бросить голодную, полуразрушенную, наполненную страхом Рашидию и через долину Бекаа пробраться на север. Но Марьям не уезжала. Она ждала брата. Каждую неделю она пешком ходила в Тир — в приемную Красного Креста и в израильскую комендатуру. И всякий раз ей отвечали одно и то же: «О Махмуде Абу Кифахе данных нет».

Марьям приютил младший брат отца, Салах. У него не было левой ноги, поэтому беднягу не трогали. Жена Салаха, рискуя подорваться на мине, засеяла салатом и засадила картошкой небольшой участок на окраине лагеря, и первая зелень уже взошла. Марьям помогала семье Салаха в поле и по дому, а они кормили ее и ни о чем не спрашивали.

В понедельник Марьям вновь отправилась в Тир. У здания, где размещалась приемная Красного Креста, как всегда, толпились женщины. Привела их сюда та же забота, что и Марьям. У одной пропал муж, у другой — сын, у третьей — брат.

Посетителей принимал ливанец лет сорока. Марьям видела его впервые.

— Махмуд Абу Кифах? — переспросил он.— Сейчас посмотрим.

Мужчина повернулся на вертящемся кресле. Вытащил из шкафа ящик, ловкими движениями пальцев перебрал карточки.

— Сожалею, но ваш брат в картотеке не значится.

— Пожалуйста, поищите еще! Не может же человек бесследно исчезнуть!

Мужчина на мгновение задумался.

— Мадам Хури! — громко позвал он.

Вошла молодая женщина.

— Мадам Хури, мы, кажется, получили сегодня утром очередную сводку из штаба северной группы войск Израиля?

— Да, я как раз сейчас начала расписывать эти данные на карточки.

— Посмотрите, пожалуйста, не значится ли там палестинец Махмуд Абу Кифах из Рашидии.

— Одну минуточку... Да, есть такой!

Внутри у Марьям все оборвалось.

— Что с ним? — еле слышно спросила она.

— Махмуд Абу Кифах, палестинец из Рашидии, 22 года, находится в лагере для интернированных Ансар, № 0620.

— Жив! — почти крикнула Марьям.— Я так и знала! Жив! Скажите, можно ли повидать его?

— Нет, свидания с интернированными запрещены.

— А письмо написать можно?

— Можно,— ответил мужчина.— Но надо выполнить ряд условий. В комнате № 4 вам выдадут специальный бланк. Напишите на нем короткое письмо — никакой политики, одни семейные новости. Затем пойдите в израильскую комендатуру, там письмо прочтет цензор. После этого — опять к нам. Мы передадим письмо представителю Международного Красного Креста. Время от времени ему разрешают бывать в Ансаре. Ответы тоже приходят к нам. Думаю, через месяц-полтора вы узнаете, что с вашим братом.

Марьям как на крыльях влетела в комнату № 4. Получила бланк. Долго думала, покусывая кончик ручки, и наконец написала: «Махмуд, как я рада, что ты жив! За меня не волнуйся, я живу у дяди Салаха. Родители здоровы. Беспокоятся за тебя. Дом наш цел. Я знала, что ты жив! Я буду ждать тебя, брат! Обязательно ответь! Твоя Марьям».

Дежуривший в комендатуре израильский офицер в письме Марьям ничего предосудительного не нашел и поставил на нем прямоугольный чернильный штамп. Марьям вновь побежала через весь город, в приемную Красного Креста, отдала письмо и, возбужденная, отправилась домой, в Рашидию.

Опять потекли серые дни томительного ожидания. Но теперь Марьям ждала от брата письмо.

...Дни в концлагере тянулись долго. Почти все время узники проводили в палатках. На площадку выходили только во время утренней проверки, да еще когда приносили еду. Кормили отвратительно: похлебка из разваренной фасоли, сухой рис, полпомидора, кусок хлеба, чай.

Каждый день из блока брали по нескольку человек на допрос. Особенно плохо приходилось молодому палестинцу по имени Касем. Израильтяне подозревали, что он был связным между отрядами палестинцев и ливанских патриотических сил. Вернулся Касем только через неделю. Вернее, его принесли и бросили у палатки. На парня было страшно смотреть: лицо в кровоподтеках, руки покрыты волдырями, глубокие раны на груди. Когда Касем немного пришел в себя, то рассказал, что палачи требовали рассказать о подпольных группах в Сайде, указать адреса патриотов. Тюремщики тушили о руки Касема сигареты, кололи штыком, зверски избивали дубинками, но ничего не добились.