На Сокотру нас доставил самолет, а в столице острова Хадибо мы сразу же стали готовиться к путешествию в центральный горный район Хагьер. Вскоре наш караван был снаряжен. Опытные проводники, три верблюда, навьюченные оборудованием, снаряжением и продовольствием. С нами шли молодые йеменские исследователи.

«Дахтур пришел...»

Путь из горного селения Баа в Дирисмойтен и далее в Абуб и Агемено проходил по вади — почти высохшему речному руслу, сплошь заваленному желтыми камнями. Меж ними струился прозрачный ручей, и по дну его ползали небольшие оранжевые крабы. Приходилось прыгать с камня на камень. На Сокотре вообще не найдешь ровной поверхности, и обычная ходьба по острым мелким каменьям утомляет не меньше, чем такое прыгание. Здесь хоть не было колючек, с унылой регулярностью протыкающих подошвы обуви. Днем здесь очень жарко, ночью холодно и сыро. Вся одежда и одеяла пропитываются влагой, как ни пытайся найти самое открытое место для ночлега, подальше от скота, все равно заедят вездесущие блохи.

В вади растут финиковые пальмы, кругом обложенные камнями, чтобы не размывалась почва и поддерживался тяжелый ствол. Склоны утыканы «бутылочными» и «драконовыми» деревьями.

В деревне нас встретили женщины с детьми, с нетерпением ожидавшие русского «дахтура», слух о прибытии которого уже разнесся по селениям. Мы садимся на циновки, расстеленные под развесистой кроной огромного дерева, миловидная женщина в ярко-красном платье предлагает всем отведать из миски «рубу» — прохладную пахту, оставшуюся после сбивания масла.

«Дахтур» Владимир Шинкаренко, разложив под деревом инструменты, начинает осмотр пациентов. Именно — пациентов, потому что нам удается убедить горцев позволить обмерить их, взять пробы и прочее, необходимое для антропологических исследований, поскольку им известно, что наш врач принимает страждущих. Их здесь хватает.

Работа сложная: у детей нужно снять восковые слепки зубов, у взрослых сделать отпечатки ладоней, записать пятнадцать описательных антропологических признаков и сделать двадцать шесть измерений — на каждом человеке! Шинкаренко помогают южнойеменские друзья. Особенно быстро освоил методику работ Мухаммед, лаборант госпиталя Хадибо. А я, включив диктофон, сажусь в сторонке беседовать со стариками. Меня интересует все — легенды, сказания, народная поэзия. Затем по плану — анкетирование сокотрийцев, необходимое для этнографических исследований. Завоевать доверие непросто, но, кажется, нам удается это сделать.

— Коровы, козы, овцы дают нам все, — поясняет мне Тамкак, высокий широкоплечий мужчина из селения Агемено.— Зарезав козу, мы снимаем с нее шкуру чулком. Знаешь ли ты, сколько видов бурдюков можно сделать из нее? Один для хранения фиников, другой для сбивания масла, третий для переноски воды... Козье и овечье молоко сдаиваем в маленький глиняный горшок, коровье в большой.

Эти горшки — сокотрийская достопримечательность. Остров — из тех немногих мест в мире, где глиняную посуду изготовляют без гончарного круга. Вылепив заготовку, женщина (гончарство — занятие женское) выбирает глину изнутри руками. Затем створкой раковины скоблит наружную и внутреннюю поверхности, шлифует их. Потом обжигает посуду в костре и наносит узоры краской из смолы «драконова» дерева.

— Надоенное вечером молоко,— продолжает Тамкак,— мы кипятим, чтобы оно некоторое время не прокисло. Часть молока оставляем на ночь некипяченым. На следующее утро его можно пить слегка кислым. Кипяченое молоко заливаем в бурдюк, подвешиваем его на веревках к суку на дереве или к потолку в доме. Из него сбивают масло. Пахту мы пьем каждый день.

— А как вы храните сливочное масло? — спрашиваю я у горца.

— Что ты, разве можно его сохранить в нашей жаре! Тут-то и начинается самое главное — мы делаем «хам"и». Говорят, оно славится даже в Африке,— отвечает Тамкак.

«Хам"и» — жидкое коровье масло, слегка напоминающее топленое, может очень долго храниться на жаре и не портиться. Секрет его изготовления на первый взгляд прост. В сливочное масло засыпают толченую кукурузу и ставят на огонь. Во время кипячения кукуруза поглощает примеси. Важна каждая мелочь: и сколько держать масло на огне, и какую поддерживать температуру, и какие породы дерева взять на хворост. Затем жидкое масло заливают в специальные бурдюки.

— Оставшаяся масса очень вкусная,— причмокивает Тамкак.— Ее даже можно подавать гостям!

Вроде бы все просто: спрашивай — отвечают. В действительности же трудно убедить людей вспомнить подробности, ведь им все это кажется само собой разумеющимся.

Течет беседа. Нас зовут к столу. Собственно, столов тут не бывает. Мы сидим на земле вокруг циновки, сплетенной из луба пальмы, и едим руками. По сокотрийской традиции, прежде чем приступить к основному блюду — вареной козлятине или баранине с рисом,— подают кости, очищенные от мяса. Кость кладут на один камень и разбивают другим, затем тщательно обсасывают, запивая бульоном.

И опять продолжается работа. Я спрашиваю Тамкака, умеет ли он добывать огонь древним способом. Я уже бывал на Сокотре лет десять тому назад, тогда им пользовались все. Сегодня в каждом сокотрийском доме есть спички, но Тамкак улыбается: разве можно забыть то, чему тебя учили с детства?

Он достает откуда-то две деревянные палочки, садится, одну зажимает ступнями ног. В расщеп второй вставляет кусочек твердого дерева. Тамкак вкладывает расщепленную палочку в едва заметное углубление в первой строго перпендикулярно. И начинает раскручивать ладонями. Примерно через минуту появляется дымок. Горец, подсевший к нам, подкладывает к тлеющему дереву кусочек кизяка и дует на него. Через несколько мгновений кизяк воспламеняется. Но что ж, нам повезло — увидели древность. Увидит ли ее кто-нибудь после нас?

Братья и сестры по отцу и по матери

Салем живет в Хадибо, работает строителем. Его родители — бедные скотоводы, жившие в пещере. У отца Салема было две жены. Все дети от первой умирали вскоре после рождения. Вторая жена родила ему Салема и одну дочь. Когда отца не стало, мать Салема взял в жены брат отца.

— Но ведь он, наверное, уже был женат? — спрашиваю я.

— Конечно, мать моя стала его второй женой. К дяде перешло все имущество отца, он стал вести хозяйство, пасти скот, ухаживать за пальмами. И воспитывать нас. Если бы не он, нам бы пришлось туго.

— А как же первая жена отца? — Я подливаю Салему чай.— Извини, не знаю, как ее назвать, кем она тебе приходится.

— У нас принято называть ее тетей, а ее детей — двоюродными братьями и сестрами,— ответил Салем.— Она снова вышла замуж, родила семь детей: трех сыновей и четырех дочек, и все остались живы. Да и муж ее — крепкий мужчина. Жив и работает.

— А что стало с вами потом?

— Когда дядя умер, я получил отцовское наследство. А вскоре мы остались без матери и стали жить самостоятельно. Сестра вышла замуж за парня из нашего рода, я женился на дочери брата матери. Моя сестра прожила недолго. Она стала болеть грудью и умерла. Когда она кашляла, у нее изо рта шла кровь. Я взял на воспитание ее ребенка. Сейчас он уже большой, служит в армии.

— Хорошо, когда родственники помогают друг другу,— подбадриваю я Салема (он испытывал, кажется, некоторое неудобство оттого, что рассказывал постороннему человеку о семейных делах).— Ну а от второго брака у твоей матери никого не было?

— Как же, мать родила еще двух братьев и двух сестер.

— А с ними ты тоже дружен? Помогаете друг другу?

Салема, казалось, удивляет моя реакция на такие обычные и естественные вещи. А как может быть иначе? Посмотрев мне в глаза, он отвечает:

— Они мои братья и сестры по матери. Ахмед уже умер. Его четырех детей я тоже взял к себе. У меня у самого четыре девочки, так что теперь стало всего восемь. Половина детей живет в деревне, половина со мной в Хадибо. — А у кого они там живут? — задаю я вопрос, хотя чувствую, что выгляжу довольно глупо.