— В бой вступили?

Вопрос генерала был не праздным — услышать за канонадой стрельбу фузей нереально, а увидеть то что происходит на левом фланге в силу дымного облака в центре пока не представлялось возможным.

— Они строились, когда я отбыл к вам.

— Черт, нас же в клещи взяли! — тут же сориентировался Паскевич. Он в отличие от большинства молодых офицеров имел куда больший кругозор и конечно опыта, поэтому знание картографии вкупе с окружающей местностью дало ему четкое представление каким тактическим маневром решил воспользоваться противник.

Время для ответных действий стремительно утекало и как чувствовал генерал Паскевич с каждой минутой положение его корпуса лишь ухудшалось. Даже не смотря на впечатляющее начало, ведь их всего чуть больше пяти тысяч, боеприпасы через десяток залпов подойдут к концу и тогда все преимущества русских улетучатся. Конечно остается сойтись с противником грудь в грудь, 'в штыковую' как сказано в Уставе, не даром ведь воинов натаскивали таким образом, чтобы все нехитрые действия тело выполняло рефлекторно: удар, укол, блок, уклон, их мало, но комбинаций великое множество.

— Трубачи — 'Общее отступление', - стоявшие рядом с генералом гусары недовольно засопели, зашебуршились, но противиться приказу не решились — дисциплина на поле боя даже среди них воспитали так, чтобы она была на первом месте.

'Не по плану, но думаю Игорь справится, найдет возможность досадить врагу, а нам рисковать лишний раз не следует', - с досадой подумал Стефан.

Ему хотелось не так провести бой, по иному, но противник не дал. Что ж реальность она такая — редко когда удается осуществить задуманное без корректировки. Паскевич это понимал, хоть и редко сознавался в подобных мыслях — все-таки дух авантюризма жил в генерале до сих пор.

Между тем по фронту разнеслись три длинных звука: мрачных и неприятных. В войсках вообще не любят отступать, а тут еще это приходится делать на пике славы, когда перед строем валяются горы трупов, а ты сам цел и невридим. Но вот командиры приготовили воинов к отступлению, полки выстроились в защитный ордер, протуская вглубь строя артиллерию с обслугой и инженерные роты.

Противник заметил приготовления русских и усили нажим, благо вторая волна все-таки сумела достичь позиций корпуса Паскевича и завязать перестрелку, о том чтобы сойтись грудь в грудь речи даже не было — беглый огонь русских не давал полякам и саксонцам маневр. Но это было в центре и на правом крыле, здесь ситуация складывалась неплохо — фронт держался, давая своим уйти.

На левом крыле дела у русских воинов складывались куда хуже — их атаковали с тыла и фланга сразу два бело-черных полка имперцев, да к тому же подключились к бою саксонские недобитки. Уже через несколько минут боя Тверской полк оказался в огневом мешке, пытаясь отстоять позицию, но безрезультатно, враг оказался слишком силен и полковник Грейн, командующий крылом приказал отступать. Вывести орудия не успевали. Расчеты под пулями и ором сражающихся стащили к каждой пушке оставшиеся снаряды и запалили фитили. До взрыва мин оставалось меньше минуты.

Тверчане сражались упорно и яростно, но выстоять не смогли — имперцы прорвали строй сразу в нескольких местах и крыло охватил хаос. По рескрипту младшие командиры должны были тут же раздробить полк на меньшие формирования — батальоны и роты, но число нападавших оказалось так велико, что половину полка, состоявшую по большей части из новичков охватила паника. Продолжали сражаться только ветераны, но и их с каждой секундой становилось все меньше, падали рсаженные пулями, саблями и протазанами офицеров врага.

Эскадроны прикрытия пытались контратаковать и даже в первый момент удачно, но только гусары налетели на противника как на них вышли имперские кирасиры…

Схватка выдалась жаркая, но скоротечная — бронированная волна прокатилась катком по русским воинам, окончательно смела всякое сопротивление. Левое крыло прекратило свое существование меньше чем за полчаса боя. Два батальона собрали богатую кровавую жатву, но удержать позицию не смогли, еще несколько рот, бежавших с поля боя рассеялись в лесах. Сам полковник Грейн сражался до последнего в Первом батальоне и пал от мощного удара седоусого кирасира.

Все это генерал узнал позже от горстки выживших, сумевших после боя выбраться к своим. Все они были ранены и сильно помяты, заподозрить в них трусов никто не решился, но взгляды кидали. Ведь командира собой не закрыли! Не справились значит. Не достойны чести мундир носить…

Понимали это и сами воины, но сделать ничего не могли. Однако как бы не был печален конец Тверского полка, корпус все-таки сумел отступить, сохранив большую часть артиллерии и личного состава.

О судьбе Смоленска Стефан старался не думать. Зная комменданта Сурова и его закаленный многочисленными битвами характер — город он не сдаст, вот только и не выживет, будет сражаться до последней капли крови…

В Смоленск Евгений со свитой прибыл после того как подавили последний очаг сопротивления русских, едва ли не на закате.

— Вот видите, Густав, все может быть куда проще, чем кажется.

— Вы правы, ваше сиятельство, план который вы предложили прошел как по нотам уважаемого Джованни Баттиста. Дать этим дикарям возможность считать, что они обманули нас — гениально!

— Не надо лести, Густав, — нахмурился принц Савойский, хотя по легкой улыбке можно было догадаться — 'удар' генерала попал точно в цель.

Фельдмаршал со своей свитой наблюдал за сражением с вершины холма, что занимала одна из батарей, теперь умолкшая — город вот-вот должен пасть, поток солдат, ворвавшийся внутрь смял сопротивление изнуренных защитников как сель смывает усталого путника с горной тропы. Окружение прославленного полководца внимало своему господину с трепетом, каждый смотрел на Евгений так будто он один из апостолов. И только один из всех генералов сидел мрачнее июльской тучи. Этим генералом был Иоганн Маттиас фон дер Шуленбург.

Его корпус в этой битве понес большие потери, да чего скрывать — русские даже артиллерию вывести умудрились, да и потеряли в этой мясорубке тысячи три и все убитыми. Ни один из них, этих бешеных, не сдался. А вот они не досчитаются всех семи тысяч, половина из которых — раненые, которых придется оставлять здесь, выделять им охранение и обслугу. К тому же потери есть и у самих имперцев, о которых все почему-то молчат, а ведь размен прошел едва ли не один к одному. Скольких русских убили бело-черные мундиры? Тысячу, две? Навряд ли, ведь не смотря на охват фланга, проломить строй им так и не удалось…

— Вы, Иоганн недовольны исходом сражения? — несколько удивленно спросил принц у командира польско-саксонского корпуса.

— Разве можно не радоваться победе? — делано удивился Шуленбург.

— Так в чем тогда ваша печаль? — продолжил настаивать фельдмаршал. Свитские притихли. Застыли каменными изваяниями, навострили уши как летучие мыши, приготовились наброситься на хмурого соратника по первому знаку своего господина.

— Думаю о будущем, — пожал плечами генерал, продолжать он не хотел, но под пристальным взглядом Евгений все же нехотя закончил мысль. — Мы встретили здесь от силы шесть полков, что же будет когда их соберется двадцать или тридцать? И не под командованием не блещущего гением генерала, а кого-нибудь более одаренного?

Фельдмаршал скривился. Как и любой известный человек, да к тому же обладающий немалой властью он ревностно относился к своей славе, и не терпел ее умаления. А тут выходило, что будто вместо очередной победы он едва не проиграл…

— С ними будет тоже самое, иного быть не может! — отрезал Евгений. — Коня мне! Пора посмотреть на Смоленск изнутри.

Командующий союзными силами еще не знал, что увидит в городе, как не догадывался он о нраве русских воинов, их силе духа и стойкости.

— Дева Мария, что здесь случилось?! — воскликнул молодой полковник Ругер фон Керзальц, бывший адъютантом у одного из имперских генералов, но видимо видевшего кровь только на картинах. Вон побледнел как — точь-в-точь первый невинный ноябрьский снег.