Так с Пушкина началась моя связь с замечательным творческим центром. Скучное длинное название — «Главная редакция научных, художественных и учебных программ» (сокращенно «Учебка») — не имело значения. Значение имели люди, которые там работали, прежде всего руководитель редакции Клавдия Ивановна Строилова и тот состав режиссеров, актеров, операторов, художников, помощников, которых сплотила Клавдия Ивановна на Шаболовке. Связь эта длилась более пятнадцати лет и оборвалась, когда исчезла и редакция, и сама Шаболовка как культурный центр.

Нельзя сказать, что никогда ничего подобного не было на телевидении раньше. И все-таки жанр этих фильмов был особенный. Во-первых, УРОВЕНЬ ВСЕХ составляющих, во-вторых, ПОСТОЯНСТВО выхода и появления фильмов на экране, и в-третьих (это главное), СООТНОШЕНИЕ определяющих линий — игровой и, если можно так выразиться, «обсудительной». Здесь никогда не пользовались готовыми блоками. Дескать, делаем драматургию Островского, а в каком театре идет сейчас Островский, а? Ну, и пригласим актеров, пусть сыграют сцену из спектакля. Никогда! Никогда так не делалось на «Учебке». Все создавалось заново. Все определялось идеей автора и режиссерским замыслом данного фильма. Была свежесть, а порой и настоящие прорывы в понимании стиля и смыслов, казалось бы, известных произведений.

«Обсудительная», или просветительская, часть никогда не была ученой лекцией. Это было приглашение зрителя к размышлению, к проникновению — тогда монолог автора. Но чаще диалоги — с приглашенным знатоком, с воображаемым оппонентом, наконец, с актерами, которых зрители только что видели в ролях — в гримах, в иных костюмах, в иной обстановке.

С Крымовой мы начали с пушкинского «Каменного гостя». Сцена у Лауры. Я играл все роли, в том числе и саму Лауру. Непросто и невероятно увлекательно было находить сочетания театральной убедительности и концертной условности в мизансцене, в исполнении. Место съемки выбрали неожиданно и точно — интерьеры изумительного петербургского дворца на Неве, в котором и сейчас располагается Дом ученых. Тут тебе и роскошь, тут тебе и вкус, и Испания, и… что хочешь! Придумать и осуществить такое с выездом всей группы в Ленинград — это уж достижение и Натальи Анатольевны, и Клавдии Ивановны. Но осуществили! (В скобках — расскажу для интересующихся реальными трудностями работы. Группа приехала. Назначили репетицию и съемку, а нам накануне — бац, отказ! «Не можем предоставить вам помещение для работы!» Что? Как? А так: плохи были тогда мои взаимоотношения с властями города, и с партийными, и с КГБ. Почему плохи — другой разговор. Я был (без преувеличения) очень известным артистом, и по театру, и по кино, уже вышли сверхпопулярные фильмы «Республика ШКИД» и «Золотой теленок». В Питере знал меня в лицо чуть ли не каждый второй. Booт! Именно потому! Потому и отказ. Было негласное распоряжение по городу не допускать меня ни к экрану, ни к микрофону. Директор Дома ученых спокойно предоставил московской группе помещение для съемок, а когда узнал, что сниматься будет этот наш, по поводу которого приказ, — стоп! Эх, скверное было настроение. Но день прошел, два, походили, поговорили, опять Наташа Крымова, конечно, Клавдия Ивановна, да и я — объяснили: это, дескать, будет там, далеко, в Москве, всего лишь на Учебной программе, это, дескать, всего-навсего Пушкин, кто узнает, да и кому это нужно?.. И уговорили.) Конец скобок. И сняли. И хороший был фильм.

В скромных павильонах студии сооружались декорации. Недостаток средств искупался фантазией, вкусом и инициативой художников. Костюмы чаще всего были из подбора — пользовались тогда еще богатыми и открытыми складами Мосфильма и Центрального телевидения. Постепенно в фильмах «Учебки» стала появляться и натура. А значит, экспедиции, выезды на природу. Это было уже большое дыхание.

«Сцены прощания» — такое рабочее название мы с Натальей Крымовой решили дать фильму о драматургии Чехова. Снимали в Мелихове, в чеховском доме, в окрестностях, в саду. Подлинность обстановки имела двоякое воздействие. Вот оно, все ТО САМОЕ — эти стены, эти окна, мебель, деревья, тропинки, пруд. Настраивает, вдохновляет. Но, с другой стороны, трудно сделать это своим, мешает уважительное отношение к мемориалу. Актерам нужно преодолеть некоторую скованность, поведение «как в музее». А вот музейность никак не хотелось допускать в наши фильмы. Передать живую вспышку чувства в сдержанных по форме чеховских «прощаниях навсегда». В березовой рощице мы с Натальей Теняковой играли последнюю встречу Тузенбаха и Ирины из «Трех сестер»; в гостиной чеховского имения — сближение и обрыв отношений Астрова и Елены («Дядя Ваня»). Тузенбаха мне довелось играть в театре, а вот доктор Астров так и остался в памяти этой съемкой в мелиховском доме, поиском и нахождением ритмов диалога с поразительно сыгравшей Елену Наташей Теняковой, тоже, к сожалению, никогда не вернувшейся к этой роли.

Тургенева снимали в Спасском-Лутовинове, заповедном его имении, на Орловщине. Это уже не Подмосковье, дальний выезд. Время съемки ограничено — день, пока светло. Пространство соблазнительно и безмерно. Что выбрать? Как не уйти в традиционную «просто пейзажную съемку», вот, дескать, красиво — и точка, чего вам еще надо?! Нам нужно было содержание. И тут спасали профессионализм и твердость позиции нашего режиссера, атмосфера доверия и воля нашего продюсера, которая была с нами неотлучно. Режиссер — Андрей Торс-тенсен, о нем разговор впереди. А продюсер — новое слово, это сейчас так называется и делится на множество фигур — генеральный продюсер, исполнительный, финансовый. Клавдия Ивановна Строилова была всем в одном лице — о ней тоже разговор еще впереди.

Но здесь же и автор. Вот именно об авторе этого и еще многих фильмов и передач Шаболовки времен расцвета разговор сейчас.

С Ией мы дружили давно. Дружили семьями, плотно и в праздники, и в будни, и в радостях, и в бедах. Ия домашняя совсем не похожа на Савину кинематографическую. И тут, и там необыкновенно талантливая и очень успешная. Но есть еще третья Ия Саввина — блестящая журналистка с университетским дипломом, более того — настоящий знаток литературы и литературовед. Актерская работа в кино и в театре надолго отодвинула в сторону эту ее ипостась. И вот случилось — Шаболовка, просветительская ее деятельность, вернула Саввину к литературной исследовательской работе. От интеллектуальных и гастрономических застолий, которые она так умеет организовывать, Ия перешла к письменному столу. Подряд несколько сценариев стали основой для очень разных и оригинальных фильмов. Тургенев, Салтыков-Щедрин, А.Н. Островский — вот герои ее опытов, где она стала и автором, и ведущей обсуждений, и актрисой, исполняющей роли в сценах и отрывках.

Насколько помню, именно с Ией Саввиной начался выход за пределы драматургии классиков и проникновение в их прозу. Документы эпохи, свидетельства современников использовались и раньше. Теперь же стали материализоваться в совершенно оригинальные сценки отрывки из прозы. Так было в «Тургеневе», так и в «Салтыкове-Щедрине», которого она особенно любит и знает. В «Щедрине» мы с ней наконец-то были партнерами, в первый и, к сожалению, в последний раз. Жизнь развела по разным театрам, по разным фильмам.

Помню мизансцену круглого стола, когда мы, актеры, отыграв щедринских монстров — диких помещиков, патологических чиновников, купцов, ненавидящих друг друга родственников, — уже без гримов, в собственных костюмах зачитываем и обсуждаем страницы писем, дневников Михаила Евграфовича. Мучительный порыв его любви-ненависти к России. Саввина как автор ведет этот разговор, это чтение с листа. Кого помню за столом? Ия, Наташа Тенякова, Юра Богатырев, я, кто-то еще? Нет, не помню, Господи, это ведь было тридцать пять или более лет назад. Но помню, как прозвучали мучительные и страшные слова Салтыкова-Щедрина: «Написать бы такую правду о России, чтоб все сердца лопнули!».