— Я заклинаю вас, образованные дети, оставьте нас, стариков, в покое. Вы попираете наши обычаи, отрекаетесь от наших традиций и тем самым топчете наши души. Вы насмехаетесь над всем, что мы сделали, выставляете в смешном свете нас самих. Чтобы сокрушить нас, вы призвали на помощь свою образованность и новый образ жизни. Вы изменили своему племени, его идеалам — идеалам, которые поддерживали ваших предков с незапамятных времен, которым вы обязаны своим нынешним положением. А для вас славное прошлое вашего народа — пустой звук, пустой звук, дети мои!

По приказу правительства мы послали вас учиться. Теперь вы возвращаетесь домой. Считаете, что поумнели, хулите обычаи своих отцов. Книги учат нас поступать так и вот так, говорите вы. Мы уважаем вас и уважаем учивших вас. Вы даете отпор всему, что было дорого нам и нашим предкам, — это ваше право. У нас нет книг, мы не умеем читать. Но вот что я вам скажу: дайте нам жить по-своему, не обращайте на нас внимания, оставьте нас в покое. У нас одно желание: избежать раздоров между старыми и молодыми, вот почему я прошу вас об этом.

Мы стары, дети мои. Мы привыкли к тому, что вам кажется глупым и презренным. Мы живем по старому укладу. Мы черпаем силу и смысл жизни в обычаях своего племени. Мы не в силах отказаться от них, даже если бы захотели. Нас уже поздно переучивать, нас не заставишь перестроить свою жизнь, только обречешь на страдания. И почему у вас возникло желание сломать все, что строили до вас поколение за поколением наших предков? Мы не можем убедить вас в своей правоте, но и вам не разубедить нас. Единственное и самое лучшее, что вы можете сделать, — оставить нас в покое. Мы стары. Завтра мы уйдем, не сомневайтесь, — уйдем без вашего ведома. Наша юность, жажда жизни — все позади. Осталась лишь печаль, память о прожитой жизни, прощание с ней. А пока мы ходим по земле, не лишайте стариков душевного покоя, пусть живут, как знают, как им нравится. Пусть их согревает мысль о своей верности всему, за что они боролись, для чего жили.

Вы стремитесь отринуть старые традиции. Вас склоняют к этому учителя и новая жизнь. Впереди у вас много времени, вы еще успеете насладиться плодами просвещения и нового уклада. Но не пытайтесь изменить на свой лад и нашу жизнь, не крадите у нас несколько дней или месяцев мирного ожидания конца. Мы посеяли свои семена, дайте нам дождаться урожая. Подарите нам радость пoжать то, что мы посеяли, собрать последний урожай, последний урожай нашего племени. Семена, что мы соберем, вы бросите на ветер, вы никогда не посеете их вновь. Мы сознаем и примиряемся с этим. Семена исчезнут навсегда, позвольте нам унести их с собой в могилу.

Старый вождь помедлил и, все еще дрожа от волнения, наблюдал, какое впечатление произвели его слова. Люди стояли не шелохнувшись. Нет, не напрасно он вложил всю душу в напутственное слово, оно дошло до людей. Из-за цепи гор, старых как мир, выплыла луна и залила серебристым светом долины. Леса безмолвствовали, и, казалось, тени предков беззвучно бродят вокруг — без сожаления, без гнева. И сердца людей наполнились неосознанной нежностью.

— Сеньоры, достопочтенные люди, отважные сердца! Позвольте мне выпить вина из чаши! Как прекрасна эта звездная ночь. Позвольте!

Люди согласно закивали головами, и молчаливое их согласие было красноречивее слов: в нем было почтение и невольное благоговение. Старый вождь поднес чашу к губам и пил долго, с наслаждением. Толпа наблюдала за ним, как завороженная, будто в ожидании чуда. Вождь плотнее закутался в одеяло и быстрым движением руки выплеснул остатки вина на землю. Оно блеснуло в свете костра золотой змейкой и как бы навсегда распрощалось со стариком. А он медленно зашагал через танцевальный круг, как тающая тень, как символ убывающей силы, уходящего времени.

— Прошу извинить меня, — сказал вождь, подойдя к гостю и усаживаясь рядом с ним. — Я не умею говорить красиво. Я дал напутствие людям своего племени. Прошу извинить меня.

Помощник губернатора посмотрел на старика и долго сидел молча. Потом произнес:

— Это была очень хорошая речь.

НЕСТОР ВИСЕНТЕ МАДАЛИ ГОНСАЛЕС

Нестор Висенте Мадали Гонсалес (род. в 1915 г. в пров. Ромблон) — один из крупнейших англоязычных писателей: новеллист, романист, поэт и эссеист, литературный критик. Получил филологическое и юридическое образование в Национальном университете и Манильском юридическом колледже. Писать начал в студенческие годы. На Первом общенациональном литературном конкурсе 1940 г. специальной премией был отмечен роман Н. Гонсалеса «Апрельские ветры». Среди его сборников рассказов — «За семью холмами» (1947), «Дети земли, покрытой пеплом» (1954), «Взгляни на этот остров, странник» (1963), а также ретроспективное собрание лучших новелл «На Миндоро и за его пределами: двадцать один рассказ» (1979). Перу Н. Гонсалеса принадлежит также несколько романов: «Пора благодати» (1956, рус. пер. 1974), «Танцоры с бамбуком» (1960, рус. пер. 1965). Н. Гонсалес лауреат многочисленных национальных литературных премий, в том числе высшей: Республиканской премии культурного наследия в области литературы.

РАДИОВЫШКА

Меня зовут Роберто Крус.

Лучше всего быть честным.

Мне нужны башмаки поновее.

Мой самый любимый предмет —

история, но я люблю и литературу.

Что такое сложносочиненное предложение?

Не зная, что бы еще такое придумать, Роберто Крус, летописец отряда бойскаутов, сосчитал написанные строки. До конца страницы оставалось четыре свободные строки, и он заполнил три из них именами отца и матери, брата и сестры, а возле каждого имени поставил год и день рождения. Но день рождения отца он никак не мог вспомнить, хотя его имя написал первым. Берт прислонился к дощатой стене, вытянул ноги и задумался. Мягкая теплота разлилась по всему его телу.

Берт смотрел, как под ветром клонится к земле трава на горном склоне прямо перед ним. Ему казалось, что он пробует ветер на язык: едва заметный привкус лавра и почему-то кардамона. Он вспомнил, как мать, стоя у плиты, перекладывала из горшка в банку из-под леденцов адобо — тушеное мясо, которое потом бойскауты его отряда во главе со скаутмастером Понте доели все до последнего кусочка.

И вдруг у него словно комок в горле встал — он вспомнил день и месяц рождения отца. Теперь только насчет года оставались сомнения. Но сейчас мне пятнадцать, рассуждал он, а отец женился, когда ему было двадцать пять. Берт сопоставил эти числа и в конце концов получил искомую дату.

Стена за его спиной скрипнула. Она была старой. В домике, построенном для смотрителя радиостанции, никто никогда не жил. Половицы у ног Берта были покрыты мелкой, как песок, трухой, сыпавшейся из ходов древоточца в дощатом потолке. Берт поднял рюкзак, лежавший у его ног, и приспособил себе под голову, как подушку. Потом опять прислонился к стене, и она снова скрипнула.

Перила крылечка давно рухнули, как и изгородь вокруг заброшенного пастбища. Ничто не заслоняло от Берта горный склон. Был приятный апрельский день, весь пропитанный солнечным светом. Берт слышал, что на этом месте собирались построить радиостанцию, но почему-то не построили. Наверное, земля вокруг вышки усыпана хлопьями ржавчины, совсем как пол трухой. А вышка все-таки стоит. Говорят, что молния оплавила стержень антенны. Вот это была буря! Берт решил слазить наверх и узнать, так ли это.

Он разложил блокнот на полу и набросал очертания вышки. Потом нарисовал перекрещивающиеся стальные полосы, которые на настоящей вышке уходили в небо на добрых тридцать метров. Наверх вела лестница в сто двадцать ступенек. Он пересчитал их, и ему еще больше захотелось подняться наверх.

Он не стал дорисовывать, а торопливо увенчал свой набросок вертикальной чертой, поставил возле нее икс и внизу страницы написал на всякий случай: