— Но ведь он даже в глаза не видел девицы, в которую, как он уверяет, влюбился, — не сдавался Кларо.

Магно взглянул на меня с надеждой.

— Объектом любви может быть и идеал, мечта, некая прекрасная внутренняя сущность человека, — объяснил я. — Именно в этом прежде всего заключается любовь. И она растет, зреет в зависимости, разумеется, от возможности влюбленного материализовать обожаемый объект.

Маленький темнокожий филиппинец раскрыл рот, обнажив гнилые зубы. Он проворно, по-обезьяньи вскочил на ноги и прокричал своему оппоненту:

— Вот это — то, что нужно. Слыхал? Я, может, не все понял, что сказал Ник. Но мне ясно, что можно любить и девушку, которую никогда не видел!

— Именно это я и имел в виду, Магно.

— Ник, ты спас мне жизнь!

— Все это ерунда, — охладил его пыл Кларо и, схватив со стола узкогорлый кувшин, с бульканьем отпил красного вина. В животе у него заурчало. — Все слова, слова, слова! Они ничего не значат. Мой дядюшка не мог ошибаться, потому что он был джентльменом!

Они сидели за обеденным столом друг против друга в прокопченной кухне нашего барака и поочередно придвигали к себе кувшин с вином. Стояло раннее весеннее утро, и солнце за стенами барака сверкало на покрытых росой холмах, где слабый ветерок едва заметно шевелил похожие на белые звезды эдельвейсы, длинные голубые шапки люпинов и разноцветные головки маков. В это время мы не работали. Кое-кто из нашей бригады еще спал на своих соломенных матрасах; другие играли в карты в углу, кто-то бренчал на гитаре, устроившись на крыльце. В нерабочий день каждый занимался своим делом. Мы же втроем толковали о любви Магно Рубио к девице с гор Арканзаса. Девице, с которой он переписывался, но никогда не виделся.

— Ты мне поможешь, а, Ник? — обратился он вдруг ко мне.

— Конечно, Магно.

Он с досадой поглядел на Кларо и попросил его оставить нас одних.

— Это ты меня просишь выйти, безграмотная деревенщина, да? — с презрением проговорил Кларо. — Невежда так обращается с человеком, который окончил два класса школы! Послушай ты, пеон...

— Вот тебе доллар, — проговорил Магно, не обращая внимания на оскорбительный тон соплеменника. — Пойди выпей вина у себя в комнате. Видишь, я не считаюсь с расходами.

— Послушай-ка, игорот²¹...

— Вот тебе два доллара. Ну будь джентльменом, как твой дядя.

Кларо испытующе поглядел на деньги. Сгреб со стола хрустящие купюры, подхватил кувшин и вышел из кухни.

— В чем дело, Магно?

— Я хочу, чтобы ты написал мне письмо, Ник.

— Письмо? Куда?

— Моей девушке в Арканзас.

— Я полагал, ты пишешь ей.

— Да, конечно, но...

— Боюсь, что мне трудно будет выражать за тебя твои чувства, Магно.

— Да нет, ты сможешь. Я стану диктовать тебе на нашем языке, а ты переводи на английский. — Он взглянул в том направлении, куда скрылся Кларо. Тот плюхнулся на свою кровать так, что пружины завизжали под ним, словно дюжина поросят. Потом Магно повернулся ко мне и насупился. — Видишь ли, это он писал мне письма. Но уж очень дорого он дерет за них. Очень, Ник.

— Так ты платишь ему?

— И сколько!

— Почем же за письмо?

— Нет, нет, нет, — запротестовал он. — Все не просто. Сначала он брал с меня галлон вина. Потом решил на мне подзаработать. Скорее всего он не сам до этого додумался. Наверное увидел в каком-нибудь кинофильме. Он потребовал установить «твердую таксу»: пять долларов за письмо.

— Ну что ж, пожалуй, это резонно, Магно. В конце концов он потратил какие-то деньги, чтобы получить свое двухклассное образование.

— Но дело в том, Ник, что я отправлял моей девушке письма каждый день. А зарабатывал я по два с половиной доллара в день. Но я же должен был писать ей, потому что я ее люблю. Ты понимаешь, Ник?

— Понимаю. Я тоже однажды был влюблен.

— Так ты видишь, как все получается?

Я согласно кивнул головой и сказал:

— Стало быть, пять долларов за письмо. Это больше, чем я зарабатываю за день учетчиком в нашей бригаде.

— Это еще не все, Ник. — Он наклонился ко мне и, сверкнув водянистыми рыбьими глазами, продолжал: — Кларо понял, что я по-настоящему люблю эту девушку, что я жить не могу без нее, и потребовал с меня по центу ta каждое слово!

— По центу за слово! Да это грабеж!

— То-то и оно! И знаешь еще что, Ник? Он стал писать длиннющие письма, в которых я ничего не мог разобрать. Напихивал в них как можно больше слов. А может, он все это от себя писал, а не от меня?

— Трудно сказать...

— Но меня даже не это больше всего беспокоило... — проговорил он, выставляя на всеобщее обозрение торчащие наружу полусгнившие зубы. Он откусил кусок жевательного табака и стал жевать его, перекатывая во рту с одной стороны на другую.

— В себе-то я уверен, — продолжал он. — Но вот ведь какое дело, — некоторые люди пользуются своим образованием, чтобы закабалить других. А я-то думал, что образование дается человеку, чтобы он просвещал необразованных, направлял их. Или все врут про это самое образование, а, Ник?

— Не думаю, Магно. По-моему, образование — это как раз то, что ты о нем сказал: образованные должны просвещать необразованных. И даже больше. Образование это как бы перископ, с помощью которого можно найти взаимопонимание между людьми.

Магно выплюнул изо рта липкий кусок табака, слизнул с толстых губ шероховатым, точно зазубренным, языком коричневые капли слюны и треснул кулаком по шаткому столу.

— Вор! Эксплуататор проклятый, он сосет мою кровь! Ты знаешь, Ник, он такое удумал, что не появись тут ты, я бы всю жизнь на него ишачил!

Я с удивлением посмотрел на этого человека с головой, не больше кокосового ореха, насаженной на черепашью шею.

— Нет, не знаю.

— Потом он потребовал у меня десять центов за слово!

— Что?!

— Вот то, что ты слышал, Ник! Я платил ему по двадцать долларов за письмо! Иногда и больше! Вот!

Я с интересом изучал его обезьянью физиономию.

— Это невероятно, Магно!

Он откусил еще кусок табака и сглотнул слюну, обнажив свои безобразные зубы.

— Я был согласен платить ему и такие деньги. Но слов в письмах становилось все больше, я совсем их не понимал. Вот я и спрашиваю: как знать, не писал ли он все это от себя? Как ты думаешь, не мог он сотворить такую подлость, а, Ник?

— Знаешь, некоторые люди способны на все, Магно. Есть такие, что за доллар готовы на пузе по дерьму ползать.

— Вот уж чего не знал, Ник. — Он искренне расстроился. — Я думал, все мы рождаемся честными.

— Рождаемся-то мы все честными, Магно. Но со временем некоторые из нас теряют эту честность.

— Я же не потерял ее.

— Вот и храни ее, свою честность, Магно. Говорят, быть честным — выгоднее всего.

— Это я тоже слыхал. Все же...

— Ты слыхал то, что надо, Магно.

— Ладно. — Он сковырнул болячку с приплюснутого носа. — Теперь я избавился от его кабалы. Благодаря тебе. Будешь мне писать письма, а, Ник?

— Ну конечно, Магно.

— А что бы ты хотел за это иметь? Я знаю, ты не пьешь, как Кларо. Не бегаешь за девками, как наш бригадир. Не играешь в азартные игры, как это хулиганье там, в городе. Не куришь дорогие сигареты, как шлюхи в отеле «Элита». Ты не жуешь табак, как...

— Ну хватит, хватит, — остановил я его излияния. — Прекрати это, Магно. Я сделаю это потому, что хочу тебе помочь. Может быть, когда-нибудь и мне понадобится твоя помощь. Вот и все.

— Что мне в тебе особенно нравится, Ник, так это то, что ты правильно используешь свое образование.

— Кстати, Магно, — снова прервал я его, — откуда ты взял, что твоя девушка из Арканзаса высокая и полная?

— Так она написала в письме.

— Ты хочешь сказать, что это Кларо сообщил тебе, что она так написала?

— Совершенно верно.

— А она не присылала тебе свою фотографию?

Магно порылся в карманах, извлек старый потертый

бумажник и среди счетов и журнальных вырезок отыскал потрепанную фотографию.