21. Впрочем, ладно: изобрази все это по-другому, и пусть я буду бедняк! Пусть завистливая фортуна сделала меня бедняком, ибо богатство мое, как водится, то ли растратил опекун, то ли похитил враг, то ли отец мой лишил меня наследства. Но тогда возможно ли корить человека бедностью, ежели ни единую живую тварь — ни орла, ни быка, ни льва — бедностью не попрекают? Возьмем, к примеру, коня: ежели хорош он конскою силой и статью, в упряжке крепок и в беге резв, так никто и не бранит его, что мало у него корму в кормушке. Неужто же ты станешь корить меня не за сделанное и не за сказанное, но за то, что живу я в убогом доме, что прислуги у меня маловато, что пища моя неизобильна, одежда проста, а припасы скудны? Во сколько бы ты всю эту бедность ни ценил, я-то как раз точно знаю, что у меня много лишнего, и хочу обиход свой еще умалить против прежнего — сколько убудет скарба, столько прибудет счастья! Духу, как и телу, здоровее быть налегке, а кутаться вредно, так что желать многого и нуждаться во многом — верный признак немощи. Да и вообще для житья, словно для плаванья, пригоднее тот, кто легче нагружен, ибо и в бурной пучине жизни человеческой легкое держится на плаву, а тяжелое тонет.

Довольно мы научены, сколь превосходнее людей боги, а наипаче тем, что ни в чем не нуждаются на потребу себе; стало быть, и среди нас тот богоподобнее, кому меньше всех надобно. 22. Поэтому я был лишь польщен, когда вы тут в поношение мне твердили, будто все имение мое — сума да посох. О, если бы и впрямь настолько возвеличился я душою, чтобы никакого иного скарба не хотеть, но достойно носить сие знатное снаряжение, коего возжелал для себя Кратет, по доброй воле отринувший богатства свои!30 Да, Эмилиан, верь не верь, а был Кратет в отечестве своем меж вельможами фиванскими богат и родовит, однако же из любви к тому самому образу жизни, которым ты меня ныне попрекаешь, отдал народу обширное и доходное наследственное свое имение, несчетных рабов своих распустил, а сам предпочел жить один: ради единого посоха бросил он целые сады плодоносных дерев, роскошные поместья променял на единую суму, а после, убедившись в полезности ее, даже сочинил о ней хвалебные вирши, изменив для того Гомеровы стихи во славу острова Крита. Я скажу первую строку, чтобы ты не подумал, будто я все это измыслил ради оправдания:

а дальше тоже до того складно и ладно, что если бы ты умел это прочитать, то больше позавидовал бы моей суме, чем свадьбе моей с Пудентиллою. Ежели за посох и суму бранишь ты философов, то почему не бранишь конницу за золоченую сбрую, и пехоту за блестящие щиты, и знаменщиков за прапоры, да кстати и триумфаторов за белую четверню и за расшитую пальмами тогу? Впрочем, ни сумы, ни посоха философы Платоновой школы не носят, но и то и другое — почетные знаки принадлежности к киническому преемству: воистину, для Диогена и Антисфена сума и посох были тем же, что для царей — диадема, для державных полководцев — пурпуровый плащ, для свайных жрецов — войлочная шапка, для птицегадателей — искривленный жезл.31 А в прении о подлинной царственности киник Диоген пред Александром Великим похвалялся посохом своим, словно скиптром! Да и сам непобедимейший Геркулес — ибо что тебе за дело до грязных попрошаек? — так вот, говорю, сам Геркулес, сей многостранствующий очиститель вселенной, избавитель наш от чудовищ, покоритель народов, сей бог — и совсем незадолго до того, как за подвиги свои был вознесен на небеса! — сей бог бродил по земле безо всякой одежды, кроме шкуры, и безо всякой прислуги, кроме палицы.

23. Но если все эти примеры для тебя ничто и если ты призвал меня к суду не для действительного разбирательства, а для оценки моего имущества, то надобно тебе узнать о моих делах, коль скоро тебе они неизвестны. Итак, сообщаю, что отец оставил мне и брату моему чуть больше двух миллионов,32 однако состояние это несколько уменьшилось из-за дальних моих разъездов и долгих моих занятий науками, а еще из-за неизменной моей щедрости, ибо я и друзьям часто помогал деньгами, и несчетных учителей отблагодарил за науку, порой даже добавляя приданого их дочерям, — право же, я не усомнился бы растратить хоть все наследство, лишь бы обрести то, что для меня важнее презрения к этому наследству! Вот ты, Эмилиан, и все такие, как ты, грубияны и невежды, — вот вы и вправду стоите ровно столько, сколько имеете, словно усохшее и бесплодное дерево, от коего урожая уже не дождаться, так что и цены ему столько же, сколько бревну из его ствола. Остерегись на будущее, Эмилиан, попрекать кого-нибудь бедностью тем более, что и сам ты до недавнего времени владел лишь клочком земли в Зарафе — ничего другого тебе отец не оставил! — и успевал к дождливой поре вспахать этот свой надел в одиночку за три дня при одном осле, — ибо лишь недавно перемерли друг за другом твои родичи и ты ни за что ни про что наследовал их имения: оттого-то, даже больше чем за страхолюдную твою рожу, и прозвали тебя Харон!33

24. Касательно же моего отечества вы объявили, будто расположено оно на границе Нумидии и Гетулии,34 как я сам, дескать, написал. Действительно, произнося речь пред лицом сиятельного Лоллиана Авита, я принародно объявил себя полунумидянином-полугетулом, однако же не вижу, почему должен стыдиться этого более, чем стыдился смешанного своего происхождения Кир Древний, быв родом полумидянин-полуперс. Не где человек родился, но здраво ли вразумился, надобно глядеть, и не из какой местности, но в каковой честности, надобно примечать! Зеленщику или трактирщику вполне пристало нахваливать овощи свои или вино за знатность их породы, что вот вино-де фасосское, а овощи-де флиунтские, ибо сии вскормленники земные и вправду становятся гораздо вкуснее, ежели край плодороден, небо на дожди не скупо, и ветер кроток, и солнце ясно, и почва туком изобильна. Но когда говорится о душе человеческой, чуждой гостье в телесном пристанище, то могут ли все эти внешние обстоятельства добавить или убавить ей добродетелей либо пороков? Разве многоразличные дарования не являются у всех на свете народов, хотя иные из них славятся глупостью, а иные смекалкою? От скудоумных скифов произошел мудрец Анахарсис, а от смышленых афинян — тупица Мелетид!

Я сказал это отнюдь не потому, что стыжусь отечества моего, хотя бы мы даже и до сей поры были Сифаковым городищем. Однако после поражения Сифакова мы достались царю Массиниссе в дар от римского народа,35 а затем город наш был заново основан, и соделались мы наипрекраснейшим и достославным поселением старослужащих воинов, в каковом поселении отец мой по исполнении всех предшествующих почетных должностей достигнул сана дуумвира,36 а я — с тех пор как и сам стал заседать в городском совете — занял столь же достойное положение в нашей общине, отнюдь не унижая отцовского звания и пользуясь, как я надеюсь, не меньшим уважением и доброю славой. Но зачем я все это рассказываю? А затем, Эмилиан, чтобы ты теперь чуть меньше злобился на меня, но явил бы некоторое милосердие, хотя бы отчасти извинив мне то, что по нечаянной моей беспечности не предпочел я родиться в этом твоем аттическом Зарафе.37

25. Неужто не стыдно вам в присутствии столь именитого мужа корить меня всякими пустяками, которые к тому же сами друг другу противоречат, а вы налегаете и на те и на другие? Разве не обвиняете вы меня в прямо противоположных преступлениях? Ведь сума и посох как бы уличают меня в строгой воздержности, стишки и зеркало — в игривой веселости, один раб — в скупости, трое отпущенников — в мотовстве, да к тому же красноречием я грек, а отечеством варвар! Неужто же вы наконец не очнетесь и не сообразите, что разглагольствуете тут пред самим Клавдием Максимом, мужем суровым и предовольно занятым делами целой провинции? Снова говорю: неужто не покончите вы это бранное свое празднословие? Неужто не предъявите улик тому, о чем вы на меня наговариваете, — всем этим неслыханным преступлениям и невиданным злодеяниям и несказанным кощунствам? Почему ваша речь так зачахла доказательствами и здорова только криком?