На это я, рассмеявшись, подумал: вот славную мой Демея дал мне для дороги рекомендацию. К такому человеку послал, в гостеприимном доме которого нечего бояться ни чада, ни кухонной вони.

22. Дом был близко, приближаюсь я ко входу и стучу в накрепко закрытую дверь, крича. Наконец является какая-то девушка. — Эй ты, — говорит, — что в двери барабанишь? подо что взаймы хочешь? Один ты, что ли, не знаешь, что кроме золота и серебра у нас ничего не принимают? — Лучше, — говорю, — встречай и скорее скажи, застану ли дома твоего хозяина? — Конечно, — отвечает, — а что тебе за нужда? — Письмо я принес ему от Демеи Коринфского. — Сейчас доложу, — отвечает, — подожди меня здесь. — С этими словами заперла она снова двери и ушла внутрь. Через несколько минут вернулась и, открыв двери, говорит: — Просят.

Вхожу, вижу, что хозяин лежит на диванчике и собирается обедать. В ногах сидит жена,171 и, указав на пустой стол, говорит: — Милости просим. — Прекрасно, — отвечаю и передаю письмо Демеи. Пробежав его, хозяин говорит: — Демея очень мил, послав мне такого гостя.

23. С этими словами он велит жене уступить мне свое место. Когда же я отказываюсь из скромности, он — садись — говорит, — здесь других стульев нет, боязнь воров не позволяет мне держать мебели в достаточном количестве. Я исполнил его желание. Говорит: — Правильно я заключил бы и по изящной манере держаться, и по этой почти девической скромности, что ты благородного корня отпрыск? Да и Демея мой в своем письме это же самое сообщает. Итак, прошу, не презирай скудость нашего жилища. Вот этот покой рядом будет для тебя вполне приличным помещением. Удостой его принять. Твое достоинство возвеличит мой дом, и тебе будет случай последовать славному примеру. Удовольствовавшись маленьким очагом, ты в добродетели сравнишься с Тесеем, пресловутым тезкой твоего отца, который не пренебрег скудным гостеприимством старой Гекалы.172 — И, позвавши служаночку, говорит: — Фотида, прими гостевы вещи и положи их бережно в ту комнату. Потом принеси из кладовой масла для натирания, полотенце утереться и все прочее и своди нашего гостя в ближайшие бани, — устал он после такого дальнего и трудного пути.

24. При этих словах, желая угодить Милону, войти в его экономные обычаи и теснее с ним сблизиться, я говорю: — У меня все есть, что нужно в пути. И бани я легко сам найду. Всего важнее, чтобы лошадь моя, что так старалась, не осталась голодной. Вот, Фотида, возьми эти деньжонки и купи овса и сена.

После этого, убрав свой багаж в том покое, сам я отправился в бани, по дороге зайдя на рынок купить что-нибудь поесть. Вижу — выставлена масса рыбы. Стал торговаться, — вместо ста нуммов уступили за двадцать денариев. Я уже собирался уходить, как встречаю Пифея, школьного товарища моего еще по аттическим Афинам. Некоторое время он не узнает меня, потом радостно обнимает, целует. — Луций мой! — говорит, как долго мы не видались, с самого того времени, как оставили школьную скамью! Что занесло тебя сюда? — Завтра узнаешь, — говорю, — но что это? тебя можно поздравить? Вот и связки,173 и лозы, весь чиновный прибор!.. — Продовольствием занимаемся, — отвечает, — и исполняем обязанности эдила.174 Если хочешь закупить что, могу быть полезен. — Я отказался, так как уже достаточно запасся рыбой на ужин. Тем не менее Пифей, заметив корзинку, стал перетряхать рыбу, чтобы лучше рассмотреть ее, и спрашивает: — А это дрянцо почем брал? — Насилу, — говорю, — уговорил рыбака уступить мне за двадцать денариев.

25. Услышав это, он тотчас схватил меня за правую руку и, снова приведя на рынок, говорит: — А у кого ты купил такое ничтожество?

Я указываю на старикашку; сидел в углу.

Тогда он на того набросился и стал распекать его по-эдильски: — Так-то обращаетесь вы с нашими знакомыми, да еще нездешними! Продаете таких паршивых рыб по таким ценам! Доведете вы цвет фессалийской области до голода, и опустеет он, как скала! Даром это не пройдет! Узнаешь ты, как у меня поступают с мошенниками! — И, высыпав рыбу на землю, велел он своему помощнику встать на нее и всю ее растоптать ногами. Удовольствовавшись такою суровостью нравов, мой Пифей обращается ко мне: — Мне кажется, мой Луций, для старикашки достаточное наказание такой позор!

Ошеломленный и огорченный этим происшествием, направляюсь я к баням, лишившись, благодаря остроумной выдумке моего школьного товарища, и денег и ужина. Вымывшись, возвращаюсь я к дому Милона прямо в свой покойчик.

26. Тут Фотида, служанка, говорит: — Зовет тебя хозяин. — Зная уже Милонову воздержанность, я вежливо извиняюсь, что, мол, дорожная усталость скорее сна, чем пищи, требует. Получив такой ответ, он сам является и, обняв меня, тихонько увлекает. Я то отговариваюсь, то скромно упираюсь. — Без тебя, — говорит, — не выйду, — и клятвой подтвердил слова. Я нехотя повинуюсь его упрямству, и он снова ведет меня к своему диванишке и, усадив, начинает: — Ну, как поживает наш Демея, что жена его, что дети, домочадцы? — Рассказываю по отдельности о всех. Расспрашивает подробно о причинах моего путешествия. Все обстоятельно ему рассказываю. Тщательнейшим образом тогда разузнает он о моем родном городе, о первых его гражданах, о градоначальнике,175 пока наконец не заметил, что, устав после дороги, я утомился разговором и засыпаю посреди фразы, вместо слов бормоча что-то неопределенное, и не отпустил меня в спальню. Так я освободился от трапезы болтливого старика, отягченный сном, не пищею, поужинав одними россказнями. И, вернувшись в комнату, я предался желанному покою.

1. Как только ночь рассеялась и солнце новый день воздвигло, расстался я одновременно со сном и с постелью, в некоем беспокойстве, жадный узнать, что за чудеса меня окружают. При мысли, что я нахожусь в сердцевине Фессалии, единогласно прославленной как родина магического искусства, что история, рассказанная добрым спутником Аристоменом, происходила здесь, я в волнении с некоторым благоговением оглядывался кругом. Не было ни одной вещи в городе, при виде которой я считал бы ее за то, что она есть. Все мне казалось обращенным в другой вид волшебными заклятиями. Так что и камни, по которым я ступал, казались мне отвердевшими людьми; и птицы, которым внимал, такими же людьми оперенными; деревья вокруг городских стен — подобными же людьми, покрытыми листьями; и фонтаны текли, казалось, из человеческих тел. Я уже ждал, что статуи и картины заходят, стены заговорят, быки и прочий скот запрорицают и с самого неба, с солнца внезапно раздастся предсказание.

2. Так все обозреваю я, удивленный, ошеломленный мучительным любопытством и не видя никакого признака, чтобы началось осуществление моих ожиданий. Брожу, как богатый бездельник, зевакой с места на место, незаметно для себя прихожу на рынок. Тут, ускорив шаг, догоняю какую-то женщину, окруженную многочисленными слугами. Золото и драгоценности на платье, там вшитые, там затканные, выдавали ее за знатную даму. Рядом с ней находился пожилой уже человек, который, как только увидал меня, воскликнул: — Клянусь Геркулесом, вот Луций! — поцеловал меня и тотчас зашептал что-то, не знаю что, на ухо даме. Наконец говорит: — Что же ты не подойдешь и не поздороваешься со своей родственницей? — Я уважаю, — говорю, — незнакомых госпож. — И тотчас, покраснев, я опустил голову и отступил. Тогда та, пристально на меня глядя, начала: — Да, вот и благородная честность покойной Сильвии, матери, и правильная пропорциональность тела, соразмерный рост, стройность без худобы, умеренная красота в лице, светлые от природы вьющиеся волосы, глаза голубые, но зоркие, орлиный взгляд, смягченный нежностью, очаровательная и свободная поступь!