Отец только усмехнулся грустно, покачал своей совсем побелевшей головой.
– Было дело, – усмехнулся Андрей криво и принялся рассказывать о своей беде: – Служил на Северном флоте, на сторожевом катере. Когда началась война, наш катер охранял вход в Белое море, его «горло». Ходили в дозоре от мыса Канин Нос до мыса Святой Нос. Транспорты сопровождали, мины ставили, высаживали разведчиков у немцев в тылу… А под Новый год пришлось нам купаться в Баренцевом море в самый шторм. Нас обнаружила немецкая подводная лодка. Пустила торпеду. Взрыв – и все, полетел в черную воду… Очнулся в госпитале. Тут и узнал, что из всего нашего экипажа спасли лишь четыре человека, в том числе и меня. Подобрали нас «морские охотники». – Он похлопал ладонью по ногам: – Видишь, какие дела. Одна не гнется, другая короче стала. Теперь всю жизнь буду качаться из стороны в сторону, будто в шторм на катере… – Андрей помолчал, потом спросил: – А ты давно дома?
– Пятый день.
– На побывку или…
– После госпиталя. Завтра еду в часть.
– Маловато погостил, – с сожалением сказал Андрей и добавил: – А ведь я к тебе, Сережа, по важнецкому делу. Понимаю, хочется тебе последний вечерок побыть с родителями. Но не откажи по старой дружбе, – он просительно улыбнулся. – Понимаешь ли, я работаю председателем завкома. Ну и вот решили встречу с тобой устроить как с боевым летчиком, фронтовиком. Соберем в клубе молодежь, рабочих, и ты выступишь перед ними.
– А получится из меня оратор? Не очень я, брат, речист…
– Это не так важно. Ты им побольше о деле расскажи, о себе и о товарищах, о том, как воюете. Ну и о положении дел на фронте, конечно.
Приехали мы с Кабановым на завод под вечер. В огромном помещении механического цеха было людно и шумно. Рядами тянулись станки. На них работали женщины – в телогрейках, теплых платках, валенках – и подростки, которым сделали специальные деревянные подмостки, чтобы было удобнее работать. Рядом с ними на полу поблескивали заготовки для корпусов мин и снарядов.
Кабанов подвел меня к станку, на котором работала молодая миловидная женщина:
– Познакомься, это наш лучший токарь Капа Алпатова.
Женщина покраснела. Движением рычага она сдвинула со шкива шелестевший ремень трансмиссии. Станок остановился. Я протянул Капе руку. Сжав пальцы в кулак, она подала мне вместо ладони незамаранное запястье и укоризненно обратилась к Кабанову:
– Андрей Никитович! Вы уж больно расхвалили меня. Ну какая я лучшая? У нас все женщины-токари хорошо работают.
– Ну ладно, ладно, – примирительно сказал Андрей. – Это я к слову… Вот что, Капа. Сегодня тебе надо выступить на встрече с молодежью, сказать пару слов о наших делах, о главной задаче – помощи фронту.
Капа стала отказываться:
– У нас есть работницы и поопытнее меня. Нюра Купцова, член бюро райкома партии… Мотя Астахова, депутат райсовета…
– Ну хорошо, – остановил ее Кабанов. – Я не настаиваю. Убирай свой станок – и в клуб.
И мы пошли дальше. Дорогой Андрей рассказал мне о той тяжкой доле, что выпала Капе.
– Знаешь, Сережа, какой она замечательный человек! Хотя у нее двое детей, но если надо – по две смены из цеха не уходит. Сколько она корпусов к минам выточила – тысячи! И все же считает, что этого мало и что другие лучше нее работают. Капин муж был наш парень, заводской. Отличный токарь, виртуоз. Когда началась война, его оставили на брони. Но во время боев под Сталинградом пришла повестка и ему. Вместо него на завод пришла Капа. Вообще-то по специальности она электрик. Вот и попросилась поначалу дежурить на подстанцию, чтобы ночью работать, а днем быть с детьми. И месяца не прошло – получила похоронку: «Ваш муж геройски погиб…» Я с Марией Ивановной, заместителем секретаря парткома, пошел к ней домой. В избе уже собрался народ. В основном женщины, те, что тоже потеряли на фронте мужей. Капа сидит на лавочке, плачет. Глянул я на печь, а оттуда на нас две пары полных слез детских глазенок смотрят. Старший мальчик дрожащим голосом спрашивает: «Мамуль, нашего папки больше нету? Ты не плачь! Теперь я в его валенках в сарай за дровами ходить буду и печку тебе растапливать». Знаешь, Сергей, перехватило у меня дыхание, вот-вот сам заплачу…
Мария Ивановна подошла к Капе, обняла ее, поцеловала и спокойно так говорит: «Не убивайся ты так, Капитолинушка. Слезами горю не поможешь. Горе-то нынче почти в каждом доме. Тебе о ребятишках думать надо…»
Неделю ходила Капа сама не своя, словно во сне. Потом зашла в отдел кадров и попросилась в цех, где раньше работал ее муж. Ребятишек в садик определили, ей розовую рабочую карточку на хлеб выдали, поставили к хорошему токарю подучиться. После учебы и присвоения разряда попросилась Капа к станку, на котором работал Вася Алпатов… Прошло немного времени. Вся в заботах и хлопотах, Капа стала понемногу отходить душой. Но однажды, это случилось перед самым женским праздником, стала она свой станок и верстак прибирать и на нижней полке обнаружила газетный сверток. Развернула его Капа да так и обмерла, узнав клетчатую рубашку и кепку мужа. Уткнулась лицом в рубашку Василия, а она еще его потом пахнет…
Тут Андрей замолчал. Некоторое время мы шагали по заводскому двору молча. Каждый из нас наверняка думал об одном и том же: сколько проклятые фашисты горя людям принесли, сколько еще раз оно постучится в дома наших земляков. Я заговорил первым:
– В сегодняшней газете напечатано интересное сообщение. Одной нашей землячке, девушке-комсомолке из эмтээс, присуждена Государственная премия. Представляешь, Андрей? Она и девчата из ее бригады не только отлично работают, но и здорово экономят горючее. Я тут с карандашом в руках прикинул, и получилось, что моя эскадрилья с самой Курской дуги на ими сэкономленном горючем летает!
– Прошлой осенью, – заговорил Кабанов, – поехал я по делам в наш подшефный колхоз. Вижу – в поле трактор стоит, возле него две девушки. Завернул к ним. Одна – высокая, в кирзовых сапогах, в солдатской гимнастерке – в моторе копается. Другая – чумазенькая, совсем еще ребенок – заводную ручку крутит. Дернет она ее, мотор чихнет да в обратную сторону как отдаст и ручкой этой ей по пальцам. Чумазенькая отскочит в сторону, на красные свои ручонки в сплошных ссадинах подует, смахнет слезу и опять за дело. Силенок нет, ей бы еще в куклы играть, а она заводит трактор ЧТ3!
Спрыгнул я с повозки, подошел к трактору. «Что, красавицы, – говорю, – заглох? Давайте-ка я крутану». Взял у девчушки заводную ручку, дернул разок-другой – затрещал мотор. Они заулыбались, принялись меня благодарить, а потом пахать начали.
Под вечер сижу с парторгом колхоза в конторе, в то время как раз подписка на заем шла, заходит к нему та самая высокая трактористка. Выложила на стол пачки сторублевок и говорит: «Виктор Григорьевич! Эти вот двести тысяч рублей моя бригада собрала. А вот эти сто тысяч вношу лично я. Мы просим купить на эти деньги самолет и отправить его на фронт». Когда она ушла, я спросил у парторга: «Боевая девушка! Кто такая?» – «Наш лучший бригадир, Настюша Голикова, – отвечает с гордостью Виктор Григорьевич. – Сама, видишь, в гимнастерке и в сапогах ходит, ни одних туфель за это время не износила, а деньги, все, до рубля последнего, государству отдает. На таких, как наша Настя, вся держава стоит!»
Кабанов улыбнулся и хлопнул меня по плечу:
– А что, Сережа? Может быть, как раз ты на их самолете и летаешь, а?
Начальник цеха сидел в своем крохотном кабинетике за столом. Он был в шапке и черной фуфайке. Подавая руку, оглядел меня зоркими, умными глазами:
– Что-то, гляжу, парень знакомый. Не Денисова ли дяди Саши сын?
Я улыбнулся, кивнул головой:
– Прямое попадание, Петр Степанович.
Оказалось, начальник цеха жил неподалеку от нас и хорошо знал отца.
Усадив нас, Петр Степанович достал папиросы:
– Угощайтесь!
Он сунул коробок спичек под мышку левой руки, а правой ловко зажег огонь и прикурил. Только теперь я заметил, что вместо левой руки у начальника цеха протез в черной перчатке.