— А у нас туман.

— Голубов! Слышите, Голубов! Задание остается за вами, понятно? За вами!

— Понял, понял. За нами…

Голубов подумал, что вылет перенесут на более позднее время. Воспользовавшись нелетной погодой, он собрал летчиков, чтобы поговорить о предстоящих боях. Очень напряженной была эта неделя. Ночь коротка — зори едва не смыкаются. Все светлое время — беспрерывные бои и полеты. И вот перерыв из-за тумана.

— Полк вправе гордиться присвоенным ему наименованием Витебского, вправе гордиться орденом Красного Знамени. Это заслуга каждого из нас, — сказал командир. — Но каждый должен знать и то, что ждет нас впереди. Враг отчаянно сопротивляется, вводит в бой новые резервы, перебрасывает авиацию с других фронтов. Сегодня, завтра, в последующие дни нас ждут особенно горячие схватки…

Договорить не дал второй звонок.

— Ну как, Голубо», взлетел разведчик? — спросил командир дивизии генерал Захаров. По интонации легко уловить его состояние: «Знаю — при такой погоде никто никогда не летал. Это — за пределами возможностей авиации. Понимают это и вышестоящие командиры. Но без разведки с воздуха не обойтись, и потому надо лететь. Очень надо».

Голубов не знал, что ответить комдиву. Такого с ним еще не бывало. Он смотрел на летчиков: Матвей Барахтаев, Владимир Запаскин, Семен Сибирин, Григорий Репихов… Каждый рвался в бой. На все готовы — только скажи. Но кому поручить это задание? Они же не летали вслепую.

Как некстати этот туман! Случаются в такую пору ураганные ветры и грозы. Но те хоть буйствуют, силу их видно. Этот же тихоня неслышно улегся, а полк по рукам и ногам связал. Даже солнце бессильно — никак не пробьется. И ветер замер. Но лететь надо.

— Взлетел, спрашиваю, разведчик? — прервал тягостное молчание комдив. Голос его уже был сухой, жесткий.

— Нет, товарищ генерал, — с тяжестью на сердце ответил Голубов, наперед зная решение комдива.

— Приказываю лететь!

Голубов мог послать капитана Серегина. Но не рискнул. И в то же время он понимал — вылет неминуем. Приказ должен быть выполнен любой ценой — не сможет один, полетит другой, третий… «Кого же, кого?»

— Взлетает разведчик! — твердо ответил Голубов и порывисто направился к своему самолету.

Догадываясь, что Голубов собирается лететь сам, Матвей Барахтаев, его ведомый, спросил:

— А как я, товарищ командир?

Барахтаев видел — не по нему погода. Но все равно спрашивал, потому что иначе не мог.

— Жди на земле, — ответил Голубов, а сам подумал: «Все решу там, в небе. Взлечу, посмотрю и решу: кого послать или кого взять с собой».

Какое непривычное небо — белое-белое! И низкое — потрогать можно. Солнце словно растворилось — ни света, ни тени. Однообразная, скучная серость. Голубов представил сейчас совсем другой день. Тот, о котором мечтал. Он любил рисовать, и его мечтой была картина «Последний сбитый!». Голубов видел его в лучах солнца, в слепящей синеве высокого, безоблачного неба. И такая сочность в красках — будто видишь сам воздух. Кругом светло и так просторно, что последний гитлеровский самолет кажется исчезающей тенью.

Каким далеким казался сейчас этот день! Взлетев, Голубов сразу же попал в объятия «седого дьявола». Разметнулся туман широко, обложил всю пойму Березины. Местами бородами свисал до самой земли. Лететь трудно. Противная кисельная масса хуже ночной темноты. Там хоть звезды или огоньки где-нибудь замелькают, а тут — призраки, не ориентиры. Все смазалось, потеряло очертания. Моргнешь глазом — и врежешься в матушку-землю. Куда тут парой — одному тесно и как-то до неприятности знобко лететь.

Командир полка решил идти в разведку один. Словно привидения, мелькали внизу дома и деревья. Они появлялись и пропадали с фантастической быстротой. Голубов пытался ориентироваться по дорогам. Но они то убегали в лес, то выплескивались оттуда. А то вдруг вязались, будто клубок змей, и потом с бешеной скоростью шарахались в стороны.

Неясно, как через вуаль, увидев реку, темные ремешки переправ, Голубов дал первую радиограмму: «Наши танки вышли к Березине». Про себя подумал: «Им и погода нипочем». Ему было невдомек, что эти самые танкисты безмерно гордились им. В такую непогодь авиация тоже в наступлении!

За Березиной туман поднимался. Лишь отдельные его клочья волочились по земле. Теперь уже можно было лететь на высоте сорока — пятидесяти метров. А вот и гитлеровцы. Особенно внимательно надо осмотреть дороги из района Борисова. Сюда противник успел перебросить танковую дивизию. Он пытался остановить наступление наших войск вдоль Минской автомагистрали, обеспечить отход своих на Могилевской направлении. События развивались быстро. Наши прорвались к Березине, но и противник мог скрытно подбросить резервы, навести контрудар.

Голубов ходил змейкой. Более получаса брил молочную пену над вражескими головами. Данные своих наблюдений немедленно передавал в штаб.

На оперативных картах пометили места скопления противника, направления его движения. Постепенно вскрывался замысел врага. И вот уже рождаются на картах новые красные стрелы — направления наших ударов. В дивизии, полки и батальоны, в роты летят команды. И там, на переднем крае, командиры уже выбирают пути-дороги, чтобы обойти, окружить, смять врага, устремиться дальше…

Полет нашего разведчика всполошил гитлеровцев. Они подняли двух «мессершмиттов». Вражеская пара точно вышла наперехват. Голубову легко было скрыться в космах тумана. Но он принял вызов.

Уверенные в своем превосходстве, «мессершмитты» яростно набросились на «як». Голубов поставил машину на крыло, едва не задевая иззубренные вершины леса, Чуть увеличь крен — и самолет скользнет в густые кроны. Правым крылом он режет низкий и плотный до черноты туман. Уменьшишь вираж — нырнешь в темноту и свалишься оттуда. Голубов никогда не видел такой тесноты в небе.

Гитлеровские летчики выжимали из своих машин все, что могли. Это заметно по патрубкам, из которых валил черный дым. И «як» тоже на предельном режиме. Голубов ощущает сильное давление на плечи, теряет ведомого «мессера». А сзади устремляется к нему ведущий.

Азарт боя захватил Голубова. Внутренне он ликовал. Ему был нужен именно вираж. У «яка» он меньше, чем у «мессершмитта», на целых четыре секунды. Надо только отвоевать эти секунды.

«Мессершмитт» то и дело пропадает в белых гривах тумана. Но Голубов чувствует, что сближается с ним. А это значит — уходит и от второго. Назад головы не повернуть: клюнет вниз самолет — выхватить не успеешь. Он скосил взгляд влево. Еще немного — и «мессер» будет в прицеле, А пока огнем не взять. Нужен еще вираж.

Голубов делает последние, отчаянные усилия. Ноги налились свинцом. Лицо тянет книзу, будто кто-то сдирает кожу. Но он почти не замечает этого, сросся с разгоряченной машиной. Кажется, перестал дышать, когда «мессершмитт» медленно входил в прицел. Голубов надавил гашетку. Красно-белые и зелено-голубые шары прошли впереди, как бы отсекая «мессеру» путь, а потом стали впиваться в его тонкое, осиное тело. По тому, как тут же осветились облака, Голубов понял, что «мессершмитт» взорвался. Второй, шмыгнув над лесом, стал уходить. Голубов бросился за ним, не разгадав вражеского коварства…

Полк ждал возвращения командира. Люди обеспокоенно прислушивались к небу, а оно молчало, казалось осиротелым. Генерал Захаров прилетел в полк, сильно тревожась за судьбу командира полка и боевого друга.

…Есть в Голубове завораживающее обаяние и простота. Когда надо, Голубов мог любому спокойно сказать самое горькое слово. Но в тоне его было столько доброты, что на него никогда не обижались.

Голубов — один из тех людей, которые любое дело исполняют с любовью. Он был шахтером — и в шахте им восхищались. Пошел служить в полк знаменитой чапаевской дивизии — его сфотографировали при развернутом Знамени, премировали поездкой в Москву. Стал летчиком — будто родился им. В критические минуты он, как никогда, собран и точен. Жест — мысль, взгляд — прицел, слово — выстрел.