Насущную необходимость экспедиции для исследования и описи Аральского моря долго доказывали такие выдающиеся моряки-географы, как известный мореплаватель, один из открывателей Антарктиды адмирал Фаддей Беллинсгаузен и именитый полярный исследователь адмирал Петр Анжу. Они приняли и деятельное участие в подготовке экспедиции. А выполнить это научное дело выпало на долю лейтенанта российского флота Алексея Бутакова.

С назначением главы экспедиции по промеру и описи Аральского моря дело обстояло достаточно сложно. Бутаков невольно усмехнулся, вспомнив, как князь Ментиков, подписывая приказ, тут же оговорил, что Морское министерство дает только людей, а расходы, дескать, пусть уж несет Военное министерство, раз оно так ратует за исследование Арала и окрест лежащих земель. И одним росчерком пера поставил во главу экспедиции двух начальников. К счастью, штабс-капитан Генерального штаба Алексей Иванович Макшеев решительно не пожелал руководить тем, в чем он, по его же словам, смыслил мало. Так что «бразды правления» с первого же дня остались за Бутаковым...

Алексей Иванович оглянулся, отыскал глазами кибитку, катившуюся чуть в стороне от каравана верблюдов. В ней и ехал штабс-капитан Макшеев. Рядом с кибиткой шагали двое. Один в расстегнутом солдатском мундире и без ружья — Томаш Вернер; другой — в холщовой рубахе и плисовых шароварах, заправленных в сапоги —Тарас Шевченко. Оба по приговору суда были отданы в солдаты и определены в 5-й линейный батальон рядовыми. Вернер раньше был студентом горного факультета Варшавского технологического института и осужден «за крамольные речи».

«Художника Шевченко за сочинение возмутительных и в высшей степени дерзких стихотворений... определить рядовым в Оренбургский отдельный корпус, поручив начальству иметь строжайшее наблюдение, дабы от него ни под каким видом не могло выходить возмутительных и пасквильных сочинений»,— гласил суровый приговор. Николаю Павловичу он показался мягким, и император собственноручно приписал: «Под строжайший надзор и с запрещением писать и рисовать».

Прибыв в Оренбург, Бутаков, уже прослышавший о судьбе осужденных, обратился к начальнику корпуса генералу Владимиру Афанасьевичу Обручеву с рапортом о командировании в распоряжение экспедиции рядового Шевченко для зарисовки видов Аральского моря и рядового Вернера, знакомого с рудным делом. Добрейший Владимир Афанасьевич, поразмыслив, дал согласие. И вот теперь оба идут рядом с кибиткой Макшеева и, несмотря на палящий зной, оживленно беседуют...

Судно, перевезенное в разобранном виде через степь и пустыню, собрали и спустили на воду в русском укреплении Раим на Сырдарье. Причем не обошлось и без курьезов. Оказалось, что в Раиме вот уже год, как была построена шхуна «Николай», только принадлежала она опять-таки Морскому, а не Военному министерству и, следовательно, к экспедиции не относилась. 30 июля 1848 года первая научная экспедиция на Аральское море приступила к работе.

Но тут Арал показал свой норов. До острова Кокарал, который делит Аральское море на Малое и Большое,— напрямую миль 16 — шхуна из-за противных ветров и множества мелей добиралась вместо трех часов двое суток. Алексей Иванович Бутаков решил сделать обзор всего моря, двигаясь против часовой стрелки. На рассвете второго дня шхуна подошла к стометровой известковой стене мыса Каратюбе, где экспедиция приступила к съемке. Попутно Бутаков занялся геологическими исследованиями тех мест, где, по рассказам местных жителей, встречались обломки, схожие с каменным углем. Находка каменноугольного месторождения дала бы Алексею Ивановичу возможность решительным образом настаивать на основании пароходства на Аральском море. Бутаков справедливо считал, что для того, «чтоб извлечь из Арал-Тынгиза (Аральского моря.— П. В.) какую-нибудь пользу, необходимы пароходы, а с парусными судами сделаешь немного». Но особенно необходимы были паровые суда для изучения и освоения столь быстрых рек, как Амударья и Сырдарья.

Высадив на остров Барсакельмес топографическую партию с капитаном Макшеевым и прапорщиком Акишевым, Бутаков поспешил к мысу Изенды, где ранее были примечены куски каменного угля, по-видимому, выброшенные морем.

Уже 19 августа геологическая партия во главе с Томашем Вернером обнаружила несколько пластов прекрасного по качеству угля. Произведя необходимые астрономические наблюдения, Бутаков нанес это место на карту. Затем, тщательно исследовав месторождение, он пришел к заключению, что угля «на первый случай можно добывать тысячи до пяти или шести пудов: вот находка для пароходства...».

Когда к вечеру Бутаков вернулся на шхуну, задул крепкий ветер, море взъярилось, во избежание беды пришлось отдать второй якорь.

Ночь прошла в тревожном ожидании. Разбушевавшийся шторм мог каждую минуту сорвать шхуну и выбросить на каменистый берег.

Лишь на второй день буря стала стихать, и, невзирая на крупную зыбь, неутомимый лейтенант поспешил к Барсакельмесу, чтобы снять с него топографов.

Первым по веревочному трапу на борт «Константина» взобрался Макшеев. Он молча обнял Бутакова и, помедлив немного, с расстановкой произнес:

— Окаянный штормяга. Не обессудьте, почудилось, что более уж не свидимся! Думали, что шхуну разнесло в щепы, а нам, грешным геодезистам, пришла пора помирать от зноя и жажды! Ан нет, и шхуна целехонька, и вы все в добром здравии, и мы вашими заботами не превратились в мумии! Вы моряк божьей милостью! Только отколь сей божий дар в Тверской губернии?

— Это вы, капитан, зря говорите,— и Бутаков задумчиво взглянул на него.— В ваших словах верно лишь одно, что я из тверских дворян. Поместье родовое, да ни оброка, ни прока. Служивые мы дворяне...

По семейным преданиям, пращур Алексея Ивановича Петр Бутаков еще на петровских галерах служил канониром и за Гангут был пожалован самим великим преобразователем офицерской шпагой. При Екатерине II дед Николай и его братья учились в Морском шляхетском корпусе, плавали, воевали — чинами да орденами и их не обошли. И отец Иван Николаевич, ныне вице-адмирал, пятерых сыновей своих заставлял ходить не по паркету в гостиных, а по палубе корабля, и сызмальства приучал их к трудностям и тонкостям морского дела. За полтораста лет всех Бутаковых на флоте больше полусотни было. Нет, Бута ковы — моряки потомственные...

С превеликим трудом поднявшись на борт шхуны, Алексей Иванович распорядился взять курс вновь к полуострову Куланды для определения географических координат мыса Узынкаир. Затем шхуна пошла далее вдоль западного берега на юг, попутно производя морскую съемку побережья и промеры глубин. Памятуя о полной тревог штормовой ночи и опасаясь подводных камней — ведь путь на юг лежал вдоль каменистого, обрывистого берега,— Алексей Иванович теперь становился на якорь в открытом море.

«Самая большая глубина, идучи вдоль берега и вблизи его,— записывал Бутаков в дневнике результаты своих наблюдений,— была 37,5 саж. (68,6 м.— П. В.) между урочищами Куг-Муруном и Бай-Губека... обрывистые, утесистые и состоят из пластов известняка, твердого песчаника с окаменелыми раковинами и глинистого сланца, также с раковинами. Они тянутся прямою чертою с малыми изгибами и весьма приглубы, мысы выдаются в море недалеко, так что в шторм судну за ними, нельзя укрыться...»

Так обстоятельно, не упуская ни одной сколько-нибудь интересной подробности, изо дня в день описывал Алексей Иванович никем до него не исследованное море.

Поначалу экспедиция терпела нужду в свежей пище, а порой и в пресной воде. Провизия, заготовленная в Оренбурге и в жару перевезенная на телегах за тысячу километров, оказалась непригодной: сухари позеленели от плесени, в солонине завелись черви, масло прогоркло. Вода же, набранная в местных колодцах, уже на другой день становилась затхлой. Порой приходилось совсем худо, и в ход шла морская горько-соленая вода, но ни ропота, ни жалоб не было слышно. Все осознавали, ради чего обрекли себя на трудности и лишения. Еще в Раиме, ревизуя продукты, Алексей Иванович распорядился, чтобы все офицеры питались из матросского котла.