Старик догадывался, что Торби разлучили с родителями, когда тот был еще совсем маленьким ребенком. И вся дальнейшая жизнь мальчика представляла собой, по-видимому, пестрый калейдоскоп, где роль цветных стекляшек играли новые лица хозяев.

Как-то вечером после ужина старик сказал:

— Торби, ты сделаешь для меня одну вещь?

— Конечно, пап, а что?

— Надо, чтобы ты лег на кровать, а потом я сделаю так, что ты станешь сонным-пресонным, и мы поговорим, ладно?

— Как так поговорим? Я же буду спать.

— Сон сну рознь. Ты только чуть-чуть задремлешь, но все равно сможешь разговаривать.

Торби немного растерялся, но согласился. Старик запалил свечу, чтобы привлечь внимание ребенка к язычку пламени, потом приступил к внушению. Скоро Торби заклевал носом и наконец задремал.

— Торби, ты спишь, но все равно слышишь меня и можешь отвечать,— сказал Баслим.— Ты помнишь, как назывался звездолет, на котором тебя сюда привезли?

— «Веселая вдовушка».

— Попробуй вспомнить, что было прежде, чем ты очутился на борту. Представь себе, что ты снова на той планете, откуда тебя привезли. Я буду рядом, и с тобой ничего не случится. Ну, вспоминай. Как называлась планета, как выглядела? Вообрази, что смотришь на нее...

За полтора часа Баслим заставил мальчика вспомнить все его жуткое прошлое вплоть до того момента, когда его совсем малышом вырвали из родительских рук. Во-первых, ему удалось установить, что мальчик рожден свободным. Его родным языком, как и предполагал старик, был язык Земли. Торби не помнил ни своей фамилии, ни каких-то особых примет родителей. Отчаявшись добиться от мальчика большего, Баслим оставил зародившуюся было надежду связаться с его родными.

— Хорошо, Торби,— сказал наконец старик.— Сейчас ты проснешься, но прежде забудешь все, о чем мы говорили. Отныне ты больше никогда не увидишь дурных снов, понял?

Вскоре Торби стало лучше. Ему снились только приятные сны, и ночи протекали спокойно, чего не скажешь о днях. По утрам они вместе с Баслимом отправлялись на площадь Свободы, и старик садился на землю, а мальчик с торбой в руках вставал рядом. Полиция лишь злобно покрикивала на нищих, никогда не выгоняя их с площади: между попрошайками и блюстителями закона существовал молчаливый уговор о мзде за нейтралитет, поскольку зарплата полицейских не позволяла свести концы с концами. Торби быстро узнал, что мужчины, гуляющие по площади в сопровождении дам, проявляют поистине королевскую щедрость при условии, что за подаянием нищий обращался к их спутницам.

За два года Торби волей-неволей набирался житейского опыта и познавал окружающий мир. Джуббулпор — столица Джуббула и Девяти Миров, главная резиденция Великого Саргона — насчитывала три тысячи нищих, имеющих лицензии на право занятия попрошайничеством, и шесть тысяч уличных торговцев.

Формально Торби не считался представителем дна, ибо имел официальный общественный статус раба и профессию нищего, узаконенную лицензией. Однако на деле более низкой ступени социальной лестницы, чем та, на которой стоял мальчик, здесь просто не существовало. Он научился лгать и красть, узнал, что обман и воровство на городских задворках почитаются как особый талант. Когда Торби чуть подрос и освоил местный язык, Баслим начал отпускать его из дому в одиночку. Иногда за покупками, а подчас даже и на паперть.

Однажды Торби вернулся домой с пустой котомкой. Ни единого слова упрека не сорвалось с губ старика. Баслим упорно молчал, и тогда мальчик первым начал разговор.

— Эй, пап, смотри, что я принес,— хвастливо сказал он, доставая из-под набедренной повязки яркую пеструю косынку.

— Где ты это взял?

— У одной красивой леди. Это было проще пареной репы, пап. Меня Зигги научил.

— Торби, объясни мне, почему ты вдруг захотел заняться совсем не тем, что делал прежде? Мы в состоянии платить полицейским, вносить деньги в фонд союза нищих и давать кое-что на церковные нужды. И при этом живем припеваючи. Ты помнишь, чтобы мы с тобой когда-нибудь голодали?

— Нет. Но ты только посмотри на эту косынку. Она стоит не меньше стеллара!

— По крайней мере, вдвое больше. Но скупщик краденого даст тебе за нее два минима. Разве меньше ты приносишь с паперти?

— Ну... все равно это интереснее, чем попрошайничать. Видел бы ты Зитти в деле. Лучший мастер в городе!

— Ты знаешь, как он лишился одной руки? Его сцапали. Слыхал, что бывает за воровство? На первый раз тебе отрубят руку, как это случилось с Зигги. А стоит ему попасться во второй раз, и его укоротят. Наши судьи считают, что два раза учить одному и тому же бессмысленно, поэтому всех рецидивистов попросту укорачивают.

— Но меня не поймают, пап! Я буду осторожно, как сегодня.

Баслим вздохнул.

— Торби, принеси-ка купчую, которую мне на тебя выдали.

— Зачем?

— Принеси, принеси...

Баслим взял у мальчика бумагу.

— Я дарю тебе свободу. Завтра пойдешь в имперский архив и уладишь все формальности.

— Пап, зачем ты это делаешь? — у Торби отвисла челюсть.— Ты меня прогоняешь?

— Нет, можешь остаться, но только как вольноотпущенник. За преступления раба отвечает хозяин. Будь я из благородных, ты мог бы воровать сколько душе угодно. Однако ты прекрасно знаешь, к какому классу я принадлежу. У меня не хватает ноги и глаза, и я просто не могу себе позволить потерять еще и руку. Коли на то пошло, пусть уж меня лучше сразу укоротят, да и дело с концом.

— Не освобождай меня, пап,— хныча, взмолился Торби.— Я хочу быть твоим. Я больше не буду!

Баслим обнял его за плечи.

— Слушай, Торби, давай условимся так. Я пока не стану подписывать твои бумаги, но ты должен обещать мне, что никогда больше не будешь воровать. Ни у прекрасных леди в портшезах, ни у своих собратьев бедняков... У богатых красть слишком опасно, а у товарищей — позорно. И ты не будешь мне врать, договорились?

— Да...— еле слышно ответил Торби.

— Так вот,— продолжал Баслим,— буде тебе украсть что-нибудь, я об этом непременно узнаю. И тогда я не просто освобожу тебя, но вышвырну вон, предварительно вернув тебе все то, с чем ты впервые переступил порог моего дома — то есть набедренную повязку и синяки. Тогда уж между нами все будет кончено! А теперь — ложись спать.

Баслим погасил свет и растянулся на матраце. «Не перегнул ли я палку? — подумал он.— А впрочем, в этом гнусном мире такое воспитание, наверное, только на пользу».

На улице Торби и Баслим никогда не говорили о своих домашних делах. Ни один гость не переступал порога их каморки, хотя Торби начал понемногу заводить приятелей, а у старика их были десятки. Торби догадывался, что у Баслима были дела и помимо нищенства. Однажды мальчик проснулся на рассвете и услышал в комнате какую-то возню. Он встал и зажег свет, поскольку знал, что в темноте одноногий старик совершенно беспомощен.

— Как ты себя чувствуешь, пап? — спросил мальчик и остолбенел: перед ним стоял незнакомец, мало того — джентльмен!

— Это я,— произнес чужак голосом Баслима.— Извини, что нагнал на тебя страху. Надо было сначала переодеться, а уж потом входить. Я бы так и сделал, если б не обстоятельства...— Он снял свой роскошный костюм, потом шляпу и стал больше похож на себя. Только вот...

— Пап, а как же глаз?

— Ах, это... Его нетрудно вытащить. С двумя глазами я симпатичнее, правда?

— По-моему, раньше лучше было,— испуганно сказал Торби.

— Да? Ну ладно, я не буду очень часто вставлять второй глаз. Раз уж ты не спишь, помоги мне, пожалуйста.

Но толку от Торби было мало: все, что делал сегодня Баслим, казалось ему в диковину. Перво-наперво нищий вытащил свой стеклянный глаз и разделил его надвое. Потом извлек из зрачка крохотный цилиндрик.

— Собирайся, сейчас пойдешь на улицу,— сказал он Торби.— Поторопись, у нас мало времени.

Торби наложил грим и вымазал лицо грязью. Баслим передал ему цилиндрик, потом показал мальчику фотографию.