— Как тебе здесь, милая? — спросил я, любуясь Мартой в то время, пока она приводила себя в порядок после нашего внезапного взрыва страсти.

   — Не знаю… я не думала, — ответила Марта, тщательно укладывая косу вокруг головы. — Главное, что ты здесь, рядом со мной! А остальное не имеет значения.

   — Я добился твоего официального назначения в мой штаб на должность референта. Правда, пока только исполняющей обязанности. Но после формальной проверки ты будешь утверждена в этой должности. Так что с сегодняшнего дня ты находишься здесь на вполне законных основаниях.

   — Мне все равно, — сказала Марта, прижимаясь ко мне. — В моей жизни остался только ты. Последний год я жила ради того, чтобы спасти детей. Если бы не ты, они погибли бы. Теперь я живу ради того, чтобы жил ты.

Замечательно! Чертовски приятно! Я вдруг с необычайной силой почувствовал, что моя жизнь обрела новый, истинный смысл. Так, наверное, чувствует себя неофит, посвященный в таинства Истины.

К сожалению, в этом мире кроме меня и Марты существуют еще Бах, Гилле, Коровин, Федорцов и еще множество других типов, с которыми лучше было бы никогда не сталкиваться. И еще Вахман, черт бы его побрал!

   — Милая, тебе придется написать автобиографию и представить ее заместителю коменданта базы по безопасности гауптштурмфюреру Вахману, — сказал я.

   — Это несложно, — улыбнулась Марта. — Какая там у меня биография?!

   — Да, разумеется… но есть нюансы, — уклончиво заметил я. — Поэтому я хотел бы, чтобы ты начала писать ее немедленно, а я проверил бы и откорректировал текст. Ты не возражаешь?

   — Как скажешь, милый, — весело отозвалась Марта. Она с готовностью уселась перед столом, положив перед собой чистый лист бумаги и выжидающе посмотрела на меня. Она напоминала прилежную ученицу, держащую экзамен перед строгим, но любимым учителем.

Марта старательно заполнила аккуратным почерком лист. Я прочитал текст и сказал:

   — Во–первых, надо было написать по–немецки… Впрочем, уже есть некоторые замечания. Так… не надо писать, что твой отец был офицером НКВД. Напиши, что он был простым сотрудником уголовного розыска, и отметь в скобках (криминальная полиция), и что погиб он в схватке с уголовными преступниками. Дальше… Особо подчеркни, что ты вступила в пионерскую организацию и комсомол только для того, чтобы родителей не уволили со службы и не отправили в лагерь. Понятно? Ну, и что не ты, ни твои родители никогда не разделяли коммунистической идеологии. Это важно!

Марта добросовестно исправила текст. Я перечитал и поставил визу. А что дальше? Дальше — Вахман. Что совсем не обнадеживает.

Я знал, что Вахман — явление странное и неприятное. Однако при всем своем скепсисе я и представить не мог, сколько хлопот сможет мне доставить мой начальник штаба.

Я передал Вахману автобиографию Марты.

   — Надеюсь, теперь в вашем распоряжении полный комплект необходимых документов? — осведомился я у Вахмана.

   — Да, штандартенфюрер, — подтвердил Вахман и счел необходимым добавить:

   — Извините, штандартенфюрер, но не я придумал всю эту систему.

Никаких извинений от Вахмана я не ожидал, и если он этой неожиданной фразой хотел разрядить неловкость ситуации, то достиг прямо противоположного эффекта: я немедленно погрузился в размышления относительно мотивов извинений Вахмана и пришел к выводу, что он что–то затевает и пытался успокоить мои подозрения. А на самом деле каждый факт биографии Марты будет им тщательно рассмотрен под микроскопом и использован против меня. Ведь гораздо надежнее покончить со мной, не пытаясь выстрелить мне в спину в окружении преданных мне бойцов, а отправив в Дахау на основании служебного расследования и судебного приговора.

* * *

Мои опасения относительно возможного расследования в отношении меня превратились в убеждение после того, как я был внезапно вызван в штаб Баха. Внезапный вызов к начальству всегда таит в себе скрытую угрозу, но в данном случае причина вызова превзошла мои худшие опасения: я был вызван не по инициативе Баха, а по требованию члена суда СС оберфюрера Шарфе, внезапно прибывшего в Минск из Берлина.

Шарфе, — мрачный плешивый бывший блондин со странно блестящими ярко–голубыми глазами, придававшими его облику некую инфернальность, — сразу спросил меня:

   — Вы пытались решить личный конфликт с СС-гауптштурмфюрером Гилле в соответствии с кодексом чести СС и личными приказами рейхсфюрера?

   — Проблема в том, господин оберфюрер, что у меня с гауптштурмфюрером Гилле не было личного конфликта, — ответил я. — Соответственно, и не было основания для вызова Гилле на дуэль, что вы, видимо, и имели в виду, господин оберфюрер, — в соответствии с приказом рейхсфюрера от 19 ноября 1935 года.

   — Я знаю, что вы обвинили Гилле в попустительстве совершению его подчиненными деяний, несовместимыми с понятиями чести СС, — нетерпеливо уточнил Шарфе. — Но можете ли вы подтвердить под присягой, что исходной точкой конфликта не являлась личная неприязнь? Хочу вас предупредить, штандартенфюрер: если под присягой вы подтвердите отсутствие личной неприязни, то любой факт, свидетельствующий о противоположном, будет положен на чашу весов правосудия без малейших колебаний, невзирая на ваш безупречный и достойный служить примером послужной список.

   — Я это понимаю, господин оберфюрер, — решительно заявил я.

   — Хорошо, — удовлетворенно подытожил Шарфе. Он явно проверял твердость моей позиции и, не найдя во мне слабины, перевел меня из разряда интриганов в разряд идеалистов–правдоборцев. Поэтому он сменил тон и перешел от холодно–начальственной к корпоративнодоверительной интонации.

   — Садитесь, Герлиак. Можете курить.

Шарфе сделал паузу, дав мне возможность усесться в кресло напротив него и закурить.

   — Я постоянно занимаюсь расследованием подобных дел и, прежде всего, стремлюсь выявить следы интриганства, желания выдвинуться по службе за счет своих товарищей по СС. Если я нахожу факты, подтверждающие это, то я оказываюсь беспощаден. Виновного в таком случае ждет либо расстрел по приговору суда, либо предоставляется возможность смыть свой позор при помощи пистолета с одним патроном. В вашем конфликте с Гилле я не нашел ни малейших следов интриганства: вы не получили бы никакого продвижения по службе в случае осуждения Гилле. Скорее всего, мелкий конфликт разросся до разбираемого судом дела только потому, что у вас с Гилле разные непосредственные начальники: Гилле выполняет приказы полицайфюрера «Остланда» и командира айнзатцгруппы «А», а вы — полицайфюрера «Руссланд—Митте». Каждый начальник встал на сторону своего подчиненного, и в результате мы имеем… то, что имеем. Да, я проверил и перепроверил сообщенные вами факты, сопоставил их с показаниями Гилле и свидетелей инцидента. И вот что я скажу…

Шарфе сделал паузу, пристально глядя на меня.

   — Если рассматривать действия зондеркоманды Гилле с точки зрения формальной законности, то вы абсолютно правы. Вы правы, Герлиак. Но есть нюансы, которые вы должны понимать… Ведь вы сами выполняли задания в составе айнзатцгрупп и понимаете всю специфику тех, прямо скажем, не очень приятных задач, которые приходилось решать айнзатцгруппам. Естественно, что в процессе решения такого рода вопросов возникают сложные, зачастую неоднозначно трактуемые ситуации. Поэтому я предлагаю вам, Герлиак, еще раз подумать над занимаемой вами позицией. Скажу сразу: с точки зрения формальной логики она безупречна. Но… можете ли вы, положа руку на сердце, уверенно утверждать, что завтра вдруг не окажетесь в такой ситуации, в которой оказался Гилле? И что вас СС-штандартенфюрера с безупречным послужным списком, командира боевого подразделения, удостоенного высоких наград, придется отдать под суд?

   — Все может быть в этой жизни, господин оберфюрер, — твердо ответил я. — Я сражался под Демянском в ситуации, когда ежеминутно был готов к смерти. А недавно я вернулся с задания, после которого мне обледеневшие окопы Демянска показались бы отдыхом. Я готов к любому повороту судьбы и любому вашему решению.