Так, что еще меня настораживает? Вот еще странность: объект находится на территории рейхскомиссариата «Остланд». Логично было бы, если бы операцию поручили Высшему руководителю СС и полиции Остланда СС-обергруппенфюреру Йеккельну. Впрочем, его штаб-квартира в Риге и оттуда ему достаточно сложно руководить операцией в Белоруссии. В таком случае логично было бы поставить во главе операции полицайфюрера Вайсрутении СС-группенфюрера Курта фон Готтберга. Неужели все дело в том, что в оперативном отношении Готтберг подчинен Генеральному комиссару Белоруссии Вильгельму Кубе? И рейхсфюрер не хочет, чтобы Кубе сунул свой длинный нос в это дело? Похоже на то… В марте 1936 года СС-группенфюрер Кубе повздорил с рейхсфюрером СС Гиммлером и был вынужден покинуть ряды «Черного ордена». Но на этом его неприятности не кончились: в августе того же года «Совесть партии», честнейший и бескомпромиссный бессменный глава Высшего партийного суда рейхсляйтер Вальтер Бух, добился снятия Кубе с поста гауляйтера. Поговаривали, что тут не обошлось без личного секретаря фюрера рейхсляйтера Мартина Бормана, неудовольствие которого Кубе так неосмотрительно навлек на себя. Кстати, Борман приходился зятем Буху, и хотя они оба друг друга терпеть не могли, в вопросе с Кубе они достигли трогательного семейного согласия!

Да, пожалуй, дело тут в нежелании рейхсфюрера посвящать в тайну Кубе. А вот Высший руководитель СС и полиции «Руссланд-Митте», решительный и жесткий Бах подходит как нельзя лучше! Ведь несмотря на то, что он занимается обеспечением безопасности армейского тыла, его штаб-квартира находится в Минске. Он подчиняется напрямую рейхсфюреру, и руководители Остланда не имеют над ним никакой власти. И в таком случае вполне логично, что секретную операцию, инициатива проведения которой принадлежит лично фюреру, Гиммлер решил поручить Баху.

Представляю, с какой радостью Бах ухватился за возможность получить власть, выходящую за пределы территории ответственности полицайфюрера «Руссланд-Митте»: ведь это автоматически возвышало его не только над остальными полицайфюрерами регионов, но и давало независимость от имперских руководителей Остланда и Украины при проведении операций на их территориях. Несомненно, Бах рассчитывает существенно поднять свой статус в иерархии СС и рейха. И личное задание фюрера дало ему в руки реальный шанс исполнения его желаний. Он вплотную подошел к двери, открывающей дорогу к более высокому уровню власти. А меня и мое подразделение он явно считал ключом к этой вожделенной двери. Вот почему он так испытующе смотрел на меня, прикидывая: а от этой ли двери ключ, подойдет или нет…

А я? Что получаю я? Хм… Интересный вопрос! Может, Рыцарский крест? Помечтай, помечтай… так, ну а что в сегодняшней реальности положительного?

Неплохо, что вместо затыкания дыр на фронте мое подразделение займется охотой за партизанами и диверсантами — для чего оно, собственно, и создавалось. Это — раз. Поехали дальше: нас не будет швырять из леса в лес очередной руководитель очередной антипартизанской операции с противоречивыми указаниями и требованиями, похожими на поиски ветра в поле и черной кошки в темной комнате. Мое подразделение будет охранять определенный объект и проводить те контрразведывательные и антидиверсионные мероприятия, которые определю я себе сам или, на худой конец, определит мне Бах. Это — два. Наконец, я буду вне досягаемости начальства: этакий суверенный король двухсот гектар леса в Беловежской Пуще. Это — три, и это самое «три» способно перевесить все доводы «против». Впрочем, а сколько доводов «против»? Какая у меня альтернатива? Написать рапорт рейхсфюреру о переводе меня в ваффен СС и отправке на фронт? Спасибо, я там уже был! Нет, уж лучше смерть на мягком сиденье автомобиля от партизанской мины, чем пуля в спину в промерзших окопах от бойца твоего собственного батальона! Здесь я хоть смогу не торопясь проверить подозрительных новичков.

Все неплохо, оберштурмбаннфюрер Герлиак! Отчего же так неуютно на душе? Ответ очевиден — я так и не смог ответить на вопрос: закончилась ли открытая Гейдрихом охота на меня?

В семь часов вечера ко мне в гостиницу позвонил Штадле и сообщил, что он сможет встретиться со мной в штабе, в 20 часов. Я согласился, и Штадле пообещал прислать за мной машину к половине восьмого. Затем я вызвал Лангена.

— Я отправляюсь в штаб полицайфюрера «Руссланд-Митте» на встречу со штурмбаннфюрером Штадле. Если я не появлюсь в ресторане до одиннадцати часов вечера, то пусть Махер приготовит мне ужин в номере.

— Слушаюсь, оберштурмбаннфюрер!

Когда я вышел из гостиницы, машина ждала меня у подъезда: серый «опель-капитан» со словоохотливым шофером унтершарфюрером. Завидев меня, он проворно выскочил из машины, одной рукой приветствовал меня, а другой распахнул дверцу.

— Хайль Гитлер! Прошу вас, господин оберштурмбаннфюрер!

Судя по акценту, парень был земляком фюрера.

— Хайль! Как тебя зовут? — спросил я, усаживаясь на заднее сиденье.

— СС-унтершарфюрер Максимилиан Айдовшчински!

Неужели кто-то может выговорить или хотя бы запомнить такую фамилию?!

— Австриец? Земляк фюрера? — поинтересовался я.

— Австриец, господин оберштурмбаннфюрер! Но не земляк нашего фюрера: он из Линца, а я из Клагенфурта, что в Каринтии.

— Давно в России?

— С первого дня! Вначале я был при штабе Айнзатцгруппы «Б», а этой весной меня перевели в штаб полицайфюрера «Руссланд-Митте». Развожу командированных офицеров, гостей… на подхвате, короче говоря! Я не жалуюсь, господин оберштурмбаннфюрер, но отвратительней службы не найдешь. Сами посудите: машина без конца в разъездах, а толком привести в порядок ее нет времени; аккумулятор прошу новый уже два месяца, так не дают! Сегодня полдня колесили с штурмбаннфюрером Штадле по разбитым проселкам. А ведь свою машину он не взял, нет! А только приехали, и он тут же меня за вами отправил.

— А чем его своя машина не устроила?

— А эта машина бронирована!

— В каком смысле? — удивился я.

— По днищу и кузову в районе передних сидений проложены пластины стали в четверть дюйма толщиной, — пояснил унтершарфюрер. — Спинки кресел тоже бронированы. Стекла, разумеется, обычные, но в дверцах эти самые пластины.

— Хм… — удивился я. — Кто же дал распоряжение бронировать автомобиль?

— Это уж я не знаю. Эту машину я в Польше получил, еще осенью 1939-го, когда служил при штабе полицайфюрера Люблинского дистрикта.

— Так ты возил группенфюрера Глобочника? — уточнил я.

— Нет, его помощника, штурмбаннфюрера Цетника, — отозвался унтершарфюрер. — Штурмбаннфюрер был мой земляк, тоже из Каринтии.

Цетника я помнил: мне приходилось контактировать с ним во время проведения операции «Марьяж». Цетник одно время занимался в гестапо вопросами «охранных арестов», а позднее перешел в Главное управление СС в инспекцию концлагерей; его специализация по концлагерям привела к тому, что в кругах СС за ним прочно закрепилось прозвище Ка-Цетник.

— Так вот, когда я получил машину, чтобы возить господина штурмбаннфюрера, — продолжал шофер, — то я уже тогда обратил внимание, что она ведет себя как-то странно: не как легковой автомобиль, а как везущий кирпичи грузовик. Я вскрыл обшивку на дверце и обнаружил пластины броневой стали. Машина пришла в СС из гаража НСКК, так что я не знаю, кто и зачем дорабатывал машину, — но делал он это аккуратно и со знанием дела. Ведь и рессоры у нее не от серийного «опеля», и двигатель помощнее… Очень хорошая машина!

Мы подъехали к зданию, где размещался штаб полицай-фюрера «Руссланд-Митте». Я сжалился и разрешил шоферу съездить поужинать, а сам поднялся в кабинет Штадле.

Штурмбаннфюрер Штадле, невысокий лысоватый шатен лет тридцати пяти устало приветствовал меня. Покрасневшие глаза и помятое лицо говорили о сильной усталости. Он предложил мне рюмку коньяку, и я не отказался.

— Много работы? — осведомился я, потягивая превосходный «Мартель».