Оцепеневший от ужаса Этцвейн медленно повернулся к нему и попытался что-то сказать, но сделал шаг вперед и остановился. Он никак не мог распознать лица женщин. Сумерки, движение, расстояние — все мешало. Почти всех он когда-то знал — добрых, красивых, смешливых, печальных, всяких. Отравление рогушкоев привело к бессмысленной бойне. Что еще можно было сделать? Что с ними случилось бы, если бы он не вмешался?

Уходя, Ифнесс деловито звал Этцвейна: «Пойдемте, пойдемте! И приведите быстроходнее». Он направился к пруду, больше не оборачиваясь.

С быстроходцами на поводу, Этцвейн побрел туда же. Ноги почти не слушались его.

Оказавшись посреди стойбища, Ифнесс с брезгливым интересом изучал тела рогушкоев. Некоторые из отравленных еще двигались — подергивали головой и конечностями, сжимали кулаки, зарываясь пальцами в землю. Этцвейн заставил себя оглядеться, осознать происходящее. Он узнал свою сестру. Деламбре — мертвую. Рогушкой разбил ей лицо палицей, но больше ни у кого не было таких волнистых, золотисто-рыжих волос. Этцвейн брел по Гаргаметову лугу. Эатре лежала неподалеку. Этцвейн опустился на колени, взял ее руки в свои. Она еще жила, из ее ушей струйками текла кровь. Этцвейн сказал: «Это я, твой сын, Мур. Я пришел. Я хотел тебя спасти, но не смог».

Губы Эатре шевелились. «Мур... — беззвучно говорили они. — Ты смог... Ты меня спас».

Этцвейн наломал целый стог хвороста и ветвей меднолистника — копать могилы он не мог, не было лопаты. На стог он положил тела Эатре и Деламбре, обложил их хворостом со всех сторон. Устройство погребального костра заняло много времени — Этцвейн то и дело бегал к зарослям и возвращался с охапками прутьев.

Ифнесс тем временем занимался другими вещами. Прежде всего он запряг беспокойных быстроходнее в двуколку и соединил поводья с вожжами. Затем он приступил к изучению рогушкоев. Присев на корточки и сосредоточенно нахмурившись, меркантилист внимательно, методично рассматривал и даже нюхал трупы. Этцвейну все они казались одинаковыми — мускулистые, массивные, на голову выше человека среднего роста, с необычно толстой лоснящейся кожей, цветом и блеском напоминавшей медь. Их лица, будто вырубленные топором, скорчились в неподвижных гримасах, как маски кривляющихся демонов — вероятно, вследствие отравления. Нигде — ни на голове, ни на теле — у рогушкоев не было волос. Одежда почти отсутствовала. Черная кожаная полоска, продетая между ногами, соединялась, расширяясь, с поясным ремнем того же материала. К правой руке каждого рогушкоя была пристегнута ремешком палица с шипами, а за поясом торчал ятаган. Ифнесс вытащил ятаган одного из воинов, с любопытством трогая блестящий металл: «Сделано не в Шанте, — бормотал он. — Кто это выковал?»

Этцвейн не знал, что ответить. Ифнесс положил ятаган в багажное отделение двуколки. Палица заинтересовала его не меньше. На рукоятку из выдержанного твердого дерева, длиной полметра, был насажен железный шар с пятисантиметровыми шипами — жестокое, варварское оружие.

Этцвейн, наконец, решил, что принес достаточно хвороста, и поджег широкий стог с четырех сторон. Его печальный труд был закончен. Вскоре языки пламени взметнулись в небо.

Ифнесс Иллинет приступил к еще более мрачной работе. Вынув из кармана тонкий серебристый нож, он рассек брюшину и грудную клетку одного из воинов. На землю вывалились черновато-красные кишки. Отодвинув кишки палкой и брезгливо сжимая ноздри, Ифнесс продолжил изучение внутренних органов.

Сумерки сгущались на Гаргаметовом лугу. Высокий столб огня шумел, как топка с хорошей тягой. Трупы и темнота тяготили Этцвейна. Задерживаться не было смысла. Он спросил: «Не пора ли возвращаться?»

«Пора, — согласился Ифнесс. — Осталось одно пустяковое дело, оно займет пару минут».

К полному изумлению Этцвейна, Ифнесс выбрал тела шести женщин, ловко отрезал их разбитые головы и снял шесть ошейников. Подойдя к пруду, он вымыл ошейники, нож и руки. Этцвейн ждал его у двуколки, снова подозревая, что Ифнесс сошел с ума — или что все это глупый, кошмарный сон.

Ифнесс казался бодрым и веселым. Возвращаясь к Этцвейну, он остановился, чтобы посмотреть на погребальный костер. Яркое пламя завораживает всех людей — Ифнесс Иллинет не был исключением. Наконец он сказал: «Да, пора ехать».

Этцвейн забрался в сиденье двуколки. Ифнесс повернул быстроходцев в сторону колеи. Этцвейн тут же остановил его жестом — Ифнесс натянул вожжи. Этцвейн соскочил на землю, подбежал к костру и схватил горящую ветку потолще. Быстрыми шагами направившись к плантации изыла, он поджег плотную, сухую, смолистую листву. Лозы занялись оранжевым пламенем, дававшим густой черный дым с едким запахом гальги. Мрачно улыбаясь, Этцвейн убедился в успешном распространении пожара, после чего бегом вернулся к двуколке.

Ифнесс никак не прокомментировал поджог. Даже его движения и поза не выдавали ни одобрения, ни порицания. В любом случае, Этцвейна мало беспокоило мнение Ифнесса.

Уезжая с Гаргаметова луга, они еще раз остановились и оглянулись. Обширная плантация дымилась стройными рядами, как огромная огненная гребенка. Погребальный костер тлел в темноте рубиново-красным пятном. Этцвейн отвернулся, его подбородок дрожал. Огонь и время — орудия одной необратимой силы. И прах, и пепел улетают с ветром — прошедшего не будет никогда.

Двуколка спускалась по ночной долине, озаренной призрачным светом Скиафарильи. Колея чуть белела двумя параллельно извивающимися полосами. Перестук копыт, скрип упряжи, мягкое шуршание колес не нарушали — усиливали тишину. Пару раз Этцвейн еще оглядывался на медленно тускнеющее красное зарево. В конце концов оно исчезло — в черном небе горели только звезды. Опираясь локтем на колено, Этцвейн угрюмо смотрел вперед.

Тихо и спокойно, как вежливый учитель — ученика, Ифнесс спросил: «Теперь, когда вы познакомились с рогушкоями, каково ваше мнение об этих существах?»

Этцвейн отозвался: «Рогушкои безумны или одержимы бесами. В каком-то смысле они достойны сожаления. Но их необходимо уничтожить».

Ифнесс задумчиво кивнул: «Не могу с вами не согласиться. Кантоны Шанта в высшей степени уязвимы. Увы, теперь хилитам придется неузнаваемо измениться или исчезнуть».

При свете звезд Этцвейн затруднялся определить выражение лица спутника: «Неужели вас огорчает это обстоятельство?»

«Исчезновение любого уникального организма — непоправимая потеря. Человеческая история не знает более яркого примера специализированной адаптации. Вполне возможно, что подобная структура больше никогда не возникнет».

«Вы противоречите сами себе. Если извращения хилитов — драгоценный вклад в историю человечества, почему вы согласны с необходимостью уничтожения рогушкоев?»

Ифнесс Иллинет почти беззвучно рассмеялся: «Я боюсь не рогушкоев как таковых — меня пугает то, что за ними стоит. Пугает настолько, что в этом случае я вынужден поступиться принципами».

«Не понимаю», — сухо сказал Этцвейн.

Ифнесс придал голосу дополнительный вес: «Как вам известно, я путешествую по всему Шанту, этого требует моя профессия. Мне приходится наблюдать людей в самых различных обстоятельствах. Одним улыбается счастье, других постигает горе. Сама природа моих обязанностей не позволяет мне вмешиваться и влиять на события».

Этцвейну вспомнилась его первая встреча с Ифнессом: «Какие обязанности не позволяют человеку подстегнуть быстроходца, чтобы помочь ребенку спастись от ахульфов-каннибалов?»

Ифнесс повернул голову, пытаясь разглядеть собеседника в темноте: «Это были вы?»

«Да».

Ифнесс долго молчал. Потом заговорил: «В вашем характере есть темная сторона, заставляющая вас слишком глубоко копаться в себе и в других, даже если это может повредить вашим интересам. Чего вы добиваетесь, воскрешая исключительно неприятный для меня эпизод десятилетней давности? Какую пользу вы надеетесь извлечь, рискуя оскорбить меня обвинением в безнравственности?»