— Пригодится в хозяйстве добро,— не без удовольствия произнес лейтенант.

Перед самым рассветом в той же стороне, откуда пришли и первые машины, внезапно раздалось несколько пушечных выстрелов, а затем вспыхнула ожесточенная автоматная стрельба. Там завязался какой-то бой. Мы с Жаворонковым поспешили на его танке в сторону стрельбы. Проскочив километра полтора, увидели прямо на дороге и рядом с нею три вражеских зенитных орудия, поставленных без какого-либо определенного порядка, наспех.

— Бей! — крикнул я лейтенанту, и он сделал подряд два выстрела из пушки.

Стрельба почти сразу же стихла. Впереди что-то горело, в беспорядке стояли грузовики. Вскоре выяснилось, что эти машины принадлежат тылам нашей бригады. При подходе к той самой реке, где мы обороняли мост, они наскочили на батарею зенитных пушек врага. Но самое опасное состояло в том, что в той тыловой колонне двигалась часть штаба бригады, где находилось ее боевое знамя. Едва не случилось непоправимое. Когда к вечеру того же дня я докладывал комбригу о перипетиях ночи, он крепко выругался в адрес тыловиков.

— Я им, чертям, постоянно твержу, чтобы не отставали от танков. Так нет же...

Уже почти совсем рассвело, когда подошла танковая бригада полковника М. Е. Тимофеева. Я доложил ему о ночном бое, сдал мост. Мы все сразу почувствовали некоторое облегчение. Экипажи позавтракали трофейными продуктами. Всем я разрешил по чарке шнапса. Кое-что из продуктов ребята взяли с собой в машины, пополнили запасы и наши тыловики.

В тот день танки бригады совершили большой рывок вперед. В 23 часа 20 января они ворвались в крупный город Гросс-Стрелитц. Чтобы ошеломить противника, посеять в городе панику, перед тем как атаковать его, танки сделали по три выстрела из пушек, а затем на полном ходу устремились на улицы. Эффект от такого тактического приема был необыкновенный. Танкисты наблюдали, как гитлеровцы удирали из города в одном белье. Удар был стремителен и неотразим.

В этом городе я присоединился со своей группой к главным силам бригады. Противник пытался задержать нас, предпринял несколько контратак, но успеха не добился.

Остаток дня мы отвели на то, чтобы танкисты дозаправили машины горючим, боеприпасами, отрегулировали механизмы. Подтянулись поближе и тылы после полученного горького урока. А 22 января бригада снова двинулась вперед. Силезия была близка. Почти сутки безостановочно мчались машины. И вот внезапно среди ночи остановились на подступах к маленькому силезскому городку Пейскречам. На его окраине горела тридцатьчетверка из головной походной заставы. Танки остановились. Комбриг нервничал, недоумевали мы, штабные офицеры. По всем данным, в городке не должно быть значительных сил противника... Только что Гладнева вызывал по радиостанции командир корпуса генерал Г. Г. Кузнецов. Разговор был неприятный.

— Что вы топчетесь на месте? Ждете, когда вам в хвост стукнут? — недовольно бросил генерал, и разговор на этом оборвался.

Вскоре Гладнев уже отчитывал помощника начальника штаба по разведке капитана Борисенко.

— Кто в городе? — сердито задавал он вопросы.

— Могли быть только мелкие группы противника.

— Мелкие, а танк горит. Ни черта не знают ваши разведчики, да и вы вместе с ними. Я отстраняю вас! — распалялся Гладнев.

Горяч был порой командир бригады. Конечно, нелегко было в те минуты и ему...

Капитан Борисенко был сравнительно новым человеком в бригаде, да и вообще на фронте, в действующей армии. Он прибыл к нам в декабре сорок четвертого, прямо из академии, незадолго до зимних боев. Нас познакомил начальник штаба бригады подполковник Александр Федорович Смирнов, мой однофамилец. «Жить будем вместе, в одной землянке, да и для дела польза — разведчик и оператор в боях не обойдутся друг без друга».

При знакомстве Борисенко сказал, что по документам он значится Гавриилом Григорьевичем, но все его зовут Григорием. Так Гришей стали звать его и в штабе.

Мы быстро сошлись и даже подружились. Вечерами в землянке на Сандомирском плацдарме, раскочегарив железную печурку, подолгу беседовали в тепле. Я рассказывал ему о танковых боях, о последних сражениях лета и осени 1944 года, в частности о том, как бригада участвовала в окружении бродской группировки противника и ее разгроме. И чувствовал, что Борисенко завидует старым фронтовикам. Я, в свою очередь, восторгался тем, что он уже успел закончить военную академию. В одну из таких бесед Борисенко сказал:

— Войну мне надо закончить как следует, чтобы потом не грызла совесть, что большую ее часть просидел в тылу.

Сейчас же он страшно переживал случившееся, не находил себе места и все думал и думал, что же ему предпринять. Когда он вошел в штабной автобус, было видно, как осунулось, сразу постарело его лицо. Густые черные брови сошлись на переносице, между ними стала заметной отчетливая складка, темные глаза светились откуда-то из глубины. Мы замолчали. Борисенко машинально мял папиросу, и в наступившей тишине было слышно, как сыплются табачные крошки на развернутую на столе карту. Я старался успокоить товарища.

— Ничего страшного, Гриша, возьми себя в руки. На войне всякое бывает.

Но было видно, что он почти не слушает меня. Неожиданно Борисенко быстро поднялся и вышел из автобуса. За ним поднялся и я. Он побежал к бронетранспортеру разведчиков. Усиливался мороз, под ногами хрустел свежий снежок, который крупными хлопьями плавно опускался на землю. Борисенко толкнул в плечо дремавшего водителя.

— Заводи! Идем в разведку в город! — Он жестом позвал к себе сержанта, объяснил задачу командиру отделения группы разведчиков, подсвечивая карту карманным фонариком.— Надо очень внимательно осматривать перекрестки улиц, подвалы домов, окна...

Я вернулся в штабной автобус и больше не отходил от радиостанции. Борисенко все время докладывал о продвижении бронетранспортера, делился по ходу своими соображениями. Это позволило представить действия разведчиков в деталях.

...Мягко шурша шинами по припорошенной дороге, бронетранспортер подходил к подбитой тридцатьчетверке. Пожар в машине утихал, лишь языки ослабевшего пламени лизали через жалюзи раскаленную броню. Танк стоял рядом с маленьким домиком в самом начале улицы. Борисенко передал, что танк, видимо, подбили фаустники. Это было похоже на правду, так как фашисты все чаще и чаще оставляли своих смертников с фаустпатронами на путях отступления.

Бронетранспортер устремился в черноту притаившейся улицы, которая уходила вправо от основной магистрали. По обе стороны стояли одно- и двухэтажные домики, низенькие заборы торчали из снежных сугробов. Было тихо, и ничто не говорило о том, что в городе могут находиться большие силы противника. Где-то впереди, то ли в окне, то ли на чердаке, вспыхнул огонек и тут же погас. Разведчики свернули в переулок. Они собирались, сделав небольшой круг, вернуться на центральную площадь, а оттуда к своим. Противника не было видно.

— В городе противника не встретил. Продолжаю разведку,— передал Борисенко.

Бронетранспортер мчался по чужому ночному городу. Разведчики сделали последний поворот, чтобы выйти на центральную площадь, и в эту минуту темноту ночи белым росчерком разрезала ракета. Вслед за этим сзади глухо ухнул взрыв, раздались автоматные очереди.

— Огонь! — крикнул Борисенко пулеметчику. Крупнокалиберный пулемет перекрыл автоматную трескотню.

Только что прозвучавший взрыв, такой ослепительно яркий, глуховатый, был взрывом фаустпатрона.

Какое-то время главная станция почему-то не отвечала, и Борисенко, видимо, волновался: ведь сведения так нужны были в штабе.

И все же вскоре мы пробились через помехи друг к другу. Я почувствовал, как обрадовался Борисенко, узнав, что мы продолжаем следить за работой разведчиков. Мы и в самом деле не отходили от радиостанции все эти минуты, казавшиеся необыкновенно долгими.

— Гриша, как там у тебя?

— Все в порядке. В городе только отдельные группы фаустников. Доложи самому... Повторяю, в городе отдельные группы...