— Что я вижу, у вас, в Лиде, завелись деньжата?

— А, это старик Бьёрн из Лейрура. Он, когда уезжает по утрам, всегда оставляет что-нибудь. Но мы в Лиде никогда не знались с деньгами. К этим мы даже не притронулись. Это старик оставляет моей Стейне за то, что она помогает ему раздеваться. Бог да воздаст ему за это, хотя мы и не собираемся принимать деньги.

— Бьёрн, — сказала девушка на следующую ночь, стоя на коленях и снимая холодную грязную одежду с этого лихого наездника, больше других любившего скакать через ледниковые реки. — А золотая монета все еще лежит на подоконнике.

— Чего ты еще ждешь? — отозвался он. — Золото дают девственницам. Его получают только один раз.

— А там еще много серебряных монет. Мы с мамой боимся их. Что мы скажем отцу, когда он вернется?

— Серебро — для наших добрых подружек. — И Бьёрн рассмеялся.

Несколько ночей спустя девушка проснулась рано утром. Встала, посмотрела в окно и увидела снег. Это был первый снег. Белый и чистый, он покрыл землю поздней осенней ночью. Девушка заметила, что со двора исчезли все лошади. Следов на снегу не было. Значит, они уехали ночью до снегопада. Развороченная земля скрылась под снежным покровом. На хуторе царила тишина. В горнице больше не было слышно храпа чужого мужчины. Земля, хутор как бы вдруг переместились в другой мир — холодный, белый, безмолвный…

— Слава дорогому Спасителю, — произнесла девушка.

И тут она заметила, что рядом с той золотой монетой и блестящими серебряными на подоконнике лежала пригоршня медяков.

Последнее время обитателям Лида часто, особенно в сумерки, чудилось, что на повороте дороги, исчезающей за горой Скрида, появился человек. Казалось, он ступает осторожно и вместе с тем уверенно, как человек с неомраченной совестью, всякий раз притаптывая ногой о землю, как бы пробуя, выдержит ли она его. Им долго мерещился человек у дороги, но так никто и не появлялся. Должно быть, все это проделки эльфов. Молодежь в Лиде, измученная осенней суматохой, теперь спала тяжело, крепко; их постоянно преследовал один и тот же сон. Они видели своего отца, одиноко бредущего по бесконечной дороге где-то там, за границей, осенней ночью, и он никак не мог найти дорогу домой. Первый снег исчез, но птицы не вернулись, не видно было ни буревестника, ни поморника, только, отливая синевой спины, поблескивал ворон в светлых лучах осеннего солнца. Созрела, стала мягкой и красной брусника. Небо и земля погрузились в безмолвие. По ночам стало подмораживать. На вытоптанном выгоне и на развороченных пастбищах земля застыла комьями. В начале октября пришел последний пароход. Ночью с гор с грохотом срывались камни.

Паренек, которому так и не удалось посидеть на Крапи, появился на пороге хутора, протянул хозяйке руку.

— Я вот тут проезжал мимо.

— Ты хочешь поговорить о чем-нибудь со Стейной? — спрашивает хозяйка.

— Да ни о чем особенно, — отвечает парень.

— Я позову ее.

— Если она очень занята, то не нужно, — говорит гость.

— Она в чулане, сбивает масло. Подожди, наверно, она захочет стереть масло с лица перед тем, как встретиться с молодым человеком.

— Может, не надо ее беспокоить… Я приду потом, на рождество…

— На рождество? — удивляется женщина. — До рождества еще далеко.

Неплохо, когда парень стеснителен, но во всем должна быть мера.

— Я хотел было взглянуть на одну вещицу, которая, я знаю, есть у нее. Но если она занята, не нужно. Передавайте ей привет. Может, когда-нибудь потом…

— Да ты загляни к ней в чулан, парень.

Девушка стояла у торфяной стенки в нижней юбке, ворот блузки отстегнут. Она сбивала масло — неторопливо, ритмично: словно человек и его орудие слиты воедино в своеобразном танце. При появлении юноши девушка не прервала работы. Масло забрызгало все: ее голые руки, лицо, шею. Она улыбнулась и покраснела, продолжая свое занятие — в этом деле нельзя застрять на полпути.

— Пожалуйста, пройди и сядь на бочонок, — предложила девушка.

Когда он сел, она, не отрывая взгляда от маслобойки, сказала:

— Что и говорить, редко к нам залетают белые вороны. Как ты поживаешь?

— По-старому, как обычно, — помялся парень. — Ну а ты что скажешь?

— Все хорошо, — ответила девушка, не меняя ритма и положения.

И все же она успела бросить на него взгляд сбоку, любопытный, смущенный и радостный. Довольно долго она молчала, потом наконец нашлась, что сказать:

— Что с тобой? Ты стал словно меньше, я-то думала, ты больше и сильнее.

— Наверно, потому, что ты сама раздобрела, — сказал он, не сводя глаз с этой цветущей девушки.

— Глазеем друг на друга, словно впервые увиделись, — сказала она. — Давно мы с тобой не встречались. Но, может, ты просто замерз? Почему ты так долго не приходил?

— А ты ждала меня?

Она ответила:

— Ты сказал, что придешь. Я надеялась.

— Мы же иногда виделись в церкви, — сказал он.

— Ну, и это называется — виделись? Мне стыдно — наконец пришел, а я вся в масле. Ну ничего, зато попробуешь свежей сыворотки.

— Выпачкаться маслом не так уж страшно — есть грязь и похуже. А сыворотка — это только сыворотка, снятое молоко, ни больше ни меньше.

— А ты хотел что-нибудь другое? — спросила девушка.

— Я слыхал, у тебя есть золотая монета…

— Кто тебе это сказал?

— Тебе оставили ее на подоконнике. Одну из самых дорогих, из тех, что ценятся на всем белом свете.

— Ну что ж, это никакая не тайна. Я ее тебе покажу, вот только закончу сбивать.

Наконец масло было готово. Девушка переложила сбитые комья со стекающей сывороткой из кадки в корытце, пошла в кухню и взяла горячую, только что испеченную лепешку — ведь всегда принято к свежему маслу выпекать ржаные лепешки. Даже в стихах воспеты эти три блаженства в Исландии — горячая ржаная лепешка, полная женщина и холодная сыворотка.

Девушка, не скупясь, подцепила пальцем кусок свежего масла, положила его на лепешку, налила в кувшин сыворотки и подала юноше. Потом вытащила из-под подушки узелочек, развязала его, достала золотой и показала своему гостю.

— Угу, настоящий. Я думаю, за него можно купить целую корову. Как он тебе достался?

— А! — произнесла девушка, как бы подчеркивая, что это совсем пустяковое дело. — Тут один человек оставил. Можешь взять себе, если хочешь. Мы ждем отца со дня на день — он должен приехать из Копенгагена, — и я не знаю, что он скажет, если увидит у нас золото.

— Кто же дал его тебе? — спросил парень.

— Бьёрн из Лейрура, — ответила девушка.

— За что?

— Я помогала ему раздеваться.

— И ничего больше?

— Он был промокший, — сказала она. — Он повсюду скупает лошадей, и ему частенько приходится окунаться в ледниковую воду; на нем никогда не было сухой нитки, когда он приезжал сюда по ночам.

— Да ведь он негодяй! — выпалил Йоуи из Драунгара.

— За всю свою жизнь не слыхала такого отвратительного слова ни об одном человеке, — сказала девушка, и радость исчезла с ее лица. — Кроме того, это неправда: Бьёрн из Лейрура — хороший человек!

— Первый раз слышу, чтобы Бьёрна из Лейрура называли хорошим человеком. Наоборот, все знают, что он женится по три-четыре раза в год, не говоря уже о тех, на которых не надо жениться — они замужние. А сколько таких, которых он обманывает и бросает.

— Не понимаю, о чем ты говоришь, — изумилась девушка. — Это что, загадка?

— Хотелось бы, чтобы тебе не пришлось ее разгадывать, — ответил он.

— Хорошо тебе, что ты такой умный!

— Ты забываешь, что я почти на три года старше, и этой зимой уже четвертый раз буду рыбачить в Торлауксхёбне.

— По-моему, все, что ты сейчас плел, рыбацкие побасенки. Слушай же, что я тебе скажу: вряд ли есть еще такой справедливый и славный человек, как Бьёрн из Лейрура. Я всегда была застенчивой, боялась людей — до тех пор, пока он не стал ночевать у нас. Я так стеснялась тебя, что даже трудно передать. Два года я мучилась, что тогда, в горах, не отважилась разрешить тебе сесть на Крапи.