— Ай-ай, — сокрушенно вздохнул Аржогин, его мягкое лицо поморщилось. — Не было бы неприятностей с Гаюсовым. У них с Анной Владимировной того-с… Роман… — Аристарх Семенович недвусмысленно прищелкнул пальцами.

— Еще чего! Погодит с романами. Кстати, нечего ему отсиживаться в берлоге. Дело идет к развязке, господа, час близок. Нужна полная готовность. Да, а где же ваш связной?

— Позвать? — Юрий Ярославович встал.

— Прошу вас. У меня будет к нему поручение. И не одно, пожалуй, а два…

Тихо было на улице Самарской в пятом часу утра, сонно. Похоже, только солнце одно и проснулось — розовело вовсю на востоке. Солнцу что, жрать не просит. Обывателя же нужда заставила вспомнить поговорку: «Когда сплю, я обедаю». Немногие торопятся нынче на работу в такую рань. А кто вознамерился порыбачить, тот уже на Волге: рассвет надо встречать с удочкой, а не в пути.

Громыхнула дверь «Паласа», разрушила благостную тишину.

Швейцар и малорослый официант, уже одетые в цивильное, вышли на ступеньки.

— Охо-хо… — зевнул с потягом швейцар. — Вот на Усе я был — вот это клев, да. А что Быстренький? И не вздумайте туда, Николай Васильевич, никакого смысла…

— Однако же люди привозят, — нехотя возразил официант. — Лещи — закачаешься, по три фунта. И жирные, скажу я вам…

— Вы это видели или слышали? Вот в чем вопрос — возразил швейцар. — А то ведь, знаете, у Цицерона есть…

О чем они еще говорили, Шабанов не слышал: отошли уж далеко, да и ладно… Второй час пошел, как он, выбравшись из «Паласа», сидит на ящике в соседнем дворе. Сон одолевал, и Иван что только не придумывал, чтоб не задремать. Выцарапывал щепкой на куске штукатурки рожи, высчитывал, на какой день придется в будущем году Первомай, вспоминал слова всех частушек и песен, какие только знал… И все едино: нет-нет да и погружался непонятно куда и, только начав клониться долу, вздрагивал и тер глаза.

Когда начали выходить официанты и посудомойки, бороться с сонливостью стало чуть полегче: все-таки теперь он отвлекался. И, тем не менее, Нюсю чуть было не прозевал. Заторможенное сознание не среагировало вовремя на фигурку в темном жакете, выскользнувшую из дверей. Буфетчица отошла уже на полквартала, когда Шабанов как ужаленный вскочил: черт возьми, да это же она, Нюся!..

Гнаться за ней в открытую Шабанову нельзя было, и все-таки пришлось маленько наддать, чтобы не упустить из виду. Тем более что она свернула на Предтеченскую: вильнет там в подворотню, и гадай потом — в какую? Иван чуть ли не бежал до конца квартала, однако из-за угла высунулся осторожно. «Чегой-то она? Грехи замаливать вздумала? — пронеслось у него в голове. — Так ведь рань такая…».

Ворота церкви, к которой направлялась Нюся, были еще закрыты, возле них прикорнули две старухи богомолки, а может, и просто нищенки. Когда Нюся миновала двухэтажный дом с красивой резьбой на карнизе, из двора вышел высокий мужчина в кителе и штанах из грязноватого полотна. Шабанов еле успел метнуться за крыльцо, так неожиданно, всего шагах в двадцати от него появился этот тип.

Нехорошее предчувствие кольнуло Ивана Шабанова, когда он увидел, что человек в полотняном костюме догоняет Нюсю. Чекист сунул руку в карман, взвел курок нагана, и тут же подозрительный тип настиг буфетчицу. Нюся в испуге метнулась к стене, и Шабанов разглядел, что в руке у высокого мужчины блеснул нож. Выхватив наган, Иван нажал спусковой крючок.

Звука выстрела сам он словно и не различил, зато его услышали спящие богомолки. С причитаниями, пронзительно голося, они бросились от церкви в сторону Покровского садика, а человек в полотняном костюме выгнулся и упал ничком. На бегу Иван услышал, как гулко ударился он лбом о булыжник, как звякнул отскочивший нож.

У Нюси ноги подкосились. Бледная, она сидела на тротуаре, опершись на руку, и в ужасе смотрела на лежащего от нее в двух шагах человека. Шабанов перевернул его на спину.

— Так… — разочарованно и несколько удивленно сказал он. — Надо же… Наповал!

Нюся взглянула в лицо убитого, зажмурилась и крикнула пронзительно:

— Он!

В убитом она узнала человека, приходившего от Гаюсова.

Растерянно оглядывался сотрудник ЧК Иван Шабанов Надо было срочно звонить к своим, но откуда? И кто это сделает? Ему-то уйти нельзя ни от Нюси, захлебнувшейся в беззвучной истерике, ни от убитого.

— Эй, хозяин, выходи! — стукнул он кулачищем в ставню.

В госпитале Ягунину становилось невмоготу. Валяться на койке было не только скучно, но и стыдно: только что он участвовал в горячих событиях, напереживался с этим арестом, попробовал себя в настоящем деле — и вдруг покой, «абсолютный и безусловный покой», как надо и не надо повторяет красотка врачиха. Беспокоили его и мысли о беспомощной Нинке, но сильнее всего мучило сознание, что опять он упустил Гаюсова. В Бузулуке бывший дутовский разведчик ушел от чекистов, выпрыгнув во время допроса в сугроб из окна второго этажа. Время тогда было вечернее, и ему удалось скрыться. Теперь он снова выдрался из рук ЧК, и, конечно, винить в этом следовало только его, Михаила Ягунина.

С такими вот не слишком веселыми мыслями бродил он в ожидании завтрака по территории военного госпиталя, завернувшись в длиннополый халат из полосатый бумазеи. Его Михаилу презентовала сестра-хозяйка, молодящаяся блондинка с заячьей губой.

Ныла рука, зацепленная марлевым жгутом за шею, слабость после операции еще давала знать, и Михаилу приходилось присаживаться — то на лавочку возле клумбы, то на приступки корпуса. Через небрежно заделанный пролом в госпитальной стене он подолгу смотрел на безмятежную Волгу, ее лесистые берега, на желтую косу Аннаевского острова, который, по словам старожилов, из-за нынешней жары высунулся из воды как никогда, на гребешки и флюгера пивоваренного завода, на трубы электрической станции горводопровода, на серые завалы дровяных пристаней и складов, на молчащие лесопилки. А справа, по некогда монастырской земле, сбегали к Волге кособокие домишки Нового Афона — слободки извозчиков, рыбаков, лодочников и горшечников. Ягунин был уверен, что когда-нибудь на их месте построят прекрасные здания с белыми колоннами, башнями и изразцовой отделкой, и в каждом таком доме будет жить человек по сто, а то и больше. Но, сознательно приветствуя светлое будущее, он с потаенной симпатией вглядывался в муравейник неказистых хибар. Они напоминали ему деревню. Правда, в Старом Буяне на улицах зеленей да и сами улицы, ровные и широкие, не походили на беспорядочные извивы Нового Афона, но все-таки жили в слободе трудящиеся люди, а не всякая пузатая нечисть, как в центре, где-нибудь на Предтеченской или Панской.

Ягунин вдруг почувствовал, что ему захотелось курить. И не просто захотелось — желание затянуться махрой было прямо-таки нестерпимое. За год без курева с ним уже бывало такое раза четыре, но он приказывал себе: нельзя — значит нельзя, ша! Сейчас же он вдруг решил: закурю… «Может, полегчает, — мысленно оправдывался он, оглядываясь, где бы стрельнуть на самокрутку. — Душу отведу, и конец…».

Двор был пуст. Михаил подобрал одной рукой полы халата и быстро подошел к торцу больничного корпуса. В открытом окне светился пушок головы Никишина, который читал обрывки допотопного номера «Нивы», засаленного, что хоть картошку жарь.

— Никишин! — еще не дойдя до корпуса шагов двадцать, нетерпеливо крикнул Ягунин. — Выглянь-ка!

— Чегой-то ты? — тот показался в окне и, увидев Михаила, засмеялся. Просто так: язва, видать, отпустила.

— Найди табачку на цигарку, а?

— Тю! — изумился Никишин. — Да рази ж я курю? Эй! — Он притишил голос. — Гляди-ко!..

Ягунин обернулся. Молодая крутобедрая медсестра, выйдя из инфекционного барака, направлялась по дорожке в главный корпус. Проходя, она с заученным кокетством стрельнула на них глазками.