Януш шел домой с тяжелым сердцем. Он знал, что дело это будет нелегкое.

Молинецкий сад переходил в дубовую рощу, за ней сразу же начинался запущенный сад Маньковского поместья. Януш шел под темными кронами дубов, вдыхая грибной запах земли, и думал о море. Он никогда еще не видел моря. Не мог даже вообразить его.

Отец не спал, сидел в кабинете и готовил ноты для пианолы. Перед ним была раскрыта большая нотная тетрадь, острым ножом он старательно вырезал соответствующие нотам отверстия в куске вощеного полотна.

При появлении сына старый граф не прервал своего занятия. Януш ходил взад и вперед по полутемной комнате. После долгого молчания старик поднял свою красивую голову, прищурил глаза и сказал как бы в пространство:

— Очень интересная вещь, совсем новая. Соната ми бемоль минор Эдгара Шиллера.

— У этих Шиллеров сейчас гостит Юзек Ройский.

— В Одессе?

— Ага…

— Но это мне Зимрок прислал из Лейпцига…

И граф Мышинский снова склонился над нотами.

Януш лег в постель, но не спал. Около полуночи раздались звуки пианолы. Отец проигрывал то, что вырезал. Медленная часть сонаты Эдгара Шиллера звучала полно, широко и в то же время как бы приглушенно и печально. В ней трепетала скрытая и очень сильная жизнь.

Воздух за окном вздрогнул, словно взволнованный этой музыкой, хотя она и была исполнена на бездушной пианоле.

Поднялся ветер. Януш смотрел, как раскачивались едва различимые в ночи ветви деревьев, и всем своим восемнадцатилетним существом отдался одной мысли: «Жить, жить! Иначе, лучше, полней, глубже!»

Небольшой и пустой дом их спал, бодрствовали только старик и Януш, чужие друг другу, равнодушные, одинокие. Бодроствовала музыка — трудная, но такая сильная и сочная!

Валерек проснулся рано и тотчас увидел записку Януша: «Приходи пораньше утром, поедем кататься верхом». Но Валереку не хотелось ехать кататься. Он уже условился пойти на рыбную ловлю. Утро было неожиданно пасмурное, будто возвещало приближение осени. Валерек отправился к пруду. На прибрежных липах он заметил ветки с пожелтевшими листьями — им уже не хватало солнца.

Тем временем Ройская с утра отправилась в Маньковку и убедила Мышинского, что Янушу необходимо ехать в Одессу. Старик не только согласился, чтобы сын проводил Олю и остался в Одессе на три дня, но даже вызвался оплатить дорожные расходы, что было невероятным событием.

В полдень за обедом граф сам сообщил об этом сыну. И добавил:

— Знаешь, почему я на это согласился? Ты там познакомишься с этим Эдвардом или Эдгаром Шиллером. И пригласишь его к нам.

Януш с удивлением взглянул на отца:

— Но ведь у нас никто не бывает.

— А он побывает. Вот. И делу конец, — сказал старик запальчиво и швырнул вилку в тарелку с кашей.

К концу обеда появился Валерек, он не мог дождаться минуты, когда Януш встанет из-за стола. Щеки у него горели, он был неестественно оживлен. Наконец, уже после кофе — не кофе, а бурда! — Валерек потащил Януша в другую комнату и устроил ему настоящую сцену ревности:

— Ты едешь в Одессу, едешь, а мне ни слова! Какой же ты друг?

И, неожиданно закинув руки на шею Янушу, зашептал с жаром ему на ухо:

— Возьмите меня с собой, возьмите! Почему ты не сказал мне, что едешь?

— А почему ты не пришел кататься верхом?

— Потому что забыл, — небрежно отмахнулся Валерек.

Послышалась баллада Шопена, искаженная деревянным звучанием пианолы. Януш поморщился.

— Я не могу взять тебя. Сам едва получил разрешение отца.

Валерек вдруг оставил свой плаксивый тон, сорвался с места и закричал:

— Так вот какой ты друг! Не можешь взять меня с собой! Свинья ты! — Лицо его исказилось от ярости. И внезапно он изо всей силы ударил Януша по щеке.

— Свинья ты, подлец! — в бешенстве закричал Валерек и выбежал из комнаты.

Взволнованный, потрясенный, злой на Валерека, Януш, не смотря на свои восемнадцать лет, расплакался, как ребенок.

Молинцы, 12 июля 1914 года.

Дорогая Паулинка!

Посылаю к тебе Олю в сопровождении Януша Мышинского, нашего соседа. Мне неожиданно легко удалось уговорить старого маньяка, его отца, чтобы он позволил сыну уехать хотя бы на три дня. Януш окончил гимназию в Житомире и собирается поступать в Киевский университет, он молчалив и не по годам серьезен. Очень дружит с этим сорванцом Валереком. Оля взволнована предстоящей поездкой и очень радуется ей. Бедняжку надо чем-то утешить в ее печальной жизни, я купила ей новое платье; оно хоть и скромное, но, думаю, будет хорошо выглядеть даже на фоне великолепных туалетов Эльжбетки.

A propos[6], об этой чародейке Эльжбетке! У меня к ней большая просьба, но я не решилась обратиться прямо к ней и пишу об этом тебе. Так вот, у Оли приятный голосок, довольно низкий, какой был у моей покойной мамы, но я понятия не имею, есть ли у нее данные для серьезных занятий музыкой. Может быть, Эльжуня согласится проверить способности этой девочки и дать ей несколько уроков? Мне неловко просить твою очаровательную дочь тратить ее большой талант на такие пустяки, но пренебречь природным даром Оли я тоже боюсь, ведь ей, бедняжке, надо думать о будущем, а талант — это огромная поддержка на жизненном пути! Он заполняет жизнь и приносит утешение, а иногда и заработок на хлеб насущный. Я думаю, Эльжуню не очень затруднит, если она во время каникул прослушает мяуканье моей Оли.

Мне кажется, что этот наш репетитор, Спыхала, неравнодушен к девушке. Будь добра, обрати внимание, чтобы этот флирт не вышел за рамки невинных развлечений, какие и наша молодость знавала. Помнишь?

Мой Генрик здоров, но огорчен тем, что его узкорядный сев пшеницы не дал ожидаемых результатов. Однако урожай хороший, лучше, чем когда-либо, и Троцкий, наш эконом, очень доволен. Старый Мышинский вечно сидит за своей пианолой, очень увлечен сонатой Эдгара, которую ему прислали из Лейпцига как последнюю интересную новинку. Он хочет познакомиться с Эдгаром и приглашает его к себе. Ехать в Маньковку я Эдгару не советую, но, может быть, он соберется к нам, провожая Юзека и Олю? Посмотрел бы на скромную нашу жизнь и увидел бы старика графа, который влюбился в его музыку. Очень прошу об этом, так хотелось бы хоть как-то отблагодарить тебя за все доброе, что ты сделала для меня и моих детей.

Обнимаю тебя, дорогая подруга, прижимаю к сердцу. Всегда твоя.

Эвелина Ройская.

P. S. Валереку очень хотелось поехать к вам, но пусть подождет, будет еще у него время для путешествий. Плакал и злился, когда я сказала ему это, и твердит — этот сопляк! — Что в жизни надо использовать каждую счастливую возможность, потому что не известно, что будет после…

На другой день по приезде Оли и Януша в Одессу Володя Тарло пригласил их «на чай». Прием этот устраивала сестра Володи Ариадна, немного старше его. Отец их, поляк по происхождению, занимал какой-то довольно видный пост в одесской полиции; небольшие деньги, принесенные в дом его женой, дочерью генерала, мечты о графском титуле, связанные с польским происхождением — что в то время в известной среде русских считалось весьма шикарным, — все это создавало в доме Тарло атмосферу претенциозности.

В этот вечер Ариадна принимала гостей в белом одеянии, с высоко зачесанными волосами, забранными серебряной лентой, в ожерелье из искусственного жемчуга — вылитая королевна из любительского спектакля.

По вся эта мишура не могла, однако, затмить природную красоту Ариадны. В ней была грузинская кровь. Черные с поволокой восточные глаза, неправильный прелестный нос, большой красивый рот, сверкающий белыми зубами, — она была очень хороша, когда стояла вот так, в неярком свете свечей, на высокой лестнице старой, запущенной дачи и встречала гостей.