— Конечно, извини.

— Ты действительно считаешь, что была совершена несправедливость? — спросила она через некоторое время.

— Я думал, мы не будем говорить об этом.

— Почему это так беспокоит тебя, Чак?

— Не знаю. Боюсь, я шизофреник. Одна половина меня говорит: "Забудь об этом", другая половина настаивает: "Двое человек убиты, и убийца на свободе". Какую половину я должен слушать?

— Ты действительно считаешь, что смерть Шефера была убийством?

— Да.

— И ты все еще думаешь, что это сделал один из этих двоих? Как их имена?

— Дэниелс и Джоунс. Пери Дэниелс и Альфред Джоунс.

— Ты думаешь, один из них виновен?

— Да.

— У тебя нет никаких сомнений? Ты действительно веришь этому?

— Да.

— Тогда доведи дело до конца.

— Будет трудно сделать это. Утром я уезжаю в Нью-Джерси.

— Да?

— В радиолокационную школу.

— Да-а? — сказала она еще разочарованней.

— И Старик заставляет меня забыть это, и помощник капитана. Какой смысл плевать против ветра? Почему бы мне не оставить все в покое? Только…

— Что, Чак?

— Клер когда-нибудь упоминала, что ее таинственный возлюбленный женат?

— Женат? Во всяком случае, я не помню. А что?

— Пери Дэниелс женат, судя по его личному делу. Он сказал мне, что холост. Какого черта он сделал это, если ему нечего было скрывать? Я имею в виду, это могло быть еще одной причиной, чтобы держать все в секрете, — кроме этого очевидного аспекта "офицер — рядовой". Понимаешь, это может быть мотивом. Женатому гораздо больше терять, чем холостому. Я хочу сказать, если любовница вдруг сделалась упрямой. Ты понимаешь, к чему я клоню?

— Да, конечно. Но она никогда не упоминала об этом. Во всяком случае, я не помню.

— Она, возможно, и не сказала бы об этом, даже если бы знала. А она могла и не знать. А может быть, она вначале не знала, а потом выяснила — это могло оказаться причиной. — Он замолчал. — А может, я совершенно не прав.

— Нет, все, что ты говоришь, звучит абсолютно правдоподобно.

— Да, но каким образом… Почему я не заткнусь и не поцелую тебя?

— Мне самой это интересно, — сказала она мягко и подалась к нему.

Он был знаком с больничным распорядком. Коннели привел его в приемный покой, санитар записал его имя, звание и личный номер. Коннели безразлично сообщил ему всю необходимую информацию, обычное дело.

— О’кей, приятель, — заключил он, — как говорят штатские, выздоравливай побыстрей.

— Спасибо.

Коннели ушел, санитар оглядел пациента с "Сайкса" и сказал:

— Иди за мной. Забери свой бушлат и мешок.

Он пошел за санитаром в комнату в конце коридора.

— Можешь оставить свой бушлат здесь, приятель.

— Никто не украдет?

Санитар пожал плечами.

— В чем дело? Ты нам не доверяешь?

— Я никому не доверяю.

— Ты все равно должен его здесь оставить. Таковы правила.

— Знаешь что сделай со своими правилами…

— Послушай, ты…

— Ладно, ладно, — сказал он. Занес бушлат в комнату и повесил на крючок рядом с другими синими куртками.

— Сейчас возьмем тебе пижаму. Иди за мной.

Он шел за своим провожатым по пахнущим дезинфекцией коридорам госпиталя.

— Лучше сходи в туалет до того, как я тебе твою кровать покажу, — посоветовал санитар. — Потом будешь на судно ходить. А что с тобой вообще?

— Говорят, катаральная лихорадка.

— В туалете можешь и переодеться. У тебя есть какие-нибудь ценные вещи, которые ты хочешь сдать?

— Я с собой их возьму, спасибо.

— А ну да, верно, ты ведь никому не доверяешь.

— Даже родной маме.

— Так нельзя, приятель. Мне тебя жаль.

— Ты давно на флоте? — спросил он санитара.

— А что?

— У меня воровали все — от трусов до шнурков из ботинок.

— Но это же госпиталь. Мы жалеем больных.

— Я знавал парня, у которого сперли его форму, пока он лежал с пневмонией.

— У тебя пневмония?

— Нет.

— Так что ты переживаешь? Вот твоя кровать.

Он заглянул в дверь.

— Отдельная палата? — спросил он счастливо.

— Да, ты заслужил.

— Как так?

— Отделение переполнено. К тому же эту освободили только что. — Санитар сделал паузу. — Парень, который ее занимал, неожиданно концы отдал. Ничего более странного не видел. Поступил с пустяковой болячкой и внезапно умер.

— А что у него было?

— Катаральная лихорадка, — печально сказал санитар. — Спи крепко, приятель.

Он вошел в комнату улыбаясь. Он не ожидал отдельной палаты. Непредвиденная удача вдохновила его. Он повесил вещмешок на спинку кровати, вынул оттуда бумажник и засунул его между подушкой и наволочкой. Потрогал рукой матрац, довольный его мягкой упругостью, накрахмаленными белыми простынями. Это здорово отличалось от его койки на корабле. Лучше больницы ничего быть не может. Глазунья и гренки завтра утром, апельсиновый сок. Да, это было замечательно.

Он снял покрывало и забрался в постель. Вначале, конечно, придется притвориться больным. У него на самом деле однажды была катаральная лихорадка, так что он знал, какие симптомы изображать. Нехорошо, если его заподозрят в симуляции. Горло воспалится, если пожевать табак. Этим можно было заняться с тем же успехом и сейчас. Он залез в свой мешок, достал пачку сигарет, разломил одну. Он знал, что никотин яд, но не собирался жевать много. Он положил немного табака на язык, сморщившись от горечи, протолкнул табак в горло, чуть не подавившись, а затем сплюнул на ладонь. Он начал кашлять, специально напрягая горло, чтобы оно было красным, когда его будут осматривать врачи. Он еще не знал, как поднимет температуру, но он что-нибудь придумает. Тлеющая сигарета в пепельнице, какая-нибудь уловка, чтобы выдворить сестру из палаты, — справится. Раньше получалось, почему бы не получиться и на этот раз.