Альберт Кан

— Однажды ночью увидели в море огни парохода. На палубу выскочила вся команда. Зиганшин стал «писать» сигнальной лампой призыв о помощи. Нам показалось, что мы видим ответное мигание сигнальных ламп парохода. Обрадовались.

— Поворачивает! — закричал Федотов.

Но корабль прошел мимо.

И снова на наше судно обрушился шторм. Потом мы подсчитали, что из 49 дней дрейфа у нас было только пять спокойных.

Когда море утихало, мы пытались ловить рыбу. Два крючка у нас было, а еще два мы выточили напильником из тонких гвоздей. Распустив кусок каната, мы свили лески. Из консервной банки вырезали блесны. Но рыба не ловилась. Однажды у самого борта появилась акула. Зиганшин кинулся к борту с багром в руках, замахнулся, но багор оказался коротким, и акула ушла.

И еще раз мы увидели вдали пароход. Это было днем. На мачту баржи подняли самодельный «сигнал бедствия» — белую портянку. Увидят или не увидят! Нет, на пароходе нас не заметили. Не заметил нас и третий пароход, который появился через несколько дней. Тяжело это было. Ох, как тяжело! Но тут Федотов сказал: «Прошли три, будет и четвертый!» Поверили — будет и четвертый!

«Ужас овладевает человеком, который затерян в бескрайном водном пространстве. В прошлую войну многие моряки в одиночестве носились по океану в шлюпке или на плоту после того, как их товарищи погибли от ран или голода. Мне пришлось плавать с такими матросами, и я знал, что с ними произошло. Мы так и говорили о них: «Помешались на плоту».

Вильям Виллис, «На плоту через Тихий океан»

— Никогда не забыть нам 23 февраля. День Советской Армии. Мы решили отметить его обедом. Решить-то решили, а отмечать нечем! Можно было в последний раз сварить «суп». Но Зиганшин сказал: «Суп мы варили вчера. Давайте растянем праздник. Давайте покурим, а пообедаем завтра». Мы согласились. Зиганшин скрутил цигарку, и мы по очереди покурили. Это был наш последний табак.

Пришел день, когда окончились все продукты. Мы пили теперь по два глотка воды в день. Думали о родной земле. Как она далеко!

В последний раз сыграли на гармошке.

— «Врагу не сдается наш гордый «Варяг»...» — запевал Толя Крючковский...

Хорошая была гармошка. Мы отодрали от нее кожу. Варили ее в морской воде. Кусочки варева жевали, намазав на них технический вазелин...

К концу февраля мы уже сильно ослабели физически, двигались мало, постоянно мерзли. Не стало сил откачивать воду из машинного отделения. Ослабли слух и зрение. Но не померкли и не ослабли вера и надежда на помощь и спасение.

«Жертвы легендарных кораблекрушений, погибшие преждевременно, я знаю: вас убило не море, вас убил не голод, вас убила не жажда! Раскачиваясь на волнах под жалобные крики чаек, вы умерли от страха».

Ален Бомбар, «За бортом по своей воле»

Почти одновременно с четырьмя советскими воинами, только за тысячи миль от них — в Тиморском море Индийского океана, попал в беду экипаж рыболовецкой шхуны «Семенгет Бару». Эти люди находились в более благоприятных условиях: их было двадцать два человека, они могли во время дрейфа ловить рыбу. Но у них отсутствовало главное: сплоченность, взаимное доверие, выдержка. За тридцать пять дней дрейфа двенадцать рыбаков погибли от голода, жажды и болезней. Когда остальных прибило к острову Батерст восемь рыбаков оставили на берегу двух больных товарищей и ушли, заботясь лишь о спасении собственной жизни. Одного из больных, потерявшего человеческий облик, 7 марта подобрал австралийский эсминец «Кункмэтч», судьба другого неизвестна.

Газета «Советская Россия»

— Дат трудно было,— вспоминает Ф. Поплавский. — Помогали друг другу как могли. Никогда не забуду: однажды во сне я почувствовал, как кто-то из друзей накрывает меня своим бушлатом. Хотел проснуться — и не мог. Но я чувствовал человеческое тепло — бушлат был теплый!

Никогда не забыть мне и разговора между Зиганшиным и Крючковским, который я услышал случайно.

— Сколько еще продержимся! — тихо спросил Крючковский.

— Пока акулу не поймаем, — ответил старшина, — а когда поймаем да пообедаем, тогда ты меня еще раз спроси. Ответ будет точным.

ко-пре-убило голод,

За все сорок девять дней члены экипажа не сказали друг другу ни одного грубого слова. Когда кончалась пресная вода, каждый получал по полкружки в день. И ни один не сделал лишнего глотка. Несчастье еще больше скрепило нашу дружбу. И именно она помогла нам переносить все невзгоды и тяготы нашего необычного путешествия.

А родственники в то время уже узнали нерадостную весть:

«Ваш сын Анатолий образцово нес службу, неоднократно поощрялся командованием, являлся примером для всего личного состава части в выполнении своего воинского долга перед Родиной. Но сейчас после длительных и тщательных поисков нам приходится думать, что Анатолий погиб в борьбе со стихией. Командование и личный состав выражают Вам глубокое соболезнование по случаю такого большого горя. Мы верим, что Вы найдете в себе мужество и стойко перенесете эту горестную для всех нас весть».

Из письма командира части Анне Федоровне Крючковской.

— Мы лежали в кубрике, когда вдруг Зиганшин крикнул: «Моторы! Самолеты!»

Да, это были самолеты. Они сделали над нами круг и улетели. У нас так ослабло зрение, что мы тогда не смогли рассмотреть их опознавательные знаки.

Через некоторое время над нами появились два вертолета. Когда они опустились ниже, мы поняли, что это американцы. С вертолетов на катер опустили стальные тросы. Но мы знаками показали пилотам, что остаемся на барже. Дело в том, что мы успели посоветоваться и решили, что раз вертолеты прилетели так быстро, значит, где-то близко земля или авианосец. Мы не хотели оставлять нашу «Тридцать шестую» в открытом океане и надеялись, что нас поймут и пришлют за нами катер, который и возьмет баржу на буксир.

Вскоре появился большой корабль. Это был авианосец «Кирсардж». С его борта крикнули дважды по-русски: «Помощь вам!»

«Четверо русских были одеты в загрязненную и порванную военную ферму. Они были небриты, с длинными волосами. Они могли передвигаться, но довольно неуверенно из-за слабости. Они были спокойны, последовательны в разговоре, свободно отвечали на вопросы, которые им были заданы на корабле через переводчика. Каждому дали по нескольку глотков бульона, молока и маленькие кусочки хлеба. Затем — фруктовый сок».

Из отчета военных врачей авианосца «Кирсардж»

«Полярники, работающие на Севере, подготовлены к трудностям и ненастью, но самые тяжелые обстоятельства, в какие они могут попасть, несравнимы с условиями, в которых оказалась четверка молодых солдат».

Известный советский полярный исследователь, доктор географических наук Г.А. Ушаков

— Через несколько дней, когда мы отлежались и прибавили в весе, нас перевели в удобные каюты. Потом на авианосце появилась масса корреспондентов, но мы, к сожалению, не могли объясняться с ними на их родном языке. Мы лишь совсем недавно начали изучать английский язык, и дальше приветствий дело не шло.

Переводчиком нам охотно служил старшина первой статьи Владимир Гетман. Он буквально ни на минуту не оставлял нас без внимания и, казалось, был готов выполнить любую нашу просьбу.

Испытания все остались позади, и в эти дни мы жили одной мыслью: «Скорей, скорей на Родину!» Мысли наши все время обращались к нашей Родине, к родным, к боевым друзьям из части. Иногда сердце щемило: может быть, нас считают погибшими! Может быть, уже плачут наши матери! Как хотелось крикнуть нам через весь океан так, чтобы услышали на Родине: «Дорогие наши, мы живы! Ждите нас, не сомневайтесь в нас!»

«Я полярный летчик. Жил и работал среди очень сильных людей, которые попадали в чрезвычайно трудные положения. Но такого еще не бывало. Этот дрейф — сгусток всего героического, с чем мне приходилось сталкиваться».