— Мачира, — представил мне его Япумо и объяснил, что этот человек живет на горе, а теперь пришел сюда и привел семью знакомиться со мной.

Сильная рука крепко сжала мою, ясные глаза внимательно оглядели меня. В свою очередь, я смотрел на него. Сжатый с боков лоб, высокие скулы, нижняя часть лица выдается вперед — все черты «лягушки»! Могучие руки, грудная клетка, ноги — настоящий титан и прямой, искренний человек, без всяких выкрутасов.

Закончив осмотр моей особы, он повернулся и указал широким жестом на свою мать, жену, троих детей и собак.

— Аноро! — что означало: «Вот мои, познакомься!» Я пожал руки родным Лачиры, восхищаясь их чудесным, здоровым видом.

Через Безила и Фоньюве я стал расспрашивать Мачиру о названиях соседних племен и их образе жизни. Много лет назад, рассказал он, мавайяны знали племена, живущие на востоке, — диау, тонайенов и катавианов, но потом повздорили с ними; с тех пор никто туда не ходит, тропы забыты; возможно, что эти племена больше не существуют.

— А белые приходили сюда?

— Нет. В эту деревню не приходил ни один белый, и сам Мачира впервые видит белого человека. Во времена его отца двое белых посетили племя мавайянов, а позже несколько человек поднялись по рекам Буна-вау и Ороко"орин; кое-кто из индейцев видел их.

По Буна-вау и Ороко"орин поднимались, конечно, топографы пограничной комиссии, а первые двое, о которых упомянул Мачира, могли быть только Фэрэби и Оджилви, путешествовавшие в этих краях в 1913 году. В области между Буна-вау и Ороко"орин, ныне покинутой людьми, Фэрэби и Оджилви видели парукуту, мапидианов и ваивэ, дальше на восток — те самые племена, которые Мачира охарактеризовал как некогда дружественные мавайянам.

И сюда, судя по всему, проникли эпидемии, истребив целые племена.

Но кто же такие сами мавайяны?

Уже в отчете пограничной комиссии говорилось: «Ничего не известно о маопитьянах («лягушках»), обнаруженных Шомбургком около ста лет назад... Можно предположить, что это племя вымерло».

Однако я считал весьма вероятным, что мавайяны и есть «маопитьяны». К сожалению, трудно было выяснить подробности. Важным средством установления родства племен служит сравнительная лингвистика, и на обратном пути я с помощью миссионеров сопоставил некоторые мавайянские наименования простейших понятий, таких, как «солнце», «рука», «глаз», с аналогичными понятиями из языка мапидианов, записанными Фэрэби. Оказалось, что языки идентичны, отсюда вытекала и идентичность племен. Конечно, очень придирчивый критик найдет основание сомневаться: подобно тому как парукуту ныне говорят на языке ваи-ваи и называют себя ваи-ваи, так и мавайяны могли в свое время поглотить мапидианов или быть поглощенными ими.

Столько племен исчезло в этой области — либо вымерло, либо ушло в другие места,— что почти невозможно определить происхождение оставшихся. Можно только с уверенностью утверждать, что мавайяны вобрали в себя остатки других племен, которые постепенно сокращались в числе и утрачивали способность существовать самостоятельно. А теперь и сами мавайяны вымирают: женщин мало, рождаемость низкая, все племя насчитывает тридцать-сорок человек. Мы встретились с последними из мавайянов.

Сейчас мавайяны отказались от обычая деформировать головы младенцам; мы не увидели среди детей ни одного со сплющенной головой, а из взрослых только Мачира и Маката прошли в детстве эту процедуру. Может быть, эти двое — единственные ныне живущие «лягушки»? Если так, то мы проникли в истоки одной из самых загадочных легенд Амазонки — легенды об индейцах, живущих под водой; скорее всего она и родилась из неверного толкования слов «индейцы-лягушки».

...Хозяева вынесли целые горы банановых листьев, между которыми лежала вкусная желтая банановая паста; мы принялись уписывать ее, выковыривая пальцами.

Появились еще листья с толстым, около восьми сантиметров, слоем тестообразной массы сероватого цвета, представляющей собой неразбавленное пиракарри, исходное вещество многих индейских блюд.

Затем подали миску с темно-серым сбитым кремом. За кремом последовали напитки различной консистенции и вкуса. Рецепт и тут несложен: пиракарри растирают и, разбавив водой, заставляют бродить еще два-три дня в закрытой посуде. После всего процеживают и получают прозрачную жидкость, обладающую немалой крепостью.

Только я отведал последнего из серии напитков, как мне вручили глиняную миску с пенящейся темно-коричневой жидкостью, густой, но освежающей.

— Эту готовят иначе, — объяснил Безил. — Женщины пекут толстые маниоковые лепешки, потом обжигают их дочерна с обеих сторон, после чего кладут в кувшин с водой. А сами споласкивают себе рот, набирают в него меда или сахарного тростника для сладости и пережевывают содержимое кувшина, выплевывая то, что получается, в другую посуду. Затем кипятят, взбалтывают, процеживают, добавляют еще воды и оставляют на пять дней для брожения. Этот напиток надо пить сразу, он быстро портится.

Пожалуй, трудно найти еще пример, когда бы из столь простого сырья приготовляли столько различных продуктов.

Если перечисленные напитки очень важны для индейцев как источник витаминов, то их соусы с большим количеством приправ и перца призваны восполнять недостаток мяса и рыбы. После удачной охоты (что бывает очень редко) индейцы наедаются до отвала, до одурения: свежее мясо нужно есть сразу, не то испортится; даже копченое хранится лишь несколько дней. В остальное время питаются преимущественно растительной пищей — маниоковыми лепешками, плодами, густыми напитками.

Мы пили, болтали, прохаживались по деревне, опять садились. Поблизости от нас сидел вождь, вырезывая флейту. Когда стемнело, он прошел к двери большого дома и сыграл короткую мелодию.

Немедленно из дома вышел Мачира, сопровождаемый другими мужчинами; в одной руке он держал погремушку, в другой — стрелу. Мужчины выстроились в шеренгу. Одна из женщин обошла их с чашей и поднесла каждому.

Начинались пляски; мы отошли в сторонку и уселись на колодах. Мачира, бормоча что-то, пошел по кругу, остальные мужчины последовали за ним. Они двигались боком, притопывая правой ногой, так что по всей шеренге пробегала ритмичная волна.

— Йуп! Йуп! — крикнул вдруг Мачира, когда прошли первый круг.

— Йип! Йуп Вуху! — отозвался возбужденный хор. Мужчины повернулись и продолжали пляску в обратном направлении.

Это был танец ревуна. Он длился около получаса и прекратился так же неожиданно, как начался. Снова женщина поднесла мужчинам чашу с напитком.

Затем пляска возобновилась, на этот раз с нашим участием. Танец был несложен, но я до того наелся, что еле двигался.

Когда мы, разгоряченные и запыхавшиеся, сделали перерыв, чтобы воздать должное напиткам, было уже совсем темно. Мрак рассеивало лишь пламя в очаге одного из домов; там лежали в гамаках и выглядывали наружу старухи и детишки.

Теперь в пляски включились и женщины; место виночерпия занял мужчина. Индианки образовали внутренний круг, и шеренги пошли навстречу друг другу. Громкие высокие голоса исполняли нечто вроде причитания, то сливаясь с голосами мужчин, то вторя им. Потом танцоры выстроились в колонну по трое, мужчины сзади, и начали новую пляску: несколько шагов вправо, покачивание, несколько шагов влево, снова покачивание; одновременно вся колонна медленно продвигалась вперед.

У меня были три лампы-вспышки, и мне хотелось снять пляски, но я знал, что при всем своем дружелюбии мавайяны будут сильно встревожены, если я дам вспышку без предупреждения. С величайшей осторожностью я передал танцорам через Безила, Фоньюве и Япумо, чтобы они не пугались.

В густой тьме лишь с большим трудом можно было различить очертания двигающихся фигур. Не без волнения нажал я спуск затвора.

Индейцы даже не вздрогнули, словно и не обратили внимания на вспышку. Передо мной возникла живописнейшая сцена; на фоне окружающей черноты вырисовывались крыши из пальмовых листьев и блестящие от пота ярко-красные тела. И ничего похожего на буйные оргии, о которых говорили миссионеры. Но чувствовалось, что все веселятся от души!