Чем сильнее погружался плот (а он погружался со зловещей быстротой!), тем хуже слушался он руля и тем больше терял остойчивость.

Наши отчаянные попытки повернуть на юго-запад, к населенным островам, потерпели неудачу, и мы по-прежнему шли курсом ССЗ. Однако я решительно возражал против того, чтобы предоставить плоту дрейфовать по течению... В ночь на 17 июля сломался руль, и нас развернуло бортом к волне. Мы едва удерживались на крыше каюты: плот резко накренился и грозил опрокинуться в любую минуту. Пришлось, создавая противовес, всем перебираться по крыше к наветренному борту. Но этого оказалось недостаточно; тогда я стал перетаскивать снаряжение и провиант; тем временем мои товарищи висели на краю, играя роль живого балласта. Нелегко было толкать ящики «в гору», но в конце концов плот принял нормальное положение.

Теперь надо было немедленно повернуть его на прежний курс. Несколько часов бились мы, пока не заставили нос плота смотреть на запад. Затем пришлось, не теряя ни минуты, снова перетаскивать вещи, чтобы не получился крен на другой борт. Но и на этом наши заботы не кончились: остаток ночи чинили руль и усиленно маневрировали веслом и уцелевшими килевыми досками, не давая плоту повернуть оверштаг.

Наконец руль был починен, установлен на место, и плот стал остойчивее.

Мы условились во избежание новых бед внимательнее нести вахту. Жан и Ханс трудились добросовестно, но Хуанито все небрежнее относился к своим обязанностям. Казалось, он, как и плот, вот-вот окончательно утратит равновесие.

Во время своей вахты Хуанито трижды позволял плоту развернуться на девяносто градусов, хотя вполне мог помешать этому. Трижды мы чуть не свалились в море. Понятно, мы разозлились и отчитали Хуанито. Тогда он повторил старую выходку: наотрез отказался нести вахту. Глупое упрямство нашего enfant terrible всем надоело. Жан, Ханс и я решили в дальнейшем держаться так, словно Хуанито не существует, и поделили все вахты между собой. Увы, на этот раз к старой драме прибавился новый акт: Хуанито объявил, что построит лодку и уплывет на ней. Куда уплывет, оставалось неясным, но он с большим красноречием расписывал будущее суденышко и самонадеянно утверждал, что оно будет развивать скорость не меньше четырех узлов!

Представьте себе мое возмущение, когда я увидел, что Жан и Ханс (впрочем, они ведь и сами предлагали нечто такое, когда нас пронесло мимо Маркизских островов) одобрительно слушают разглагольствования Хуанито и чуть ли не принимают его проект всерьез.

Мы с Эриком предвидели появление подобных планов и давно пришли к выводу, что только в одном случае есть смысл построить небольшой спасательный плот и отважиться на гонку со смертью: если мы окажемся очень близко от какого-нибудь острова и, разумеется, с наветренной стороны

Сейчас слишком рано оставлять плот — ведь до ближайшего клочка земли, острова Каролины, не меньше 300 морских миль и с каждым днем нас относит все дальше. Настало время объяснить это остальным.

Я надеялся на свою дипломатию (ведь я не отвергал их планы, а предлагал выждать более подходящего момента). Увы! Они остались глухи к моим доводам. Пришлось потревожить Эрика. Но он чувствовал себя совсем плохо и ограничился словами: — Поступайте, как хотите. Я останусь здесь, на «Таити Нуи-II». Я тоже решительно заявил, что не покину плот; таким образом, мятежной тройке пришлось бы обходиться без штурмана. После этого Жан и Ханс образумились, но Хуанито только еще больше озлобился. Некоторое время он сидел на углу крыши, погруженный в мрачные размышления, потом вдруг встал и вызывающе объявил, что выбросит за борт весь провиант и питьевую воду, «чтобы разом положить конец нашим мучениям».

Конечно, он не посмел выполнить свою угрозу, однако было ясно, что за ним надо следить в оба.

Ночь прошла тревожно, я никак не мог уснуть. Зато Хуанито спал как убитый и на следующий день вел себя гораздо спокойнее. Он с виноватым видом следил, как мы работаем, а на третий день не выдержал — спустился с крыши и предложил свою помощь. Я кивнул, и Хуанито энергично взялся за дело.

Увы, рвения хватило ненадолго. Уже на следующий день Хуанито взбунтовался, на этот раз из-за рациона. Если бы он пожаловался на скудность и однообразие пищи вообще, я бы не удивился. Если бы он пожаловался на невыносимую жажду и потребовал больше воды, я бы понял его еще скорее: наша дистилляционная установка сломалась, и мы уже несколько дней тщетно пытались починить ее. Но требовать меду, от которого только сильнее хочется пить, — это же нелепо! Просто Хуанито хотел досадить больному Эрику, которому мед и сгущенное молоко были необходимы, поскольку он ничего больше не мог есть.

Я было приготовился отчитать Хуанито за низость; вдруг Жан и Ханс примкнули к нему и потребовали поделить оставшиеся банки меда поровну между всеми. Думаю, что и тут дело было не столько в меде, сколько в более или менее осознанном протесте против Эрика, которого они считали повинным в наших злоключениях.

Я без слов достал три банки и отдал им. Правда, уже через несколько часов я пожалел о своей слабости и убедился, сколь опасно становиться на путь уступок. На плоту разыгралась новая драма, и снова в главной роли выступил Хуанито.

Только что он жаловался на маленькие рационы, а когда Жан приготовил обед и подал свежую рыбу и макароны, вдруг отказался есть! Нам этот каприз ничем не грозил, и мы лишь пожали плечами. Тогда Хуанито схватил топор и, не говоря ни слова, перерубил веревки, которыми были привязаны к борту эвкалиптовые бушприты. Мы, точно сговорившись, смотрели в другую сторону, изображая полное равнодушие, но сами лихорадочно думали, как поступить. Наконец я обратился к Жану:

— Послушай, Жан, если тебе не трудно, смастери еще одно весло. Пусть будет запасное, вдруг наше сломается.

Жан сразу смекнул, в чем дело, и спустился с крыши на палубу.

— Молодец, Хуанито, это как раз то, что надо, — решительно сказал он и нагнулся к жердям.

— Не смей трогать, слышишь! — угрожающе прошипел Хуанито, наступая на Жана.

Голос Хуанито дрожал от подавляемой ярости. Эрик с—трудом повернулся и строго посмотрел на него. Хуанито словно прорвало:

— Вы как хотите, а я сделаю себе лодку... Я не могу больше... слышите... мы сдохнем от жажды... а я жить хочу, жить... понимаете... а все из-за тебя... из-за тебя... — Дрожащей рукой он показывал на Эрика.

Тут я не выдержал. Пусть даже у Хуанито временно помутился рассудок — мы не можем без конца ублажать его! Вне себя от гнева я заорал:

— Замолчи сейчас же, не то худо будет! Думаешь, один ты жить хочешь?! Все мы мечтаем выйти живыми из этой переделки. Но для этого надо держаться заодно. Кто уплывет в одиночку — тому конец!

Вмешался Эрик и терпеливо, с предельным тактом попытался вразумить Хуанито. Куда там! Хуанито не хотел и слушать. Размахивая топором, он извергал страшные угрозы. Потом умолк и скрылся в каюте. Мы немедленно устроили совет. Эрик снова проявил удивительную решимость и волю; сразу после совещания он составил весьма красноречивый протокол, который я привожу дословно:

В открытом море, на борту «Таити Нуд-II»

«Сегодня, 21 июля 1958 года, в 14.00 по местному времени, когда наши координаты были 6°46" южной широты и 147°36" западной долготы, я пригласил моего заместителя Алена Брюна, а также Жана Пелисье и Ханса Фишера на совещание, чтобы принять решение по следующему важному вопросу:

Хуанито Буэгуэньо только что объявил, что он «решил построить себе плот и уплыть».

Когда я попытался разъяснить ему, что он не может делать все, что ему вздумается, не считаясь с благополучием и безопасностью остальных членов экипажа, он стал грозить топором, который держал в руках, и закричал, что не позволит никому помешать ему строить плот».

Таковы основные факты.

Обсудив этот вопрос, мы единогласно постановили:

1. Предоставить Хуанито Буэгуэньо строить себе плот, при условии, что он при этом не уменьшит и без того сильно пониженную плавучесть «Таити Нуи-П».