— Но вы летчик?

— Да.

— Куда мы летим? Я хотел бы поглядеть на карту и наметить курс.

— Вы перекусите слегка, Мерфи… Половину пути вы уже проделали. Пока удовлетворитесь этой информацией. Остальное я скажу, когда мы поднимемся на две мили над Лантаной.

— В направлении?

— На остров Андрос. Дальше по этой линии лежит Сант-Яго на Кубе.

— Значит, на Кубу?

— Нет. Остальное я скажу вам в воздухе. Над Барагоа мы ляжем на другой курс. Хватит пока для ориентации?

— Гаити?

Де ла Маса опять замахал руками.

— Больше не спрашивайте, Мерфи. Я уже сказал, когда вы получите дальнейшие сведения. Нет, мы не летим на Гаити… Вы бананы любите? Берите, пожалуйста.

— Благодарю, я, пожалуй, предпочитаю картошку… А там, куда мы летим, мне долго придется оставаться?

— Это от вас зависит, Мерфи. Вы скажете последнее слово, а не мы.

Голос Октавио прозвучал так странно, что Мерфи встревожился. Может и так случиться, что его оттуда не выпустят. Он свидетель какой-то махинации, гангстерской или политической, черт ее разберет. Но не подлежит сомнению, что это — паршивое дело, и он по неосторожности в него замешен.

— Не понимаю, — сказал он.

— Я тоже не понял вашего вопроса. Ведь вы должны вернуться в Линден и отдать самолет, верно? А можете и остаться у нас, на несколько дней… вы торопитесь вернуться?

— Нет.

— Вас не ждут?

— Кто?

— Семья, жена, какая-нибудь девушка…

— Мать думает, что я на работе. Я уже полгода вру ей, что мои дела идут хорошо. И не могу у нее появиться, пока не получу какой-нибудь приличной работы. Знаете, моя мать целых два года жила в негритянских бараках и мыла полы у черномазых, лишь бы я мог окончить летную школу…

— Понимаю, — сказал Октавио. — Мать.

Они сидели на каменной скамье у конторы аэродрома и смотрели на двух механиков, хлопотавших над самолетом. Октавио бросил в проволочную корзину оставшиеся бананы и початую банку апельсинового сока.

— Значит, вас никто не ждет?

— Жены у меня нет. Знался я в последнее время с одной девушкой, весьма неплохой, но это уже кончилось. Вы понятия не имеете, какие девки живут в Штатах.

— Вы говорите о Марте? О той, с озера Онтарио?

— К чертям, — сказал Мерфи, — ко всем чертям! Чего вы суете свои проклятые носы в мои дела, если я не вмешиваюсь в ваши?

Де ла Маса положил ему ладонь на колено.

— Мерфи, послушайте. Нам надо было уладить сложное дело. И мы должны были знать, кому его можно доверить… За такие деньги тысячи ребят полетели бы с десятью больными хоть в Антарктиду. И целый год руки бы нам целовали. Мы должны были знать, кому можно дать заработать. Все остальное нас вообще не интересует. Кончите свою работу — можете возвращаться к бабушке, к мамочке, к Марте. Вообще, куда захотите.

— Но я должен держать язык за зубами, да?

— Вы должны держать язык за зубами. Знаете, Мерфи, зубы до тех пор хороши, пока ими можно что-нибудь разгрызть.

— Вы боялись, что я с вами сыграю какую-нибудь штуку?

— Вы могли увезти больного и потребовать от семьи выкуп. У человека, которого мы везем в багажнике, богатая семья. Они предпочли хорошенько заплатить, чем потом подвергаться шантажу. Мерфи, вас устраивает такая версия?

Мерфи подумал: «Если они знают, что никто меня не ждет, они могут сделать со мной, что захотят. Но самолет? Начальник бюро в Линдене сообщит полиции… Нет, ты глупей, чем они, самолет вернет кто угодно и покажет квитанцию…»

— Если все будет в порядке, то семья откажется от залога, который вы получите в Линдене. Это будет для вас вроде премии, — спокойно говорил Октавио, — Мы о вас заботимся, как о сосунке в инкубаторе. Будьте покойны. Мы не боимся никаких фокусов. И вы тоже ничего не бойтесь.

— Благодарю, Октавио. С такими деньгами я буду жить как следует несколько месяцев. Пошлю маме столько, что она навсегда забудет, как мыла полы черномазым.

— Вы не любите негров?

— Да мне до них дела нет. Я не с юга.

— Меня раздражает их запах.

— Мулы на востоке не переносят запаха белых. С этими запахами по-всякому бывает.

Де ла Маса погасил папиросу, раскрошил пальцами тлеющий табак.

— Скажите механикам, чтобы кончали возиться с машиной. Я им это разрешил, чтобы не вызывать подозрения. Надо лететь.

— Почему вы сами им этого не скажете?

— Они могут запомнить мой испанский акцент. Я этого не хочу.

Мерфи велел механикам уходить, дал им денег.

— Haga Ud. el favor de tomar asiento, — сказал Октавио де ла Маса, когда они подошли к самолету.

— No he comprendido, — ответил Мерфи, — не понял. Я по-испански знаю самое большее сотню слов.

— Я сказал: «Пожалуйста, садитесь». У вас хороший выговор и вы быстро научитесь говорить по-испански. Это хорошо. Muy bien — очень хорошо.

— No lo dudo, — сказал Мерфи, — не сомневаюсь.

— Brillantemente! — с преувеличенным восхищением воскликнул Октавио, — великолепно!

Они уже уселись в кабине, пристегнули ремни.

— А вы не подумали, де ла Маса, — бросил Мерфи, глядя прямо перед собой и проверяя исправность рулей, — вы не подумали, что я все же запомню этот ваш испанский акцент?

Октавио засмеялся, естественно и искренне, без той зловещей ноты, которую Мерфи рассчитывал услышать.

— Мерфи, вы очень рассердитесь, если я не отвечу на этот вопрос?

Ночью меня разбудил звонок телефона.

— Слушаю!

— Говорит сенатор Флинн, Джек Флинн.

— Майк Уинн вас слушает.

— Моя дочь у вас? То есть, я хотел спросить, знаете ли вы, где моя дочь?

— Ничего не понимаю. Почему она должна быть у меня, а не у Бинга Кросби, например, или у Мэрилин Монро?

— Но ведь вы же ей звонили и уговорились вечером встретиться.

— Вечером ваша дочь спала. Я звонил, когда она спала, и сказал вашей кухарке, чтобы она не будила мисс Флинн.

Флинн о чем-то раздумывал.

— Да, наша кухарка говорила, что кто-то звонил и просил, чтобы мою дочь не будили, а только проверили, спит ли она. Но потом вы звонили еще раз, и тогда к телефону подошла Лоретта. Ведь вы звонили, верно?

— Я потом не звонил и не разговаривал с вашей дочерью.

Опять минута колебания.

— Я думал, что вы были где-нибудь в ресторане, и хотел узнать, в котором часу вы ее проводили домой. Я вовсе не имел в виду, что она у вас, очевидно, я неудачно выразился. Я о вас много слыхал и знаю, что вы порядочный человек…

— Так вот: я с ней не разговаривал, не звонил, не был с ней ни в каком ресторане и не провожал ее. И вовсе я не порядочный человек. Все, что вы сказали, не соответствует Действительности.

— Боже, неужели вы хотите сказать…

— У мисс Флинн, надо полагать, немало знакомых. Позвоните им, отыщите ее.

— У нее есть знакомые, но ведь вы запретили ей с ними встречаться! И запретили ей выходить из дому! Лоретта сказала мне, что была у вас по делу этого несчастного профессора…

— Ладно, ладно, я знаю, по какому делу, оставьте имена в покое. Так зачем же она вышла? Я надеюсь, она говорила вам, куда идет в такую пору?

— Потому что кто-то позвонил и сказал, что вы хотите с ней встретиться. Это было около одиннадцати, может, чуть позже. Она должна была взять с собой какую-то рукопись, вы велели ей взять и привезти в «Монтану»…

Ну, значит, игра продолжается. Почему я не предупредил Лоретту, что лишь я сам могу с ней о чем-либо уславливаться, почему не предостерег от любых посредников, почему я все еще так наивен и неосторожен и, хоть кажусь бдительным, недооцениваю этих мерзавцев! Ведь это же трудное и сложное дело — история с Галиндесом и с тем экземпляром «Эры Трухильо», который он дал, чтоб она прочла, а может, и чтобы спрятала. Теперь девушка за это поплатится. Они уже знают, что она была у меня и могут начать охоту за мной. И до чего они быстро все это расшифровали…

Я услышал хрипящее, астматическое дыхание.

— Почему вы не отвечаете, что с вами? — настойчиво допытывался Флинн, — Что все это значит, если вы не звонили и никому не поручали звонить? Надо немедленно уведомить полицию, это моя дочь, моя единственная дочь!.. Мистер Уинн, что делать?