На поляне, встряхнув пленного, как куль, разбойники представили его пред атамановы очи.

— Куда собрался, мил человек? — улыбнулся Роман, и улыбка эта не предвещала ничего хорошего.

— В Москву. Я служивый, куда скажут — туда еду, — держался пленник спокойно, и если и был в нем страх, то он его никак не выдавал. — И зачем я вам, братцы, сдался?

— Сказывают, кошелек у тебя больно толст! — крикнул татарин.

— Прям как у тебя брюхо, — ответил пленник.

— Никак врешь, — засмеялся татарин и похлопал себя по впалому животу.

— Сами посмотрите.

— Посмотрим, мы не гордые.

В карманах в седельной сумке нашелся лишь маленький холщовый мешочек с несколькими монетами не особенно большого достоинства, и над ватагой, как ветер, прошел вздох разочарования.

— Опять пусто, — громко произнес Убивец, недобро глядя на Романа.

Как ни боялась братва атамана, но даже собака, у которой отнимают кость, способна укусить хозяина. Шайке уже начинало надоедать, что все последние дела заканчивались ничем, пшиком. Если хоть немного подогреть это недовольство, то вполне мог грянуть взрыв.

— А ну, тихо! — прикрикнул атаман. — Я за слова свои в ответе. Если обещал добычу, будет вам добыча. Свои деньги доплачу.

Роман обшарил еще раз седельную сумку и начал прощупывать ее, потом оторвал подкладку, вытащил сложенную вчетверо бумажку, развернул ее, быстро пробежал глазами и криво улыбнулся.

Пленник, видя, как письмо исчезло в чужом кармане, нахмурился и напрягся, будто желая порвать путы, но, конечно же, это было бесполезно. Минутный порыв прошел, он взял себя в руки и примирительно произнес:

— Ничего больше при мне нет. Отпустили бы вы меня, братцы.

— Пущай идет!

— До следующего раза деньгу копит, ха-ха!

Разбойники — народ безжалостный и лютый, но держался путник хорошо, сумел к месту разрядить напряжение шуткой, поэтому вызвал почти у всех симпатию.

— Нет, за Луку надоть его в котле сварить и кожу нарезать со спины сначала и сольцем посыпать, — покачал головой Убивец, и в его голосе чувствовалось едва сдерживаемое возбуждение.

— Пущай проваливает! — орали лиходеи.

Лапоть нравом был дурной, любил мошенничать, обжуливал даже своих, так что мстить за него никто не хотел.

— Пощадим!

— Отпустим! — донеслись голоса.

— Пусть так, — атаман вытащил саблю и острым клинком перерезал веревки.

— Спасибо, — сказал пленник, потирая покрасневшие кисти рук.

— Не за что. Перед Господом за меня доброе словечко замолвишь, — равнодушно улыбнулся атаман и без размаха всадил путнику клинок в живот…

Вечером Гришка сидел на бревне, обхватив голову руками, и уныло смотрел на зеленую трясину, простирающуюся аж до самого горизонта. На душе у него кошки скребли.

— Не по справедливости с тем служивым поступили, — сказал он. — Не по чести.

— Это уж, правда, не по чести, — согласился сидевший рядом Сила Беспалый.

— Братва же решила его с миром отпустить.

— Решила. И правильно решила. Среди людей слух бы прошел, что мы зря никого жизни не лишаем.

— Не по Христу это — кровь понапрасну лить.

Беспалый взял камень и кинул в черную болотную воду, от чего по ней пошли круги.

— Верно говоришь, Гришка — не по Христу это. Человека Господь создал, чтоб жить ему и свой крест тяжкий или радость свою по жизни нести. И самый тяжкий грех — супротив установления этого идти… Эх, моя душа уж потеряна. Очень уж сильно каяться надо, чтобы спасение обрести. Сколько мне времени понадобилось, чтобы понять все это! Но поздно. Твои же года — молодые, ты еще сможешь все изменить. Чувствую, сможешь…

«… — Кто же не знает в наших местах хитрого госпитальера Штейнгаузенского конвента. Литвины прозвали его толстый пьянчужка Пауль, — так сказал сотник, выслушав мой рассказ об участии в недавних событиях некоего святоши необъятных размеров. — Мы сможем отыскать его в ближайшей от монастырского замка корчме. Он проводит там все свободное от церковных бдений время.

— Нам необходимо повидаться с ним как можно скорее. Надеюсь выведать у него что-нибудь о пропавшей библиотеке, — сказал я.

— Что ж, ради восстановления попранной справедливости и мы готовы содействовать тебе. Мы всегда рады указать крейцхерам их истинное место. К тому же у меня к ним свои счеты! Но близко к замку так просто не подойдешь. Туда допускают только истинных католиков. Хотя подожди, вот что я придумал. В наших седельных сумках имеется надлежащий наряд — рясы и подрясники, в которых странствуют капуцины. Они нам пригодятся.

Из нового поместья Бельских мы вышли тем же путем, что и пришли — через подземный ход. Лучники терпеливо ждали нас у замаскированного входа, держа лошадей нерасседланными.

— В путь! — коротко бросил сотник, и его воины без слов вскочили в седла.

Стены и башни Штейнгаузена, возведенные на равнине, представляли собой мрачное зрелище. Этот замок являлся форпостом воинственного Тевтонского ордена и одним из важных опорных пунктов в их захватнических устремлениях все дальше на юг и восток.

Подобные замки-монастыри торчали, как кость в горле у всех мирных жителей. Отсюда чинились разбой и насилие. Осеняя себя крестным знамением, братья-рыцари творили что хотели, считая всех литвинов — северными сарацинами, язычниками. А раз так, то все они должны были или войти в лоно истиной католической церкви, или быть истреблены без пощады. Только так и никак иначе. Третьего не дано.

Местные жители, всячески притесняемые «святым братством», старались селиться подальше от беспокойных соседей. Зато поближе к монастырским стенам жались постройки прибывших из некоторых европейских государств торговцев, миссионеров и просто авантюристов разных мастей. Весь этот сброд надеялся нагреть руки на чужой земле. Они скупали у крейцхеров награбленные ценности и увозили их в свои страны.

Именно таким искателем приключений и был Поль Лекок — подданный короля Франции. Вместе со своим господином, графом де ла Мотом, он участвовал в Крестовых походах, был тяжело ранен и брошен без средств к существованию. В госпитале Штейнгаузенского конвента его подлечили и, вручив небольшую сумму денег, выпроводили за ворота. Что оставалось делать приверженцу христовой церкви вдали от родных мест? Он решил открыть свою корчму и назвать ее «У врат Господних». Это название впоследствии привлекло сюда всех истинно верующих. К Лекоку повалил разношерстый люд, желающий обмыть успехи в своих темных делишках или, наоборот, залить хмельным неудачу.

Одним из завсегдатаев, как уже говорилось, был и госпитальер — брат Пауль. Когда-то он помог израненному в боях с нечестивцами Лекоку и теперь пользовался неограниченным кредитом у хозяина корчмы.

Обо всем этом поведал мне сотник в пути, пока мы, нахлестывая коней, мчались к берегам Дубиссы, которая отделяла своим руслом Жмудское княжество от остальной земли Литовской, где уже хозяйничали крестоносцы. Не забыл рассказать сотник и о том, что сам он находится в отдаленных родственных связях с хозяйкой корчмы. Он знавал ее довольно близко, когда пани Моника была еще юной деревенской простушкой, а не госпожой Лекок. Всех своих многочисленных друзей Моника представляла мужу-ревнивцу близкими и дальними родственниками.

Мне оставалось только улыбнуться тому, как легко водят за нос нашего брата эти красотки. Даже тех, кто сами себя считают выдающимися хитрецами.

Как и ожидалось, брата Пауля мы застали наедине с кувшинчиком доброго рейнского вина. Памятуя, что ему предстоит еще сотворить вечернюю молитву, Пауль не слишком усердствовал в возлияниях. И потому вполне осмысленно выслушал наши вопросы, обращенные к нему.

— Где книги из библиотеки? — спросил сотник, что называется, в лоб, поигрывая здоровенным кинжалом перед носом святоши.

Мне показалось, что от этого вопроса госпитальер сразу протрезвел.

— Наша библиотека лучшая из всех. Только в Мариенбурге, пожалуй, наберется томов побольше. Но мы надеемся переплюнуть личную библиотеку самого Великого магистра, когда завладеем всеми рукописями из хранилищ Бельского…