– Не могу.
– И я не могу. Но – бредите ли вы, нет ли – я не хочу знать и буду защищать наше счастье от ваших страшных фантазий своею грудью… больше: буду защищать вас даже от вас самой, потому что, чем больше думаю, тем больше убеждаюсь, что настоящий-то ваш враг не… ну, вы запретили мне называть ее имя, – но вы сами… Вы отравили себя ею, загипнотизировали. А я вас от нее спасу и гипноз этот разрушу.
Зоица покраснела, уронила голову на грудь Дебрянскому и пролепетала:
– Хорошо же… пусть исполнится судьба… А если мы погибнем, то умереть с тобой вместе теперь легче, чем жить без тебя одной… Если бы ты знал… если бы мог подозревать… Я так несчастна!..
– Так я сделаю тебя счастливою…
Вучич, аплодируя, прибежал из своего угла и сразу обнял жениха и невесту своими могучими узловатыми руками.
Поздно вечером, уже к полуночи, расстался Алексей Леонидович с невестою и, отказавшись от экипажа, лениво побрел пешком по набережной. Ему надо было освежить голову, полную впечатлений, и успокоить нервы, слишком приподнятые волнениями дня.
– Вот я и жених! – думал он, щелкая каблуками по плитам. – И как все легко и просто делается…
При мыслях этих он не испытал особенно сильной, захватывающей радости, но ему было спокойно и хорошо. Неприятно было только, что немножко кружилась голова и как будто знобило.
– Должно быть, в дополнение к законному браку схватил маленькую лихорадку. А вернее – нервная реакция после возбуждения. Напряжение было сильное. Чувствую себя совсем разбитым.
Огоньки Эспланады мерцали еще далеко-далеко впереди, а между тем Алексей Леонидович успел уже устать – мочи нет… Долго двигался он, лениво переставляя ноги и как-то не имея ни одной мысли в голове, будто ее вдруг ветром выдуло, – споткнулся о камень, вздрогнул, опамятовался.
– Кой черт? Неужели я уснул на ходу? Фу ты! Хорош жених! Рот разодрало зевотой!
Он присел на стенку набережной, и его сей же час согнуло и потянуло ко сну. Но едва дремота качнула его, как он почувствовал острый удар в сердце – такой внезапный и сильный, что он подпрыгнул и очнулся. Сердце уже не болело, зато неприятно ныла правая сторона груди, теснило под ребрами и откликалось колотьем в спину.
– Эге! Печень шалит! – подумал Дебрянский. – Что мудреного? Переволновался же я!
Ночь была свежая, и холодный, сырой камень набережной награждал его вместо отдыха неприятными мурашками по телу. Поднявшись на Эспланаду, к памятнику Капо д'Истрия, он зашел в придорожный кабачок и спросил себе стакан крепкой мастики.
– Здравствуйте! – окликнул его знакомый голос. Он поднял голову: пред ним стоял и скалил лошадиные зубы, весь рыжий под цилиндром, знакомый англичанин, бывший лейб-медик императрицы Елизаветы доктор Моллок.
– Ах, доктор!
Врач смотрел на него со странным выражением лица.
– Вы не больны?
– Нет… а что?
– У вас было лицо человека, теряющего сознание… Я дважды звал вас.
– Я слышал только один раз.
– Крепко задумались.
– Да… но…
Алексей Леонидович проверил себя и обратился к врачу с большим недоумением, почти испугом.
– Представьте, доктор: я решительно не помню теперь, о чем я думал…
– Забыли, о чем думали?
– Да… Только чувствую, что моя дума страшно меня утомила.
Взор Моллока обратился было на стакан с мастикою, но Дебрянский даже обиделся.
– Помилуйте! Я еще не пил.
– Вы лунатизмом не страдали?
– В детстве, говорят, вскакивал с постели по ночам… Взрослым – нет.
– Ara! A то у лунатиков часты подобная забывчивость и рассеянность мысли… Мое почтение.
– Покойной ночи.
Выпитая мастика подбодрила Дебрянского.
– Мосье не желает закусить? – почтительно кланяясь, спросил швейцар отеля Saint Georges, где Дебрянский занимал две комнаты. Но мосье чувствовал такую усталость, его так тянуло ко сну, что даже не ответил.
Пройдя к себе, Дебрянский опустился в кресло, чтобы перевести дух, и начал медленно раздеваться, борясь со сном, который то откидывал его голову назад, то свешивал ее на грудь… В это время дверь скрипнула, в комнату вошел и сел за стол прямо против Дебрянского мужчина; улыбающееся лицо его показалось Алексею Леонидовичу знакомым. Ну, конечно, он! Шишки и комья отечной кожи, бессмысленный, разбросанный взгляд.
– Петров! Откуда ты взялся?
Алексей Леонидович открыл глаза, разбуженный звуком своего голоса, и понял, что он бредил: в комнате не было никакого Петрова, а на столе смердела, догорая в медном шандале, свеча, которой, когда Алексей Леонидович взял ее у portier, (портье) оставалась еще добрая половина.
– Вот ясно привиделся, – подумал Дебрянский. – Фу, однако, как кружится голова… и глаза режет, будто кто под веки песку насыпал… Напрасно я пил эту мастику!
Но едва Алексей Леонидович погасил огонь и нырнул под одеяло, едва он стал забываться в том состоянии, что Мори так остроумно называл вожатаем сна – гипнагогическим, Петров снова выплыл из тьмы и снова сел пред Алексеем Леонидовичем, полуосвещенный желто-красным мутным огнем – как почти всегда озаряет кровь кошмарного видения. Он сидел, молчал и кивал, и раздражал Дебрянского своим киванием.
– Что тебе надо? Зачем пришел? – сердито спросил Алексей Леонидович, – ты, пожалуйста, не мечтай, что я тебя боюсь: я отлично сознаю, что вижу тебя во сне и что ты совсем не сам Петров, но моя ложная идея…
– Это хорошо, что ты сознаешь, брат, хорошо, – отозвался Петров.
– То-то… ты, брат, не лицо… ты – мастика!
– Превосходно! Не поддавайся! Не поддавайся! Воюй! Крепись!
Черты Петрова расплылись в воздухе. Заходили зеленые круги, а из них стали прыгать друг через друга необыкновенно прыткие козы, но вместо рогов у них росли растрепанные большие банные веники, а вместо хвостов вились и кружились длинные, пестро-мраморные, с черными вилкообразными жалами, Цмоки.
– Алексей Леонидович! – шептал голос Петрова над левым ухом Дебрянского. – Ты меня слышишь, понимаешь?
– Ну… что ж? Понимаю… – снисходительно отзывался Алексей Леонидович. – Вот только козы зачем?… Эх, напрасно я пил эту мастику!
А Петров шептал:
– Это не козы, а Лалы, они шпионят за нами, но ты их не бойся: граф Гичовский выучит их воздухоплаванию, и они улетят…
Лихорадочный кошмар мучил Дебрянского целую ночь, и целую ночь Петров нашептывал ему странные и глупые слова. К утру он представился Алексею Леонидовичу всего живее:
– Прощай, брат, – говорил он, надевая шляпу Дебрянского. – Мне пора.
– Ты, стало быть, из больницы-то вышел? – спрашивал Алексей Леонидович.
– Вышел, брат. Я теперь совсем здоров и свободен.
– Анна больше тебя не мучит?
– Анна тлен. Я сам Анна. Тра-ра-ра! Вот так дыра! Тля тлит тлен. Дотлею до тла и буду Анна.
– Да, бишь… позволь… я и забыл: ведь ты умер.
– Умер, голубчик. А ты ко мне на похороны не пришел? Свинство, брат.
– Откуда же ты, мертвый, узнал, что я здесь?
– Тра-ра-ра! Я теперь знаю все, что меня интересует.
– А почему я тебя интересую?
– Я тебя полюбил. Ты парень хороший. Я тебя стану беречь. Ах, Алексей Леонидович! Ты молодец, ты как себя показал, что молодец, я тебе и вчера за обедом, когда ты сделал предложение Зоице, шептал, что ты молодец…
– Так это ты меня хвалил и подбодрял?
– Тур-тур-тур… Тра-тра-ра… За здоровье жениха и невесты! Мое вам почтение! Ура!
– Ну, спасибо тебе, Петров, право, спасибо, товарищ…
– Но остерегайся, брат! Рискуешь ты, ох как рискуешь! Не тлит ли тлен сребра и злата? Против тебя, брат, сила собрана… большая… все гусары… тра-ра-ра… со двора. В замок… Рэтлер со двора.
– Стой! Вот ты узнал, где я, пришел…
– Ну?
– Да ведь ты – мертвый?