Часа через три поезд опять остановился. Загнали в тупик. В вагон пришел тот же майор с солдатом. Сначала Мирон подумал, что солдат такой же молодой, как и он, парнишка лет семнадцати, а оказалось, что солдат — девушка. В брюках, сапоги со шпорами, только без сабли.

— Ну, красноармеец Ефимов, покажи твою красавицу моему боевому коноводу, — сказал майор. — Знакомьтесь: Женя Лунь. А это боец-доброволец Мирон Ефимов, хозяин Звездочки.

Женя Лунь, как показалось Мирону, была своенравной. Из-под фуражки торчат светлые кудри… Расхаживает по вагону, заглядывает, есть ли сено в яслях. И носик морщит, словно принюхивается.

«Зачем они пришли? Только умыться помешали», — подумал Мирон. Он только что развязал вещевой мешок, в который старшина насовал ему запасное белье, портянки, полотенце, котелок, ложку, кружку, неприкосновенный запас продуктов — банка консервов, сухари. Даже мыло дал. Старшина сам уложил все в мешок защитного цвета, научил завязывать.

Майор и боец-девушка долго рассматривали Звездочку.

— Не знаю, чего ты восторгался, — сказала Женя мимоходом, обращаясь к майору на «ты». — Лошадь в хомуте ходила, вот потертости на шее.

Мирону девушка не понравилась. Воображает, словно что-то понимает в лошадях. Да и кто она такая?

Мирон еще не знал, что Женя — дочь майора.

— Ну, чем тут восторгаться? — не умолкала Женя. — Звезда на лбу? Так это бывает, и не редко.

— Замечательная лошадь! Посмотри, какой постав ног. И я не восторгаюсь, товарищ Лунь, а оцениваю, — нарочито строго ответил майор. — Боец Ефимов молодой, еще не обучен, а ты прошла школу верховой езды, так что принимай лошадь, а Ефимов пойдет пока в наш обоз…

— Нет, это, товарищ майор, не получится! — осмелился возразить Мирон. — В таком случае я сдаю вам лошадей и возвращаюсь в Читу. Я в обозе не буду!

— Это что еще за условия! — прикрикнул командир эскадрона. — Стойте, как положено, когда говорите со старшим по званию. Идем, товарищ Лунь! — Майор едва сошел с подножки, как поезд дернул и стал набирать скорость. А Женя осталась в вагоне.

Командир успел прыгнуть на подножку следующего вагона. Поезд шел без остановки долго.

Первой заговорила Женя.

— Говорят, ты сын генерала? Отец с кем-то говорил о тебе по телефону в Чите.

— Какой отец? — не понял Мирон.

— Ну, майор Лунь — мой отец. И ты не совсем вольный казак. Хотя ты добровольно пришел в Красную Армию, ты зачислен в наш эскадрон рядовым, ты теперь солдат.

Мирон долго молчал, вдумывался в услышанное, а потом спросил:

— А как же это: девчонка — и вдруг в кавалерии, да еще коновод?

— Очень просто. — Женя присела на тюк сена, вздохнула. — Мы жили до войны в Ямполе. Потом война. Отец ушел на фронт. А вскоре в город ворвались фашисты. Маму и брата убили… Я успела спрятаться в крапиве. Мне тогда было двенадцать лет. Всю крапивой обожгло, а я сидела и не шевелилась. Жила потом в деревне у бабушки. В сорок четвертом Ямполь освободили. Полк, в котором служил отец, первым ворвался в Ямполь. Я как вцепилась в батю, так оторвать не могли. Говорю ему: «Что хочешь делай, а я с тобой!» Сначала была помощником повара, потом телефонисткой. Отца в конце войны сюда, на Дальний Восток, послали. И я с ним. Формировались возле Читы. Лошадей люблю. — Женя улыбнулась. — Ты сколько учился?

— Десятилетку закончил. А что?

— Значит, в два раза грамотнее меня, а ничего не понял, — сказала Женя. — Я почему твою Звездочку корила?

— Откуда я знаю. Видно, не понравилась, — пожал плечами Мирон.

— Вот и не догадался, — опять улыбнулась Женя. — Чтобы отец не взял ее у тебя. Я ведь знаю, что такое любимая лошадь. Боевой конь — верный друг воина.

Мирон не хотел говорить Жене, что его родители погибли, чего доброго, подумает, что жалуется, ищет сочувствия.

Но Женя уговорила его рассказать о себе.

— Я же тебе все рассказала…

Мирон долго смотрел на Женю. И все-все, что произошло с ним, рассказал новой знакомой.

Воинский эшелон прибыл в Читу в ясный полдень. Выходить из вагонов, как и на других станциях, не разрешалось. На кассах висели таблички: «Билеты все проданы».

В вагоне было жарко и душно, но открывать зашторенные окна на остановках также не разрешалось.

Во всей пулеметной роте никто не был так взволнован, как сержант Котин. Здесь живут сестра жены — Клавдия и его сын Слава. Не виделись давно. Уже в пути на Дальний Восток он получил письмо от Славы. Сын сообщал, что его вызывали в военкомат. Медицинская комиссия признала годным в Военно-Морской Флот. Отец не смог сообщить Славе, что будет проезжать Читу. Личному составу был объявлен приказ, запрещающий сообщать родным о перемещении воинской части.

Когда поезд подходил к Чите, сержант Котин обратился к командиру роты капитану Мякову с просьбой разрешить ему хотя бы позвонить с вокзала Клавдии на службу и спросить о сыне.

Командир понимал состояние воина-отца, но помочь ничем не мог.

— Если бы я и разрешил, то мой боевой сержант отстал бы от поезда… Глянь в окно, — сказал капитан.

Вагон раза два качнуло, и безлюдный перрон поплыл в обратную сторону. Поезд уже набирал скорость.

— Садись, — предложил капитан. — У меня тоже истосковалась душа по семье…

Котин присел на край постели.

— Я понимаю… — вздохнул он.

Разговорились. Мяков показал фотографию своих дочерей. Большеглазые голышки сидят в корыте. Обе светловолосые и похожи на отца.

— Тоже давно не видел, — сказал капитан. — Старшая уже в школу пошла.

Мяков до войны служил на Севере, воевал на Карельском фронте. В конце войны написал жене о скорой встрече в Тамбове, но неожиданно был получен приказ грузиться в вагоны.

У Котина не было фотографий. Все оставлено в Риге. Он достал из кармана старый блокнот и вытащил из него письмо из Москвы, в котором сообщалось о гибели его жены.

— Да, брат, стукнула по тебе война, — посочувствовал командир, прочитав письмо. — Но ты не сердись на меня. Не мог я отпустить тебя…

— А как вы думаете, товарищ капитан, — настороженно спросил сержант, — зачем нас перебрасывают сюда? Неужели будет война с Японией?

— Думаю, что не случайно здесь все это… — ответил Мяков, кивнув головой в окно. — Погляди.

Все не заросшие кустарником участки возле железной дороги занимали пушки, тягачи, санитарные автобусы. Их скатили с платформ и поставили один за другим впритык.

— Да, махина! — удивился Котин. — Но когда нас много, на сердце легче, — сказал он.

В полдень поезд остановился. Послышалась команда дежурного по эшелону выгружаться.

От полустанка, где выгружались войска, рота капитана Мякова, оказавшаяся в хвосте полка, долго шла по лесным дорогам, огибая сопки, и только под вечер прибыла на берег быстрой и красивой реки Аргунь. Ближние лесистые подножья сопок были заняты войсками — танкистами и артиллеристами. Всюду дымили костры, но дым не останавливал «атаки» комаров.

Не обремененная тяжелой боевой техникой, рота разместилась довольно вольготно на крутом склоне горы, куда не могли забраться ни артиллеристы, ни танкисты. Солдаты после изнурительной дороги с жадностью пили холодную воду, многие лежали на земле, отгоняя комаров ветками. Перед закрытыми глазами все еще мелькали телеграфные столбы, деревья, поля и горы, краснофуражечные дежурные на станциях и путевые с поднятыми вверх желтыми флажками.

Ужин был приготовлен лишь к ночи. Ели у костров. И спать ложились тут же, завернувшись в шинель.

Утром, когда рота Мякова выстроилась на физзарядку, послышались реплики: «Чтобы солдат не зажирел…»

После завтрака чистили оружие. Сержант Котин приказал своему отделению разобрать пулеметы и смазать не густо свежей смазкой. В жару излишняя смазка стекает и собирает пыль в пазах. Он не заметил, как подошел капитан Мяков и молча присел на камень.