Палатку, стоящую почти у входа на рынок, старались не замечать. Глаза отводили, задумчиво глядя по сторонам, как бы невзначай обходили по кругу, издали. Вроде и нет тут никакой палатки. Пустое место, только неудобное — вот и обходили.

Но если кто-то замедлял шаг, вчитываясь в табличку над входом, или направлялся туда, чуть не весь рынок замирал и наблюдал за ним. Вот он шагает. Вот стоит, читает табличку. Скребет в затылке, сдвигая шапку на нос. Роется в карманах. Считает мелочь.

Заходит!

Все ждали.

А еще через минуту или две из палатки вылетал раскрасневшийся селянин и кидался тут же к прилавкам с напитками.

Пиво тут было плохонькое. Городское, свое, в каждом кабаке было разное. Но всегда вкусное, плотное, крепкое. А тут — вода водой. Но зато у них еще были вина и разные напитки из нездешних фруктов и овощей, что на виду у любого протирали, заливали тем же вином, взбалтывали, процеживали и наливали в глиняные кружки всем желающим.

Нет, хорошая ярмарка была, хорошая. Нечего бога гневить. И погода стояла сухая и теплая, хоть и осень уже давно.

Вот только эта палатка…

— Там у вас при входе написано…

— Вы умеете читать? Похвально. Заходите, присаживайтесь. Приятно пообщаться с грамотным человеком.

— Я хотел спросить…

— Вот и спросите. Что же вам стоять?

— Погодите, но там сказано — десять серебряных? А за что, собственно?

— И за что — написано, вы же прочитали, верно?

— Но это как-то странно даже. Разве дано нам, людям, знать такое?

— Я повторю, что сам же и написал на табличке: за десять серебряных я готов сообщить вам точную дату вашей смерти. Точную. Могу и причину смерти назвать. Если я ошибусь, вы получите свои деньги обратно.

— Вы смеетесь? Я выйду, меня за углом местные пырнут ножом, и кто получит с вас мои деньги?

— А кто вам сказал, что я не сообщу вам именно сегодняшнюю дату? И не приведу причиной смерти — нож? Ну же? Вы зашли поговорить? Или будете платить деньги?

— Жулики! Все равно — жулики!

Хлопнул брезентовый полог, быстрые шаги протопали по утоптанной до каменной твердости площади.

— Учитель, — выдвинулся из темного угла худой черноволосый мальчишка. — Но он же прав? Нельзя знать дату своей смерти?

— Во-первых, можно. Нет такого запрета на людях — знать. Все знания хороши и благородны. А во-вторых, никто пока да этого вопроса не дошел, ты обратил внимание? Они все боятся. А я ведь им просто напоминаю: все мы смертны. И они — тоже смертны. Но вот только думать-то об этом не хотят…

Кто-то потоптался у входа и откинул, наконец, полог, всматриваясь с солнечного дня в полусумрак палатки.

— Есть тут кто?

— Заходи, заходи, странник.

— Откуда ты знаешь, что я — странник?

— Прости меня, но твоя одежда, твои сапоги, твое оружие — все не местное. Ты издалека.

— Да-а, я издалека. И у меня много разных дел в этом городе. Но я специально зашел к тебе, пройдоха, как только увидел табличку. Ну-ка, скажи, когда я умру? Попробуй, обмани меня…

— Зачем мне тебя обманывать? Я скажу тебе совершенно бесплатно. Мне не нужны твои деньги, странник. Ты умрешь завтра до захода солнца.

— Я и не думал давать тебе денег, старик! Знаю я вас, шарлатанов… Но ты сказал, а я услышал. Завтра на заходе солнца я вернусь и погляжу тебе в глаза.

Он так и не вошел, брезгуя. Весь разговор прошел на пороге палатки. Опять закрылся полог. Опять простучали мимо каблуки. А старик, сидящий в центре, под световым пятном из отверстия вверху, вдруг встал и начал командовать:

— Собирай вещи. Складывай палатку. Мы уходим прямо сейчас.

— Учитель, ярмарка недавно открылась, мы еще можем заработать здесь много денег!

— Денег? Хочешь заработать денег? Оставайся. Скоро в этом городе будет очень много денег. Ничьих, свободных, лишних… Я ухожу.

— Да, учитель, мы уходим. Конечно. Не сердитесь на меня. Я уже собираюсь. Только ответьте мне, неразумному, почему? Почему сначала вы два дня сидели здесь и ничего не заработали. А теперь, когда к вам стали заходить, вы решили уйти, хотя ярмарка будет длиться еще долго?

— Сначала я просто предупреждал их, что все они смертны. Я не зарабатывал на этом. Заработаем мы потом, когда уйдем из города и пойдем по деревням. Так я думал сначала… А теперь. Ты видел его одежду? Видел его оружие?

— Да.

— А видел ты его лицо, его глаза, его шею?

— Я не обратил внимания, учитель.

— Вот поэтому ты ученик, а я учитель. Поэтому. Он умрет завтра до захода солнца. Я его не обманул. А за месяц вымрет весь город. Чума пришла на ярмарку с этим караваном. И они еще смеялись надо мной…

Непобедимый

Принц Аджах был непобедимым борцом на поясах. Весь год до обязательной ежегодной очередной войны с очередным врагом он только и делал, что разъезжал по стране, выискивал в каждом городе борцов и обязательно боролся с ними на поясах. И всегда выигрывал, укладывая огромного местного силача аккуратно плашмя на спину. После этого всенародного действа под громкую музыку и возбужденные вопли толпы был пир на весь мир — это тоже была традиция. Поэтому во всех городах и селах ждали с нетерпением, когда же принц Аджах приедет к ним. Побороть его никто и не мечтал, но вот пир… Пир — это да! И еще — разве просто побыть рядом с великим силачом, то есть, с величайшим силачом и непобедимым борцом, да еще и принцем — разве одно это не счастье?

Ваньо был простым пастухом в своем селе. Но он тоже мечтал о приезде принца. Для этого Ваньо каждый день делал зарядку, а потом бегал по холмам и лесам за баранами и овцами, иногда специально пугая их, чтобы бежали резвее. Еще он поднимал тяжести. Целыми днями он поднимал встречающиеся валуны, или таскал на спине молодого барашка. А иногда, поднатужась, взваливал на плечи опоясанную ремнем тушу старого барана-вожака и тащил его на себе под неумолчное баранье "бэ-э-э". Отара слышала голос вожака и бежала, куда вел их Ваньо.

Вечером, сдав скот владельцам, Ваньо обливался холодной колодезной водой, надевал праздничную рубашку, вышитую красными крестиками по вороту и рукавам, и шел к месту сбора всех селян, к харчевне, стоящей на выезде из села. В ней всегда останавливались проезжающие через село купцы, потому что пиво у них тут варилось вкусное — это из-за воды, наверное — и еще потому что это была самая последняя "сельская" харчевня. Дальше начинались места, которые относились к городу, и там почему-то такая же еда и такая же постель стоили уже гораздо дороже.

У харчевни Ваньо снимал рубаху и похаживал по вытоптанному до каменной твердости двору, пошевеливая плечами, напрягая руки и покрикивая, что готов сразиться на поясах с любым желающим, обещая напоить пивом того, кто победит. Пиво в селе любили. И развлечение такое — тоже. Потому каждый вечер Ваньо боролся. Он уже не раз кидал через себя или аккуратно укладывал перед собой всех сельских силачей. И даже кузнец признал, что хотя на руках он бы Ваньо быстро обставил, но вот спина у Ваньо крепче, потому на поясах он и выигрывает.

Долго ли, коротко, близко ли, далеко, но заехал в село по своим королевским делам и какой-то гвардеец. Он пил пиво, отирая пену с длинных черных усов, касающихся его мощной груди, если он чуть наклонял голову, смотрел рассеянно в окно на закат, думал о чем-то своем. А Ваньо опять похаживал по двору и звал селян сразиться с ним на поясах. И клал одного за другим всех, кто выходил против него.

Заинтересовался гвардеец, потом подозвал хозяина, переговорил с ним негромко, узнал имя борца, а утром, молча и неспешно собравшись, легкой рысью ускакал на своем невысоком коньке дальше. Наверное, в столицу.

А через месяц староста получил извещение, что принц Аджах заедет в село на пути из столицы к границе.

После письма сразу наехали столичные. Они бродили везде, все трогали, все измеряли и все что-то морщились. Потом потянулись подводы. На них везли разобранный по бревнышку походный дворец принца. На каждом бревнышке был свой номер, поэтому молчаливые опытные рабочие быстро собрали на луговине, где до того всегда пасли коров, высокий с острой крышей, похожей на наконечник гигантского копья, дворец.