А время работает на нас, подумал король. Время — оно нужно, чтобы поднять гвардейцев и привести их от казарм к дворцу. Еще бы хоть с четверть часа продержаться. Гвардия успеет. Гвардия справится.
— Свобода и совесть!
Что за дурацкий пароль? Что они орут какую-то чушь? Какая свобода, кому, от чего? И какое отношение свобода имеет к совести? Если есть совесть — нет никакой свободы. Это же ясно даже выпускнику гимназии. А тут — взрослые люди… Что за дешевый романтизм? Кто это, кстати?
Король повернулся к двери. Две створки. Вышибут быстро. Надо было хоть в спальню делать маленькие двери. Тогда — еще пять минут. а если бы оковать железом, да железный же засов — так и все полчаса.
Двери рухнули с грохотом, поднимая белую каменную пыль.
— За короля! — жидковато, жидковато…
Трое выступили вперед. Смертники. Последние из черных. Последние верные. Личная охрана. Король сам шагнул вперед, плечами оттеснив в стороны рыцарей.
— Ну, и кто это тут пришел к своему королю? — спросил он вроде бы тихо, но слышно было всем. Король не надел шлем, седые кудри стояли облаком, подсвеченные сзади горящими факелами.
— Время-то неурочное, неприемное, утреннее…,- хэкнул, отбивая щитом первый удар копья.
Копья — это плохо. Умелый копейщик в строю всегда сильнее мечника. Тут надо сразу ближе пробиваться, вплотную, чтобы они друг друга прикрыть не могли. Подставив щит под уколеще одного хищно прянувшего к нему острия, сияющего красным, он сделал широкий шаг в полуприсяде и не глядя ткнул мечом снизу вверх. Тут же слева и справа поддержали черные, слитно шагнув и оттеснив к дверям нападающих. В дверях бы их сдержать. Все же тут трое в ряд — максимум. А если пустить в комнату, то придется биться с десятком одновременно. Сомнут. Где же гвардия? Пора бы уже…
Отбить удар, пропустить над головой второй, подпрыгнуть, опять закрыться щитом, рубануть сверху, отгоняя.
Долго им так не простоять.
Слева вскрикнул и отшатнулся, зажимая плечо, рыцарь. Его место заступил последний, держащийся до того сзади.
— Свобода и совесть! — раздалось вдруг мощно и слаженно из коридора.
И обороняющуюся троицу, как пробку, вышибло напором тел из двери. Ну, вот и все. Теперь — каждый сам за себя. Король крутнулся на месте, стуча мечом по подставленным щитам, сделал шаг назад, еще один, увидел, как падает последний черный, почувствовал за спиной мелкое плетение окна. Ну же, гвардия! Где ты, гвардия? Он окованным локтем вышиб стекло, махнул перед собой резко сверху, тут же снизу и опять сверху… Глянул быстро через плечо.
Руки опустились бессильно. Это не враг. Это кто-то свой. Заговор!
Гвардия в полном порядке стояла парадным строем во дворе. Со знаменами и офицерами впереди. Она стояла и ждала. Чего? Смерти его ждала? Ах, ты, нечисть какая…
Еще мечом, толкнуть щитом, чтобы место было для замаха… Не толкается. Тесно. Давят со всех сторон. Уже и руку не поднять для удара.
Король выронил меч, дернул тут же из-за пояса кинжал, ткнул вперед, но кто-то уже кинулся в ноги, со всех сторон толкнулась толпа, качнулась, давя… И вот уже только ноги вокруг. Ноги и щиты, которыми давят, жмут. Выдирают кинжал из руки, снимают с руки щит, режут ремни и скидывают доспехи.
Король хрипел в ярости и ненависти. Дергался под неподъемным весом… Даже сапоги сдернули. Боевые сапоги с кармашками для ножей, со стальными клювами спереди…
Все. Теперь — все.
Он расслабился, уступая силе.
Упустил. Просмотрел что-то… Сам виноват.
Запах крови и смерти туманил голову. Воздуха не хватало. Ну, чего ждут?
— Свобода и совесть, — сказал кто-то негромко. Толпа расступилась, пропуская к королю…
— Карл? Ты? — узнал король своего племянника.
— Выйдите все. Караулить двери. Гвардии занять посты, — команды раздавались четко и так же четко исполнялись. Отходили люди, становилась стража у дверей, от строя гвардейцев отделялись патрули и двигались на свои посты по боевому расписанию…
— Ну, дядя, вот и все…
— Что за детский лепет? Что это такое вы кричали? Что еще за свобода и к чему тут приплели совесть? — недовольно ворчал, поднимаясь медленно с пола, король. Переворот уже удался, а раз так — хоть немного поговорить, протянуть хоть немного. Все равно не жить. Потому всех и удалили. Король не может умереть от рук простолюдина. Король умирает своей смертью. Или не своей. Но — от рук короля. И никак иначе.
— А как ты хотел, дядюшка? Народ хочет настоящей свободы и хочет, чтобы правили им по совести. По совести и по закону, а не по велению и хотению сумасшедшего тирана.
— А сумасшедший тиран — это я, выходит?
— Да. Ты. Такие, как ты, не должны жить на земле. Если просто посчитать, сколько людей, самых честных и отважных рыцарей, ты уничтожил…
— Я — уничтожил? — мальчишке удалось изумить короля. То есть, бывшего короля.
— Как только появлялся смелый человек, который не боялся спорить с тобой, так сразу…
— Что — сразу? Мальчишка, ты видел казни? Хоть кто-то в мире видел казни и расправы в нашей столице?
— Уж лучше бы их казнили при людях, на свету, чем так — расправляться втихомолку. Где граф Рейнольд — честнейший из честных, поднимавший свой голос против тебя? Где рыцарь Осс? Где храбрый Бэр, получивший за сражение на перевале дворянство? Где они? Ты убил всех! Это знает каждый в стране…
Король засмеялся, заперхал, стуча кулаком по груди…
— Да-а… Вот как я все устроил хорошо… Это ты убил их всех, мальчик. Ты сегодня убил их всех. Граф Рейнольд командовал моими черными рыцарями. Рыцари Осс и Бэр были моей личной стражей. Вон их тела. И все остальные, лучшие из лучших, кто мог спорить со мной, кто не боялся "сумасшедшего тирана и деспота" — они все были моими самыми верными защитниками и друзьями. Они все были черными рыцарями…
— Не верю! А где же их дети, их семьи?
— Их семьи вывезены в дружественные страны. Их дети учатся в лучших университетах… Пойми, чем страшнее выступить против — тем честнее выступивший. А честность требует награды. Все честные теперь лежат на втором этаже. Честные устилают своими телами парадную лестницу. Мои честные… А теперь, выходит так по всему, честные — это ты и твои бойцы. Ну, заканчивай, мальчик, свое дело. Одно скажу напоследок. Восстанови отряд черных рыцарей. Сразу восстанови. И тогда тебя будут бояться враги, тебе будут верны друзья, и бояться ты будешь — только совестливых родственников…
Через минуту тело короля упало на площадь из окна третьего этажа.
— Король умер! — протяжно возгласил с высокого крыльца герольд в церемониальном ярком наряде.
— Да здравствует король! — слаженно рявкнула гвардия, вглядываясь в окно, из которого смотрел вниз новый король, обещавший всем свободу и правление по совести.
Король Кунц
Он гордился.
Он так гордился, что чуть не лопался от такой явной своей гордости. Гордиться помогало то, что ему внимали. Внимать, если кому не понятно, это слушать со вниманием. Если бы он был тут среди всех начальником, то мог бы еще сказать, что его "ели глазами". Да только какой он тут начальник, откуда бы?
— Опять расселся тут, бездельник, — прошипел над его ухом хриплый голос.
Прошипел, потому что с уважением. Чтобы не все слышали, значит, а только он. А хриплый голос оттого, что двери здесь все время настежь. Так и машут деревянным крылом, загоняя в уютный плотный, пропитанный пивом и запахами капусты и мяса, теплый зал холодный ветер с улицы. Вот и хрипит почти всю зиму кабатчик хромой Михей.
Охромел он еще пять лет назад, когда по такой же вот примерно погоде сверзился, поскользнувшись на разлитом да и замерзшем потом пиве, в собственный же глубокий подвал. Болел тогда долго. Потом еще ходил по кабаку с палкой подмышкой. Теперь вот хромает и все косится сердито на очередного посетителя, медлящего закрыть дверь.
— Ну, — снова захрипел он в самое ухо.