Толпа валит все ближе. Она вырывает ручки, вышибает двери. Визг очередной крысы — и опять только рев толпы.

Я не могу. С толпой — не могу. Но…

Там же с ними Юрик. Он совсем еще дурной. Он буквально недавно понял, что такое "бесконечность". После этого он лежал на своей кровати неделю, свернувшись клубком. Капельницы — это как положено. Если и умирают у нас дети, то не от голода или жажды. Юрик только вчера вернулся в класс, худой и бледный.

Там с ними Витек. Витек был один из старших. Он пытался спорить, приводить примеры, сочинять какие-то доводы. Я ставил ему отличные отметки именно за это — он хватался за любую оговорку, за любое темное пятно в истории…

Там Ирка. Огненная Ирка, вскипающая от любой несправедливости, считающая весь класс, да что там класс — весь поток — своей родней. А за родных умрет. Любой промах в оценке, любое занижение — ох, это уж не надо, сто раз предупреждал всех! — она летела на разборки, как фурия, как богиня войны.

Там Женька. Совсем еще пацан, маленький, недавний. И при этом болезненная честность. Это он сказал Историку, что не верит. Встал и тихо сказал. А потом Историк сидел у меня в кабинете, мы пили с ним коньяк, который я достал из сейфа, а он все повторял, что вот же, собака какая, чувствует, наверное. Потому что и сам Историк уже не верил…

Историк был на четвертом этаже. Там уже тихо. Нет больше Историка. И воспитателей нет, кто не успел сбежать. Нет Математички… Я думал, женщин они не тронут…

Да! Да! Я ждал всего этого! Не может быть иначе! Когда-нибудь взрыв должен был состояться.

Но я думал, что женщин они все-таки не тронут. При всем том, что с женщинами… Но толпа пустила впереди девчонок. Женщин просто разорвали.

Кровь. Они попробовали кровь. Теперь остановить толпу можно только экстраординарными средствами.

Еще секунда.

Ну, мой выход?

Я мог бы уйти. Убежать, как сделали те, кто успел. Но пусть будет — я не успел. Пусть будет, я — дурак. Пусть. Но… Вдох, выдох… Вперед!

— Вы ищете меня?

Говорить, говорить с ними, для них, пока они приостановились в недоумении.

— Вот — это я. Это моя школа. Вы — мои ученики. Я — директор. Я отвечаю за все, и раз так уж случилось… Вот я. И я не сопротивляюсь. Потому что это — ваша школа.

Я становлюсь на колени. Я снимаю свою рясу. Ну, да, да, я развязал пояс заранее. И подрезал по швам — а как иначе? Тут каждое движение оценивается и взвешивается. Каждый момент — решающий.

— Вот я почти голый перед вами.

В угол летит белая нижняя рубаха.

— У меня нет никакого оружия. Ни камней, ни палок — нет ничего у меня.

Расстегивается брючной ремень.

— Прошу прощения, тут девушки. Я не буду опошлять момент. Вот — я. Я сделал что-то не так? Я заслужил смерть со всей своей школой? Бейте меня. Топчите. Убивайте. Вот — я.

Ложусь плашмя лицом вниз на пол, раскидываю крестом руки. Это важно на самом деле. Это вбито в подкорку.

— Вот — я. Я в вашей власти. Я не убегаю. Я не дерусь. Я не могу драться с вами, потому что я вас… Люблю. Когда любишь — веришь. Я верю вам. Раз такое случилось, значит, неспроста. Я виноват. Вот — я.

Нас учили говорить с толпой, чтобы перекричать любой крик. Лежа говорить труднее. Но лежа говорить и легче. Я не вижу изумленных или насмешливо прищуренных глаз.

Эрик. Умница Эрик, считающий, что никто его не любит. Но ведь это неправда!

Ксанка. Она красивая. Она такая красивая, что наступает какой-то паралич — а ей все кажется, что смеются над ней.

Олег. Как Ирка в своем классе, в своем потоке — так Олег среди старших. Он знал, наверняка. Он знал все. Ничто в школе не могло подняться без него.

Я не смотрю на них. Я не вижу их лиц, их глаз, их рук с зажатыми палками и камнями. Я просто лежу перед ними в длинном коридоре первого этажа. Вот — я. Я виноват? Ну же?

Все-таки я очень боюсь. Я жду внезапного удара. Жду, кто же первый кинет камень. За первым последует целый град, и на каком-то ударе станет совсем не больно. Надо просто потерпеть. Минуту. Или целых пять.

Что они там делают, внизу? Зачем?

Пок-пок-пок — раздается за выбитыми окнами. Вспышки и визг летящей резиновой картечи. Вой инфразвука. Автоматные очереди у входа…

…

— И все же, почему вы поступили так?

— Мне показалось, понимаете… Я подумал… Они ждали сопротивления. Они хотели, чтобы с ними дрались, сражались. Чтобы их хватали, куда-то тащили, связывали, пытали, допрашивали. Так они хотели. Мне так казалось… И вот я подумал, что если я не буду делать так — я их успокою. И все закончится.

— Ложь! Вы таки образом поддержали их! На самом деле — вы поддержали их! Вы подтвердили им — так можно!

— И что? Расстрелять теперь меня за это? — говорить было лениво и скучно. Все закончилось не так.

— Нет, зачем же. Вы — ценный кадр нашей системы воспитания и образования. Теперь вы сами будете воспитателем.

— А они? Мои ученики?

— У вас теперь будут новые ученики. И вы теперь примете все меры, чтобы они не были такими, какими были те.

Мне это просто показалось? Или он специально подчеркнул голосом "были"?

Сигнал домофона — почему везде и всегда ставят такие гнусные сигналы — раздался как всегда неожиданно.

— Ну? — спросил я хмуро в трубку.

— Откройте, пожалуйста!

— Я никого не приглашал и не жду. Кто это?

— Просто откройте, пожалуйста. За мной гонятся!

— А почему вы мой номер набрали? Что, короче номеров не нашлось?

— Это просто случайный набор цифр, понимаете? Откройте, они уже близко! Скорее!

Я отодвинул трубку от уха — уж очень там орал громко этот мужик. Чего это я должен кого-то пускать, если он не ко мне? Пусть другим звонит. Тем, к кому идет. А если не к нам — какого фига вообще?

— Нет, — сказал я в трубку и повесил ее на место.

Не успел дойти до дивана перед включенным телевизором, где по зеленому полю бегали белые и красные фигурки, гоняя пятнистый мяч, как снова раздался гадкий сигнал домофона.

— Ну, чего еще? — грубо спросил я в трубку.

— Это квартира триста восемьдесят четыре? — какой-то серый, суконный голос.

— Да.

— Оставайтесь на месте. Приготовьте документы и свои объяснения, почему именно к вам пытался пробиться преследуемый законными властями преступник. Вам все ясно?

В трубке раздался писк открывающегося замка, потом стучали сапоги, прошло человек пять, не меньше. Я бросил трубку болтаться на перекрученном проводе, а сам выглянул из кухни во двор. Там стояла машина, в которую грузили какой-то длинный сверток. А еще двое в темной форме расспрашивали нашу консьержку, вредную старуху, а она как раз тыкала пальцем в мои окна.

Оба-на…

И что же теперь делать?

Пока я думал, а лифт медленно поднимался наверх, ноги сами ткнулись в летние кроссовки, руки прихватили с полки бумажник, щелкнул замок… Нет, надо оставить замок открытым — тогда они еще по квартире походят, поищут. Кто такие "они" — даже и не задавался вопросом.

Через пожарную лестницу выше этажом. Потом лифт — донизу. Он тут иначе не ходит. Потом, не выходя из лифта, и даже не выглядывая из него, на второй этаж. Тут, со второго, был выход по "пожарке" прямо во двор. Откуда знал, откуда знал — когда ремонт был, пользовался.

А теперь — бежать! Бежать!

Только далеко убежать не вышло. Эти наши такие безопасные глухие дворы с одним выходом… Увидели почти сразу. Закричали, замахали руками, стали залезать в машину. А я — как на стадионе, в детстве, локти прижать, колени выше, отталкиваться дальше… Долго так не пробежать, конечно, но хоть скорость какую-то. Хоть еще пять минут свободы. Вот туда, во дворы, за гаражи. Попробовать уйти, что ли… Обмануть?

Набираю… Какой номер набрать? А все равно. Вот — один, один, один.

Недовольный голос в динамике:

— Кто там еще? Чего надо?

— Откройте, пожалуйста. За мной гонятся.