Сейчас уже никто не спорит, что нужно принимать срочные меры для спасения Гималаев. И первый шаг — это восстановление их растительного покрова. В Непале ныне созданы сотни питомников для выращивания саженцев ели, арчи, плодовых деревьев. Крестьяне затем высаживают их на крутых склонах, чтобы приостановить разрушение. Таким путем к 2000 году непальские власти намечают восстановить основные площади вырубленных лесов. Одновременно начато сооружение небольших электростанций на горных ручьях и речках, которые должны обеспечить местные энергетические потребности.

Экологические проблемы Гималаев вызваны деятельностью человека, и его долг решить их, пока еще не поздно.

С. Барсов

Вологда издревле украшалась амбарами, отсюда товары русские расходились по всей Европе; в городе со времен Ивана Грозного существовала даже слобода — Фрязиновая, иноземцами населенная. Петр I не раз проезжал через Вологду, где с купчинами местными по-голландски беседовал, а после Полтавы он пленных шведов сослал на житье вологодское:

— Народ там приветливый, а в слободе Фрязиновой единоверцев сыщете, дабы не совсем вам одичать...

Однажды, в сильный мороз, когда в доме купца Ивана Рычкова уже почивать готовились, с улицы раздался стук в ворота и кто-то жалобно взывал о милосердии христианском.

— Не наш стонет,— озаботилась дородная Капитолина Рычкова.— По-немецки плачется... Пустим, што ли?

— Чай, заколела душа чужая,— согласился хозяин.— А коли у наших ворот замерзнет, потом сраму не оберемся...

В теплую горницу ввалился закоченевший «герой Полтавы» и был изумлен, когда хозяин радушно приветствовал его по-немецки. Ночной гость представился:

— Граф Иоахим Бонде из Голштинии, но имел несчастье соблазниться славою шведских знамен королевуса Карла Двенадцатого, почему и познал на себе все ужасы зимы российской...

Купец о себе рассказал, что семья их имеет контору в Архангельске, если кому в Европе щетина нужна или клей, смола древесная или икра вкусная, те непременно к семье Рычковых обращаются. Стал граф Бонде навещать дом хлебосольного купца, а с маленьким Петрушей баловался, как со своим дитятей. Мальчику было восемь лет, когда граф Бонде пришел проститься.

— Карл-Фридрих, мой герцог Голштинии, ныне ищет руки и сердца у дочери царя вашего — Анны Петровны, и потому государь ваш всех голштинцев от ссылки печальной избавляет...

Уехал. А вскоре беда нагрянула: на Сухоне и Двине побило барки с товарами, семья Рычковых в одночасье разорилась. Батюшка горевал, сказывая Капитолине Ивановне:

— На пустом месте едина крапива растет. Придется дом в Вологде продать, едем в Москву счастье сыскивать.

Был 1720 год. Петруша Рычков уже знал грамматику, арифметикой овладел. Однажды, гуляя с батюшкой по Москве, он дернул его за рукав кафтана.

— Гляди, наш дядя Юхим в карете-то золотой едет, а с ним господа-то всякие, вельможные да важные...

Граф Иоахим Бонде состоял в свите зятя русского царя, но не стал чваниться, облобызав Рычковых приветливо:

— Вы были моими добрыми друзьями в Вологде, теперь я в Москве стану вашим доброжелателем...

По его настоянию герцог сделал батюшку своим «гоф-фактором», и тогда же определилась судьба Петруши Рычкова.

— Вот что! — решил отец.— Ныне коммерция да науки меркантильные Отечеству крайне нужны стали, а потому решил я тебя к бухгалтерскому делу приспособить. Предков знатных за Рычковыми не водится, посему-то, сыночек родненький, тебе лбом дорогу пробивать надобно...

На полотняных фабриках, общаясь с мастерами-иноземцами, Петя Рычков освоил немецкий с голландским, а директор Иоганн Тамес посвящал его в тайны бухгалтерии, в суетный мир доходов и расходов. «Он меня, как сына, любил... к размножению мануфактур и к пользе российской коммерции чинимых употреблял» — так вспоминалось Рычкову на закате жизни. Выучка пошла на пользу, и в 1730 году молодой бухгалтер стал управлять Ямбургскими стекольными заводами. Здесь, в захолустье, встретилась ему красавица Анисья Гуляева, которая и стала его женою... Петр Иванович жил и радовался:

— Ничто нам! Сто рублев в год имеем, проживем.

— Дурак ты,— покачал головой тесть Прокофий Гуляев.— Эвон в таможню столичную немца взяли за восемьсот рублев в год на всем готовом, дабы бухгалтерию соблюдал. А он по-русски — ни гугу, пишет по-немецки, при нем толмача содержат... Что ты сидишь тут, в лесу, да ста рублям радуешься? Ехал бы в Питерсбурх да в ножки господам знатным падал... Пусть они тебя на место этого немца определят.

— Совестно, Прокофий Данилыч...

— А-а... Ну, тогда и сиди в лесу. Корми комаров. А вот как детишки забегают, тогда по-другому запоешь...

Скоро заводы стекольные из Ямбурга перевели в Петербург, и волей-неволей Рычков обратился в Сенат, где его приветил сенатский обер-секретарь Иван Кирилов.

— По мне,— сказал он Рычкову,— так лучше бы при таможне русского бухгалтера содержать, нежели немца, который на меня же, на русского, и косоротится. Пиши прошение, уладим. Сто пятьдесят рублев в год получать станешь.

— Да немец-то восемьсот имел! На всем готовом...

— Так это немец,— перебил Кирилов.— А ты русский...

Было время немецкого засилья при царице Анне Иоанновне — кровавой! Рычков стал бухгалтером при таможне. Это сейчас, куда ни придешь, всюду сыщешь бухгалтера, а в те стародавние времена бухгалтер был персона редкостная и значительная, ибо начальники только воровать деньги умели, а вот изыскивать выгоды для казны — на это у них ума не хватало.

Умен был сенатский секретарь Кирилов: великий рачитель Отечества, экономист и географ, он далеко видел, уже прозревал будущее. Экспедиция, им задуманная, называлась «Известной» (известная для избранных, она была засекречена для других). Киргизы пожелали принять русское подданство, их хан просил Россию, чтобы она в устье реки Ори заложила торговый город, которому и предстояло стать Оренбургом.

— Для «известного» дела,— объявил Кирилов Рычкову,— надобен бухгалтер знающий, каковым ты и станешь...

Россия нуждалась в торговле с Азией, и в августе 1735 года Оренбург был заложен. Но сейчас на том месте стоит город Орск, а сам Оренбург перетащили к Красной Горе (ныне там село Красногорское), и только в устье реки Сакмары Оренбург нашел свое фундаментальное место, которое занимает и поныне.

От множества огорчений, перетрудившись, добряк Кирилов умер, его пост занял Василий Никитич Татищев.

При нем Рычков ведал Оренбургской канцелярий.

Василий Никитич мыслил широко, государственно. Он учил Рычкова смотреть на все глазами историка.

— Кирилов покойный оставил после себя атлас Отечества, а что после тебя останется, Петр Иваныч? Неужто один только дом в Оренбурге, где ты семью расселил? А ведь края эти дикие нуждаются в описании научном, Оренбургу пора свою летопись заиметь, дабы потомки о наших стараниях ведали...

Такие поучения немало удивляли бухгалтера:

— Уфа-то, заведенная еще от Ивана Грозного, вестимо, в истории нуждается. А мы-то здесь без году неделя... Нам ли о летописях горевать, коли ни кола ни двора не имеем!

Татищев подвел его к окну, указал вдаль.

— Гляди сам, сколь далече отселе нам видится... Не отсюда ли пролягут шляхи торговые до Индии?

Что говорить — виделось далеко, даже очень далеко... Давно ли здесь верблюды скорбно жевали траву, а теперь стоял город-форпост: за крепостными валами, с которых строго поглядывали пушки, разместились гостиные дворы, по Яику плыли плоты из свежих лесин, всюду шумели толпы людей, понаехавших отовсюду за лучшей долей. Солдатам и матросам нарезали земли — сколько душа пожелает, только не ленись да паши... Почва же столь благодатна, что сторожилы баяли: кол в землю вобьешь — а наутро дерево зришь! А вокруг Оренбурга уже возводились новые села с веселыми жителями, там жаркий ветер колыхал пшеничные стебли. Анисья Прокофьевна говорила мужу — не в упрек: