— Только в могиле,— бушевал он в канцелярии,— такой человек, как Рычков, расстанется со своею черной душой...

Рычков был уже в могиле, когда его рукопись попала в руки поэта Пушкина. «Я имел случай ею пользоваться,— писал поэт.— Она отличается смиренной добросовестностью в развитии истины, добродушным и дельным изложением оной, которые составляют неоценимое достоинство ученых людей того времени». Издавая свою «Историю пугачевского бунта», Пушкин опубликовал в приложении к ней и записки Рычкова об осаде Оренбурга...

Так в нашей истории Петр Иванович невольно совместил свое историческое имя с именами Ломоносова и Пушкина!

Рычкову исполнилось 63 года, а он давно чувствовал себя стариком: слишком уж много выпало тревог и волнений в жизни бухгалтера, историка, географа, чиновника, писателя, мужа двух жен и, наконец, отца многих детей. В феврале 1773 года, выходя из канцелярии, он на обледенелом крыльце неловко оступился и повредил себе ногу. С тех пор превратился в инвалида: с одного боку опирался на костыль, с другой стороны его поддерживал слуга... «Впрочем,— записал он,— домашнее мое упражнение состояло большую частию в сочинении топографического словаря на всю Оренбургскую губернию».

— Оставлю после себя народный лексикон, каким народ выражает географические понятия и названия...

Лексикон занял 512 листов бумаги, и Екатерина II, получив его копию, распорядилась выдать из казны 15000 рублей.

Петр Иванович от такого подарка не отказался:

— Но чую, что смазывают меня перед дальней дорогой, яко старый шарабан, чтобы не сильно скрипел. Да и то верно — с местной критикой мне не ужиться...

В марте 1777 года Рычков указом императрицы был назначен «главным командиром» Екатеринбургских заводов на Урале. Это было видное повышение, но это было и заметное удаление. Отказываться нельзя, и он поехал вместе с женою... Приехал на новое место и слег. Елена Денисьевна плакала.

— Не рыдай, Аленушка! — сказал ей Рычков.— Устал я от жизни сей... не оставь меня здесь. Отвези на родину.

— Никак ты обратно в Вологду захотел?

— Я и забыл про нее... увези меня... в Спасское... Он закрыл глаза так спокойно, будто уснул.

Его отвезли в те края, где он прославил себя, и похоронили в селе Спасском, где журчал чистый ключ-родник, где тревожно гудели медовые пчелы. Многочисленные потомки немало гордились славою своего предка, но сохранить его могилу не смогли. Уже в 1877 году некий Р. Г. Игнатьев не обнаружил на могиле Рычкова даже надписи... Так она и затерялась для нас, и мы уже не можем поставить памятника!

Валентин Пикуль

Ночью предстояла новая атака. Пехота при поддержке нашего танка должна была наступать в направлении Кувшиново, Подборье.

Стояли крепкие морозы. Мы знали, что фашисты соорудили стены из бревен, засыпали их снегом, облили водой. Казалось, к этим ледяным валам не подступиться. До немецкого переднего края около 600 метров. Ждут ли фашисты атаку?..

С вечера выпал снег. Вблизи все ровное и белое, а дальше не видно ни зги. Послышался скрип снега: из темноты выступили фигуры бойцов.

— Принимайте, товарищ лейтенант,— приглушенно проговорил первый из подошедших, сержант.— Комбат направил к вам. Десант, шесть человек.

Десантники принесли с собой несколько ящиков винтовочных патронов. Все погрузили на броню и сами устроились за башней.

Появился комбат. Судя по всему, он отлично знал окрестности. Без карты, на местности он показал направление нашего наступления.

— Главный ориентир — вот этот просвет... То — дорога на Подборье. Потом поворот, за ним поляна. Будьте начеку — у немцев мин понаставлено,— сказал командир батальона и изучающе окинул взглядом моих ребят.

Со своим экипажем я сам познакомился всего неделю назад, 20 февраля 1942 года. Это произошло в Москве, недалеко от теперешней станции метро «Октябрьское поле», прямо на железнодорожной платформе воинского эшелона, куда уже были погружены машины для вновь сформированного 438-го отдельного танкового батальона 49-й армии. Двое — механик-водитель старший сержант Штокалюк Тимофей Сидорович и стрелок-радист Тимошенко Иван Дмитриевич были с Украины. Башенный стрелок Медведев Иван Степанович — воронежский, как сейчас помню, из села Синеляпиговское. Все они были 1920 года рождения. Я же был моложе их на два года.

Наш батальон предназначался для участия в боях совместно с пехотными частями и соединениями 49-й армии по освобождению города Юхнова Калужской области, расположенного на 209-м километре Варшавского шоссе от Москвы.

По сигналу комбата танк с десантом на броне на малом газу тронулся вперед. Из-за деревьев выступила пехота и, охватив Т-34 подковой, пошла за ним, утопая в снегу.

Противник обнаружил нас лишь в ста — ста тридцати метрах от своего переднего края. В темное небо взвились ракеты. Раздались автоматные и пулеметные очереди. Но было поздно: нас уже не остановить.

Еще громче, на всю мощь, взревел мотор боевой машины, застучали оба пулемета. Открыли мы огонь и из пушки. Снаряды валили деревья, и они, падая, давили врага.

А вот и первая преграда — стена из бревен и льда. Тимофей Штокалюк направил машину сначала на стену, а затем резко бросил ее вправо, впритирку по касательной. Танк, с ревом подминая под себя бревна и все то, что было за ними, проскочил преграду. Уцелевшие гитлеровцы бросились наутек. Многих из них настиг наш огонь. Вели огонь стрелок-радист Иван Тимошенко из лобового пулемета и я — из спаренного с пушкой.

Вторая стена оказалась чуть левее дороги. Штокалюк повторяет прежний маневр. Треск, огонь, крики... Путь вперед открыт.

Скорость держали самую малую, чтобы не отрываться в темноте от пехоты. Хоть мы и находимся под защитой брони, но куда уверенней чувствуешь себя, если слева, справа и сзади тебя есть прикрытие.

Пехотинцы все-таки отставали от нас. Время от времени приходилось делать остановки, чтобы дать возможность им подтянуться. Нужно это было и для того, чтобы дать возможность сориентироваться — и мне, и механику-водителю: через приборы наблюдения за двадцать метров ничего не видно. Порой двигались с открытым люком башни. Я ежеминутно высовывался, чтобы осмотреться. Штокалюк тоже нет-нет да и открывал свой люк: рискованно, но что делать? На танках не было в ту пору ни современных приборов ночного видения, ни прицелов для ведения ночной стрельбы.

Мы раздавили уже несколько фашистских минометов, разрушили еще один ледяной забор. Наконец появился долгожданный поворот дороги, за которым открылась небольшая поляна.

Стало немного светлее. Мне показалось, что впереди появился какой-то предмет, напоминающий большой ящик. Быстро юркнул в башню, прильнул к прицелу. Но ничего подозрительного не обнаружил. И тут перед прицелом вскинулся сноп огня, и сразу же — сильный, со страшным грохотом удар по броне. Иван Медведев, наблюдавший через правый триплекс, вскрикнул и зажал глаза руками. Тимофей Штокалюк и Иван Тимошенко одновременно доложили:

— По ходу танка — пушка!

Позади башни послышались крики десантников. Но я не мог даже оглянуться. В голове одно: надо опередить немцев, не дать им снова выстрелить. Почти не целясь, нажал педаль спускового механизма. В сторону вспышки полетел наш снаряд...

— Осколочным заряжай! — подал я команду.

— Ничего не вижу,— доложил Медведев.— Попробую вслепую...

— Я помогу,— Штокалюк с моего разрешения остановил машину и перебрался в боевое отделение танка.

Каждое мгновение я ждал второго выстрела вражеского орудия. Чтобы хоть как-то помешать ему, бил из пулемета туда, где должна быть огневая точка врага. Иван Тимошенко со своего места ничего не видел в темноте. Пришлось ему вынуть лобовой пулемет из гнезда, пересесть на место механика-водителя, открыть люк и оттуда вести огонь. Долгим, почти вечностью, показалось мне время, пока не услышал доклад Медведева: