А после первого бала я совсем забыла детские страхи и беззаботно бегала по комнате в одной туфельке, не в силах припомнить, куда же я задевала вторую. Тетенька вечно говорила всякие гадости — и что же, все слушать? Двойник-вампир, ерунда какая! У меня появились другие развлечения.

И вот сейчас я снова чувствовала себя одинокой. Призраки старых страхов воскресали в душе. Кроме девочки-пиявки было ведь и множество других чудовищ. Тетенька поведала мне и о той, которую увели незнакомцы, и о страшном старом цыгане, и о прокаженном нищем, который заражает сумасшествием, если с ним заговорить, и о многих-многих других.

А я была в Академии. В месте, где темнота настолько тонкая, что, кажется, вот-вот порвется, выпуская воображаемых монстров с вполне реальными клыками. Месте, которое дышит древней магией — и кто знает, что служит ее источником? Я пока видела лишь кровавые камни на вечном закате.

Дома было спокойно. Папенька очень приземленный человек, он крепко стоит на ногах. И дом он построил очень приземленный, чистенький, с глубокими подвалами-корнями. У моего дома надежные толстые стены, и я своими глазами видела накладные на самые обычные кирпичи, из которых они построены. Ни капли магии — только труд рабочих, который папенька оплатил достаточно хорошо, чтобы обойтись без эксцессов вроде бутылочных горлышек в каминной трубе.

Даже тетенька в этом доме была обычной пожилой женщиной, чуть строже, чем тетеньки моих подруг, то есть… как бы объяснить? Высохшая старая дева с дурным характером — это всего лишь старая дева, даже если у нее рыбьи глаза и злой язык.

Но это место… В нем тетенька превращалась в ведьму. И оно пыталось сделать ведьмой меня. Я всей кожей чувствовала испытующий взгляд: вот-вот меня проглотят, переварят и сделают кем-то другим.

Искалечат мои сны, мои чувства, мои мысли, мою душу.

Сегодня. Завтра. Когда-нибудь. Однажды я не успею проснуться вовремя. Я начну танец с другим…

И сама этого не замечу.

Я спряталась под одеяло, подогнув озябшие ноги. Думала, буду дрожать до утра… но, вслушавшись в тишину, различила вдруг тихое сопение и вспомнила, что совсем рядом, буквально в нескольких шагах за ширмочкой, спит Бонни.

А значит, я не одна.

Впервые в жизни я обрадовалась тому, что делю с кем-то комнату. Вдвоем проще отбиться от чего угодно. Бонни бойкая девчонка. Не подкачает.

Так что я довольно быстро заснула и до самого утра я продрыхла как младенец — без снов.

Мой первый учебный день начался, на мой вкус, слишком уж рано. И это с учетом того, что мы с Бонни почти что проспали завтрак и проспали бы занятия, если бы верный Щиц не забарабанил в дверь.

Судя по звуку — кувалдой. Кулачищи у него, конечно, огого.

Вообще весь его облик как будто предназначен для того, чтобы он мог делать тяжелую работу задешево. Я заметила, что для такого сильного мужчины он удивительно мало ест.

Мой папенька после налоговой проверки уговаривал целого кабана почти в одиночку, а Щицу достаточно тарелки каши нездорового серого цвета на завтрак, чтобы таскать тяжести все утро.

Я вот эту кашу вообще есть не могу.

Через рекордные пятнадцать минут я сидела за столом в столовой — растрепанная, не накрашенная, заспанная, в дурацкой форме Академии, которая шла мне как корове седло и опасливо тыкала ложкой в корочку на холодной каше.

Щиц наворачивал так, что у него за ушами трещало, Бонни аккуратненько поклевывала ложечкой — но с такой быстротой, что тарелка уже была почти пуста, одна я просто не могла себя заставить попробовать этот подозрительный продукт неизвестного происхождения.

— Что это вообще?

— Овсянка, — сообщила Бонни, — а что? Вкусно, полезно… Они даже на молоке ее сварили, а не на воде, надо же…

Ее ложечка так и дзень-дзень-дзенькала по миске. Щиц уже доел и теперь смотрел на мою кашу очень голодным и жалостливым взглядом.

В купеческих домах овсянку не ели. Из каш я знала только шенский рис на пару, коричневый шенский рис, гречку, с которой традиционно подавали поросенка, чечевичный суп, такой густой, что он походил на кашу, и который был традиционным блюдом на День Объединения Семей, потому что засветился в Божьей Книге. А, и перловку еще, потому что ей кормили наших сторожевых собак.

Папенька предпочитал дворняг породистым псам, мол, они куда умнее и жрут все, что им дают. Хотя не уверена, что наших псов уже можно было назвать дворнягами. Ведь папенька давно устроил целый питомник и продает отобранных щенков по заоблачной цене. Псы Дезовски и правда очень умные и могут хоть гвозди есть — и ничего им не будет. Воры неоднократно пытались отравить наших псов — я сама видела, ничего их не берет. Поговаривают, папенька ради этого обращался к магам, но тут врать не буду, чего не знаю, того не знаю.

Овсянку я встретила в первый раз, и она мне совершенно не понравилась. Есть что-то до крайности неаппетитное в серой еде. У меня желудок совсем не такой крепкий, как у наших собак, так что я стараюсь не есть такого рода подозрительную пищу.

Я подвинула свою тарелку Щицу.

— Вот, если хочешь.

Уговаривать его не пришлось. Каша просто… исчезла и все.

Я попыталась намазать масло на хлеб. Удивительно, но это тоже оказалось почти непосильной задачей: масло оказалось таким холодным, что сложно было даже чуть расплющить этот кубик столовым ножом.

— Лучше съешь хоть что-нибудь, — посоветовал Щиц, наблюдая за моими попытками, — день будет долгий.

Похоже, на моем лице все-таки отразилась мое навязчивое желание прекратить мучить бедное масло и мучиться самой, и просто выпить чаю.

Я такими темпами похудею.

Я всегда была полненькой. Папенька полненький, маменька на портретах такая пышка… Только тетенька худющая и плоская, как вобла, но это странная шутка природы, а я вот совсем не шутка природы. Так что я знала, что нет особого смысла напрягаться, полненькой я и останусь.

Иногда, конечно, хотелось чуточку похудеть, особенно когда я смотрела на тоненькие талии хрупких подружек, обтянутые тканью дорогущего платья. Кажется, сожми партнер в танцы пальцы чуть сильнее, и они хрустнут и переломятся пополам. К счастью, корсет достаточно прочный, чтобы хранить худышек от таких трагических случайностей.

Думаю, я с головой выдала себя этим зубоскальством, и не буду скрывать: бывали моменты, когда я хотела стать такой же неистово, всем сердцем. Только каким-нибудь волшебным образом, чтобы не пришлось ограничивать себя в еде или целыми днями скакать на лошади и грести на лодке. Просто пуф! Худышка.

И вот — Академия Ведовства и Чародейства, кажется, готова исполнить мою мечту. Только без самого ведовства и чародейства. Меня просто заморят голодом.

Я дожевывала бутерброд, когда Щиц вдруг вкрадчиво, этак ехидненько, спросил:

— Не хотите ли встретиться с женихом, Еленька?

И кивнул куда-то за меня.

Я поперхнулась. Щиц сидел напротив меня, лицом ко входу, и всячески намекал, что, чтобы увидеть нэя Элия, мне достаточно обернуться.

Вместо этого я замерла и с трудом смогла выдавить из себя хоть пару звуков.

— …что?

Бонни тут же заозиралась по сторонам.

— Это где же он, где же? Так романтично! Неужели он последовал за тобой в академию, Эль? Вот ты счастливица! — затараторила она, — Ну кто же, ну?

— Во-о-он тот блондин, только вошел, — учтиво подсказал Щиц.

У меня руки так изачесались стереть ухмылочку с его лица.

— Ого-о-о! А красивый! Ты такая везучая, Эля! — Бонни сделала такое движение, как будто подскочит сейчас вверх и бешено замашет руками, чтобы подозвать Элия.

Я ущипнула ее за руку. Просто взяла и ущипнула.

Наверное, получилось больно. Может, останется синяк… да какой там синяк — синячина! Я тут же раскаялась в своем поступке. Я никогда никого не била и не щипала. И не кусала. Я слышала от тех подружек, у которых были сестры и братья, о детских драках, о том, как они выдрали сестре клок волос, например, и совсем немножко завидовала, что у них есть с кем подраться и кого прикрыть от нянечки… но сама я никогда не дралась, даже в детстве. И мой порыв был неожиданным даже для меня самой.

Бонни пару раз моргнула, смахнула подступившие слезы. Молчание оно… тихое. Впервые в жизни слышу обиженную тишину. Она тоже не ожидала.