Когда я сказала леснику про хлеб — без задней мысли, мне казалось, что такой старик уже привык слышать о смерти старых знакомых, я впервые увидела, как человек гаснет на глазах. Только что светился, радовался, немного смущался — и вот… просто очень-очень старый стал. Древний. Развалина.

— Я сам, — сказал он и… растаял в воздухе!

Я даже глаза протерла: вот место где он был, и там его больше нет! Исчез! Испарился!

А потом я вспомнила, где нахожусь. Ну конечно же местный лесник — старичок не простой. Колдун, как есть колдун!

Я еще раз на всякий случай поклонилась пустому месту на прощание и пошла в сторону Академии.

Одно хорошо: у моей бабушки здесь явно была отличная репутация, и, надеюсь, хоть капелька ее перейдет мне по наследству.

Вот, уже немного помогло.

Не знаю, смогу ли я когда-нибудь назвать нашу с Бонни тесную комнатку «домом» не кривя душой. Не уверена, что она вообще должна так называться: это же всего лишь временное обиталище, место, где коротают ночи между одним учебным днем и другим учебным днем.

Но я старалась называть ее домом, чтобы побыстрее к этому привыкнуть.

Поэтому я пошла… нет, все-таки не могу. В комнату.

В комнате меня ждала взъерошенная Бонни. Растрепанная, без вороны, без капли самообладания. Увидев меня, она всплеснула руками и протяжно свистнула: так громко, что мне показалось, к нам сейчас сбегутся все комендантши на свете.

— Не свисти, — буркнула я, — денег не будет.

— Ты зачем в лес пошла? — спросила Бонни таким тоном, которым ко мне никто никогда не обращался, потому что у меня не было ни матери, ни старшей сестры, и я никогда не возвращалась поздно ночью из полных порочных удовольствий ночных загулов.

Хотя, наверное, стоило бы попробовать разок… ну да будет еще возможность.

— Я гуляла в парке, кто же виноват, что он тут еще и лес по совместительству.

Похоже, я покраснела. Я вообще легко краснею и бледнею, у меня тонкая кожа.

— Слушай, мы просто испугались, да? — Бонни скрестила руки на груди.

Меня… отчитывали?

Я только-только сбежала от тетеньки, и теперь меня будет отчитывать дочь какой-то там доярки?

— Хочу и гуляю! — Я вздернула нос, — Вернулась же. Без вашей помощи. Могли не беспокоиться.

— Щиц сказал, там такое водится, что…

— Если бы там такое водилось, его бы огораживали! — фыркнула я.

— Это же Академия, Эль. Хуже всего к ведьмам относятся даже не церковники, а другие ведьмы. Чем меньше молоденьких ведьмочек доучится до выпуска, тем меньше конкуренции. Учеба — это испытание, и не стоит…

Я перебила:

— У моего папеньки достаточно денег, чтобы меня любили и ведьмы, и церковники. Что хочу, то и делаю. Закрыли тему.

Забота невыразимо бесила. Да кто вообще дал ей право обо мне заботиться? Зачем они обо мне волнуются? Разве я им чем-то обязана? Я должна им деньги? Они мои родственники?

Если Щиц вернется побитый, я не буду чувствовать вины: я его об этом не просила. Единственная причина, по которой он за мной куда-либо шел — его собственная глупость. Нечего было рыболовную сеть жечь и в рабство попадать… Зачем вообще жечь рыболовную сеть? Я недоумевала с тех пор, как эту сплетню в первый раз услышала.

В тот момент я уже не помнила, как надеялась, что меня спасут друзья в лесу. Меня просто выбешивало их беспокойство — как будто в этой компании я самая младшая и беспомощная.

Отчитывать меня имеет право только тетенька. Вот и все.

Поэтому я с грохотом высыпала на свой стол учебники и свирепо воззрилась на алфавит хашасса, всей своей спиной показывая, что не настроена на дальнейший диалог.

С незнакомыми буквами поладить куда легче, чем с людьми, внезапно ставшими частью твоей жизни.

Думаю, у меня был очень свирепый вид: ни Бонни, ни Щиц со мной в этот день так и не заговорили больше. Нет, Щиц пришел, и правда очень встрепанный, но Бонни ему что-то сказала, и они исчезли из комнаты до самого вечера.

Ну и хорошо — никто не мешал мне заниматься!