Чтобы было понятно, в каком я отчаянии, скажу вот что: я почти рада, что абсолютно совершенно точно испортила свои отношения с Элием навсегда, потому что теперь чувствую определенность в этих самых отношениях.
Так вот, собирала я травы, и в процессе приблизилась к Щицу достаточно близко, чтобы разглядеть, что спящим он выглядит… ну… значительно прямее, вот. Оказывается, он довольно… длинный. В стандартный гроб для неопознанных трупов бы не влез, пожалуй, настолько длинный.
Про гробы я вспомнила из-за мяты, которую только что сорвала: на том званом обеде у градоначальника, где обсуждались мерки для бесплатных гробов, я ела вкуснейшее мятное мороженое, но потом градоначальник сменил поставщика, и больше я такого не пробовала. Печальная история.
В тот момент я почему-то думала о чем угодно, но только не о том, куда же подевался его проклятый горб. Мысли неслись вскачь, от гробов к мороженому, от мороженого к поварам, от поваров — к усатым смуглым сапожникам с острова Цинны, с которыми сбегают юные воспитанницы папиных конкурентов.
Я оглянулась так, как будто делаю что-то совсем неприличное. Вдалеке можно было увидеть пару моих одноклассниц; не важно, ерунда. Они не увидят, над чем именно я склонилась в высокой некошеной траве.
Опустилась рядом на колени и…
У него на правой брови сидела отвратительная муха. Я таких раньше даже на папенькиной скотобойне не видела. Такая гадкая, зеленая, переливалась еще.
И я попыталась ее смахнуть.
Это ощущалось как единственно возможное и правильное действие; я просто не могла не попытаться. Она была чужда этому лугу, этому солнцу, этому дню; она была лишняя.
Человек, который подарил мне такой замечательный венок, просто не заслуживал эту муху.
И я ее задела. Моя рука прошла сквозь нее, я чуть задела пальцами щеку Щица, но я ее задела.
Но тут Щиц проснулся, и… искривился, что ли. Как будто всегда таким был, как будто не лежал только что вытянувшись в полный рост под весенним солнышком.
Как будто это все мне просто… приснилось.
— Ты чего?
Я не могла бы объяснить этого даже за сумму, втрое превышающую мое приданое — а приданое у меня огого! Поэтому я просто протянула ему корзину и брякнула первое, что пришло в голову.
— Я собрала… Тут есть хоть что-нибудь, что сгодилось бы для зелья, если что?
И Щиц ожидаемо сморщил нос и рассказал мне, насколько я не разбираюсь в сборе трав: например, какие-то растения надо было рвать с корнями, от каких-то я оторвала не те листья… все это было в учебнике, но я как-то не обратила внимания.
Но это не слишком-то мне помогло; все равно я получила точно такой же трояк, как и вся остальная группа. Разве что мой был с плюсом.
Кроме того, когда я шла с ренского на шенский, меня в коридоре перехватила математичка. Сначала я подумала, что у нее такое страшное лицо, потому что она нервничает на территории гуманитариев: там были какие-то давние и страшные терки, кто-то вроде бы даже умер, так что она, считай, рисковала жизнью…
Конечно же гуманитарные и математические предметы проходили в разных зданиях, так что она почему-то забрела на враждебную территорию.
Но потом я поняла, что если чья-то жизнь и под угрозой — то это моя.
— Ты чем там занималась? — Зашипела математичка, но прежде чем я ответила рванула меня за локоть, наступила мне на ногу, дунула, плюнула, закатила глаза, быстро пробормотав что-то про себя, — я разглядела только, как шевелятся ее губы, и у ж точно ничего не расслышала, — и я оказалась… ну, не в коридоре явно. Это больше смахивало на ее кабинет.
— Э-э-э… — протянула я.
Это была какая-то очень сложная магия, только что я была там, и вот я здесь, просто бац! И здесь. Меня немножко мутило, и голова чуточку кружилась, но это прошло почти мгновенно.
Просто стало не до этого.
— Ты чем занималась с этим своим Щицем?! — Рявкнула математичка так убедительно, что я даже вспомнила, как ее зовут.
Онни.
Все звали ее Онни.
Потому что она была маленькая, вся такая уютненькая, с добрым личиком и вовсе не возражала, когда ее так звали. Конечно, это не было ее полным именем, полного никто не запомнил.
Но я бы не рискнула ее сейчас назвать таким вот уменьшительно-ласкательным именем. Я предпочла универсальное «извините пожалуйста». Как-то очень четко я вдруг поняла, что моя математичка — зверь. И меня сейчас загрызут заживо.
— Извините по-по-пожалуйста, но… а что случилось?
— ЧЕМ?!
— Цы-цы-цветочки… собирали? — предположила я, потому что сразу после этой пары Щица вызвали что-то таскать, и с тех самых пор я его не видела.
— Ты дергала мое заклинание!
— Яааа?
Я ничего такого не помнила. Ну, разве что муху. Но до сих пор я была уверена, что это мне голову напекло.
Мне сунули под нос стопку бумаг.
— Ч-что ээээ…
— Расчеты к заклятью, — сухо объяснила Онни, — это я заколдовала твоего фамильяра. И получила за это квартальную премию. Это своего рода шедевр, знаешшшь ли.
Шипение эхом отдалось в моих ушах. Мне даже показалось, что язык у моей учительницы раздвоенный. Почудилось, наверное.
— Заклинания для того и плетутся, чтобы их снимали. Иначе скушшшно, — продолжила Онни, — но насколько надо не уважать чужую работу, чтобы дергать за узлы интуитивно! Ненавижу этот метод! Если бы он не проснулся, ему бы и лицо перекосило, ясно?!
Она треснула бумагами о письменный стол.
— Ты в моей власти, понимаешшшь же? — Вдруг спросила она, и постучала заострившимся когтем по бумаге, — полностью в моей власти. Доложу директрисе — вылетишь тут же, и ни одного из твоих мальчиков тебе забрать не позволят.
Ни одного из моих мальчиков? Каких еще мальчиков? А-а-а… Что? Моих?
Я поняла, что неудержимо краснею.
— Я вовсе не…
— Да плевать. Прежде чем что-то снимать, будь добра, предоставь мне расчеты, яссссно?
— Я…
— Яссссно?!
— Да.
Никогда не видела, чтобы люди так быстро менялись в лице. Раз! И со мной снова милая женщина Онни.
— Вот и отлично. Завтра вечером придешь ко мне на допы.
— Но…
— Ясссно?!!
Ну вот, опять.
Я кивнула.
— И только посмей снова явиться на занятия для начинающих, — уже спокойно продолжила Онни, — если тетка будет против, я с ней поговорю, ты всегда можешь на меня положиться. Я ведь твоя учительница, — солнечно улыбнулась она, — я о тебе позабочусь. Ладненько?
— Похоже, у меня нет выхода, — брякнула я.
— Я не дам светлому уму похоронить себя в шенских закорючках, — фыркнула Онни, — и я же дала тебе неплохой стимул, а?
— Один вопрос, — меня несло, и я, недолго думая, выпалила первую же догадку, всплывшую в моей бедовой голове, — за что вы мою тетеньку ненавидите?
И попала ведь! Не так уж и плоха моя интуиция!
— О, я Акату просто обожаю, — похоже, в улыбке Онни мелькнули клыки? Надеюсь, показалось, — а больше всего я ее люблю, когда она мне обязана. А еще я не люблю, когда к моим заклинаниям тянутся кривыми ручонками, но ты же не сможешь не тянуться, я понимаю — сама такая была. Все, я занята… а, вот.
Мне на руки упала тяжеленная стопка тетрадей.
— Проверь до завтра контрольные. Я давала задания на дроби, ты справишься — тебе же явно нечем заняться? И только попробуй пририсовать подружке лишний балл, — опять эта демонова улыбка, боже!
Я поняла, что дрожу. Тряслась перед ней, как кролик перед удавом. Храбрость испарилась — как и дерзкие ответы. Я даже не спросила, достала ли она тогда мой черновик из мусорки: почуяла, что так мне придется проверять стопку раза в четыре выше.
Вот так и вышло, что я во второй раз прогуляла шенский.
И узнала, что математичка — милая женщина с безвольным подбородком и лучистыми морщинками вокруг глаз, — та еще змеюка подколодная. Змеюки же тоже звери, да?
Ну и что у нее терки с тетенькой. Я бы, может, и решила, что мне показалось, или что я ослышалась, если бы меня не перевели на углубленный шенский чуть ли не раньше, чем появились новые списки углубленной математики.
Впервые я была канатом, который перетягивали.
Не то чтобы мне это нравилось.
У меня не было выбора.