Отец и сын продели в колесо ивовый прут и вдвоем понесли…

Остаток пути мы говорили с капитаном о мудрости людей, придумавших перья жар-птицы и журавлиные перья.

— Да что говорить, — сказал капитан, разглядывая в бинокль очередной остров. — Я ведь тоже в окопе лежал. Надо человеку и знать, и любить, и беречь свою землю. Тогда и умереть за нее легче, и жить на ней бешено хочется…

* * *

На пристани Копаново нас ожидала моторная лодка из заповедника. Мы обнялись с парнем в мокром плаще.

— Вовремя. Как раз полный разлив…

Море воды в вечерней тишине стало стеклянным. Красное солнце раскаленной монетой катится в воду. Сейчас коснется, закипит, пойдет пар. Нет, солнце сверкнуло лысой макушкой, и вот один только луч, как взмах руки на прощание, светит в фиолетовой дымке. Красными каплями сверкают бакены. С затопленных дубов и берез шумно и тяжело улетают тетерева. По-прежнему гусиные стаи и справа, и слева. В этих местах проходит древняя птичья дорога. Тут птицы садятся передохнуть, покормиться. А может быть, в птичьем мире есть тоже понятие о красоте? Может, птицам нравится этот край безбрежной воды и добрых людей.

Тридцать километров плывем по разливу. Где-то в лесу мещерская речка Пра впадает в Оку. Но сейчас русло определишь только по приметным деревьям. Ныряем в затопленный лес. Веслами и руками толкаемся от дубов и берез. В воде — пожар от зари. Поднимаем весла и замираем.

— Ну как? — шепчет наш провожатый.

Молчим. В черных дубах крадется луна. Она такая же красная, круглая и большая, как солнце сорок минут назад.

— Ву-ву-ву-ву-уу!.. — кричит сова и темным шаром проносится над головой. Лодка шуршит алюминиевым дном по траве. Это маленький остров в лесу. Липовая гора. Пахнет дымом, сырыми прошлогодними листьями. Пока таскаем мешки, луна из красного пятака превращается в золотую монету. Вдоль тропинки к темному одинокому дому на ветках загораются желтые лампочки. Это ива при лунном свете зажгла фонари крупных пушистых цветов…

Заячьи острова

* * *

Все знают стихи о старом Мазае. В детстве мы верили: Мазай до сих пор живет где-то в «болотистом низменном крае». Я, помню, даже письмо написал хорошему деду. Отец смеялся и все обещал разузнать адрес.

Мы выросли, поездили, походили по свету. Стихи нам стали казаться доброй старою сказкой. Неужели и в самом деле зайцев можно в лодке катать? Врал, наверное, Мазай. Да и сколько их, зайцев, теперь, если на каждого по четыре охотника.

Но есть у нас тихие лесные уголки, где совсем не стреляют. В Москву из леса приходили хорошие письма. На синем конверте был нарисован черный парящий аист. Эта редкая птица стала эмблемой Окского заповедника. Письма приглашали приехать. «Только в самое половодье. Увидишь Мазая…»

* * *

На Липовую гору уже перевезли четыре десятка зайцев. Вчера и позавчера их снимали с маленьких островов, с пеньков, с проплывающих бревен. Самый главный заячий остров еще не тронут. Но надо спешить — вода прибывает и прибывает.

…Брезентовая байдарка гудит, как большой барабан. Спускаем на воду, плывем по лесу. Не напороться б на сук. Продырявишь лодку — ко дну пойдут аппараты, магнитофон, и сам окажешься в положении зайца.

Плывут по воде черные осиновые листья, плывет прошлогоднее гнездо дрозда. Из гнезда глядят бусинки глаз мокрой испуганной мыши.

Дятел шелушит древесину засохшей осины. «Опилки» плывут по воде узкой белой дорогой. Моросит мелкий парной дождик. Пахнет гнилыми пнями, намокшей прошлогодней осокой. Останавливаемся. Борис умоляет не сопеть, не шуршать брезентом, не трогать весел.

Накрывшись плащом, он выставил микрофон, на который надета старая варежка. Борис записывает стук дятла, журчание воды и крик близко пролетающих журавлей. В сырую, туманную погоду журавли кричат громко и часто. Крик не передашь словом. В нем тревога и грусть.

Впрочем, это человек так понимает, а журавли, наверно, кричат, чтобы не потеряться, а может, зовут на весеннюю свадьбу. Счастливчики видели, как журавли исполняют брачные танцы.

В дубовой и березовой чаще длинная лодка попадает в ловушку. Черпая сапогами, бредем по воде. Наконец…

— Смотрите, смотрите!..

За темным стволом липы — знаменитый заячий остров, полоска земли с белой старой травой. Зайцы! Протираем глаза. Целое стадо, целая «ферма», а посредине — два журавля, наверно, те, что кричали над лодкой. Не шевелимся. Журавли медленно и царственно важно переставляют ноги. Зайцы, как на игре в «каравай», кружатся рядом. Полная дружба. Стоим, пока не затекают ноги. Снимать нельзя — дождь оставляет на объективе частые капли. Журавли почуяли опасность, поднялись с криком. И сразу, как ошалелые, забегали зайцы. Теперь их сосчитать можно — двадцать семь. Прикидываем: за ночь не затопит — можно подождать для съемок хорошей погоды.

Утром нас разбудило солнце. Скорее в байдарку. Журавли услышали нас далеко и без крика сделали круг над поляной. Зайцы, как солдаты, выстроились на дальней линии острова. Лопочут ушами, то и дело становятся «столбиком» и быстро-быстро, как барабанщики, двигают лапами возле носа.

Грива земли с двумя липами, с редким красного цвета тальником и дубовым кустом — самое высокое место в этом лесу. Вода постепенно выжимала зайцев с низменных мест, и вот они целой командой ожидают судьбу. Они отощали.

Тальник и даже дубовый куст изглоданы добела. Зайцы встревожены. Они сбились в тесную кучу и, кажется, держат совет: что же страшнее — вода или четверо этих наступающих с разных сторон с длинными трубами? То ли смелый, то ли самый трусливый заяц вдруг прыгает и, ударившись о чейто сапог, скачет по мелкой воде. Бух! Бух! Бух!..

Как будто частые комья земли падают в воду. Проплыв метров двадцать, заяц испугался и повернул к острову — в беде уж лучше стадом держаться.

«Столбик не столбик, зайчишка на пне…».

Фотографируем и так и сяк, залезаем на липу.

Зайцы, кажется, привыкают, пробуют грызть тальник. Но стоит шагнуть, все стадо бешеным челноком скачем из конца в конец острова.

Очень забавно видеть вблизи бегущего зайца.

Задние ноги опережают передние. Он как пружинка: то сжат в пушистый ком, то вытянут. Двадцать семь пушистых пружин с любопытством глядят, как поперек острова мы вешаем сетку.

Мазай утверждает, что зайцы совсем не боялись людей. Помните, как прыгали в лодку: «…Прыгнули зайцы мои, — ничего!» С тех далеких времен зайцы, видно, многому научились. В нашу лодку не прыгают. Но надо ж спасать непонятливых.

Мы гоним зайцев на сетку. Сначала медленно, потом с гиканьем, с киданием шапок. Зайцы проносятся как торпеды и оставляют дырки на сетке — слишком туго натянута. Вешаем заново. Загон. Зайцы путаются, бешено бьют задними лапами. За них-то и надо схватить, иначе и куртку порвет, и живот, чего доброго, вспорет.

Зайцы орут. Мало кто знает, как зайцы кричат. Пронзительно и жалобно, как ребенок. Этот крик сеет на острове панику. Зайцы прыгают в воду. Два или три самых трусливых уплывают неизвестно куда, других догоняем в воде, остальные возвращаются сами.

Сажаешь косого в рюкзак — орет и старается укусить. Опустишь на землю — рюкзак начинает бешено прыгать. Это придает нашей лесной операции неправдоподобно сказочный вид. Выливаем из сапог воду, сушим штаны, подсчитываем царапины и укусы. Не забываем крупным планом снять заячьи морды и, конечно, записать на магнитофонную пленку заячьи вопли. Потом относим рюкзаки к большой плоскодонной лодке. Ее сейчас иначе, как ковчегом, не назовешь.