Где-то после двенадцати я разрешил себе выкурить еще одну сигарету, оставив на следующий день последнюю. Я не скажу, что это самое лучшее занятие, но оно точно не из худших. Приятно было сидеть в маленьком уютном каменном шалаше, смотреть на яркие языки пламени, затягиваясь крепким дымом сигареты. Её дым смешивался с дымом костра, и я его практически не ощущал, но видел и чувствовал горлом. Я согласен с тем, что основным удовольствием в курении является визуализация этого процесса. Где-то, в какой-то книжке я вычитал, что слепые люди не курят. И это так. Желая проверить факт я еще в молодости попробовал курить в совершенно темном помещении, где отсутствовали какие-либо малейшие источники света. А что б не видеть даже огонька самой сигареты, я одел темные очки и даже закрыл глаза. Опыт подтвердил тезис. Я не получил ни малейшего удовлетворения.

Сидеть же возле языков пламени небольшого костерка, ночью в горах доставляло мне огромное удовольствие и даже прогоняло сон. Рядом лежала моя любимая женщина, пусть раненная и спящая, но одно ее присутствие рядом физически будило во мне непрерывное чувство любви и какой-то родительской заботы о больном родном существе.

То ли ненасытный сон, то ли усталость, то ли дым сигареты и костра, то ли сам дольмен, с его мифами и загадками рождал в моем мозгу странные образы прошлого и будущего. Мне стали мерещиться сначала дикие неандертальцы, в меховых шкурах с грубыми палками и каменными топорами, безсловесные и страшноватые, потом их сменили кроманьонцы, уже не такие свирепые и почти современные, их язык я не понимал, но почувствовал, что он вполне членоразделен и осмыслен. Они заглядывали к нам в дольмен и о чем-то шептались между собой. Кивая на спящую Катю, они сочувствующе качали головами. Кроманьонцев сменили другие люди. Я не знал. Кто они, к какому племени и роду принадлежали. От современных людей их отличала только одежда, она была обтягивающей и без каких-либо украшений. Их лица не выражали никаких эмоций. Посмотрели и исчезли. Вскоре к нам заглянули римляне или греки, я различил на их головах характерные шлемы с перьями. Предводитель легиона уступил место жрецу и тот стал что-то манипулировать с внутренностями барана, бросать их на костер, а тот в свою очередь шипеть и искриться. Заглянули к нам и скифы, и боспорцы. Последнее, что я услышал была немецкая речь. Молодой унтер сказал: «…wird in diesem Jahrhundert zu leben, aber nicht…» Что означали его слова я не понял, так как никогда не учил немецкий язык. Но по тону, которым они были произнесены я понял, что ничего хорошего они не значили.

ГЛАВА 18.

- Вам нужно ехать в районный центр! У нас в станице нет врача, - старик сочувственно покачал головой и вставил обратно в беззубую пасть пошамканную папиросу.

- Отец, но как же вы сами то лечитесь? А если не дай бог что? Кто оказывает медпомощь? – удивился я.

- Да кто, вот Степаныч бывший фельдшер помогает. Его отправили на пенсию в связи с этой…, как её… оптимизацией, будь она не ладна! Но мы ж здеся все друг друга знаем… Вот если чё он и выручает…

- А нам к вашему Степанычу нельзя?

- Да отчего ж, нельзя?! Можно, но вот только зараз он ушел к внучке, а она живет в соседней станице. Эт отседа километров пять будет. Но я смотрю вам тудыть не дойти… Транспорт нужён. А с транспортом так лучше уж сразу в больницу.

- Где ж нам его найти?

- Пойдемте пока ко мне. А там приедет мой сосед, у него есть транспорт. Он вас и отвезет. И как же это её угораздило-то? – спросил дед, имея ввиду рану Кати.

- Случайно… Мы пошли в горы…, все было хорошо, пока не решили залезть на скалу, там-то она сорвалась с выступа… и об сук порвала бок, - рассказал я заранее придуманную историю.

Мы пошли за дедом в хату. Изрядно постаревшая, как и сам хозяин она встретила нас белеными стенами, низкими потолками и спартанской обстановкой. Посреди комнаты стояла печь, на которой еще дымил чайник и большая кастрюля, в которой совсем недавно что-то варилось.

- А где ж хозяйка твоя? – спросил я.

- Старуха-то моя? Так померла она годов уж пять как назад! Вот один бобылем живу.

- А дети, внуки?

- Они в Краснодаре все живут. Ко мне иногда заглядывают летом в отпуск. Ходят в горы, к морю ездют. По хозяйству помогают.

- А все остальное время один?

- Ага. Сам пока справляюсь. Мне ведь еще не много годков-то.

- А сколько, отец?

- Восемьдесят три…

- А здоровье не шалит?

- Да всяко бывает…, но в целом пока скриплю… ложись дочка на кровать… Щас я накормлю вас. Картошку будете?

- Отец, спасибо, мы все будем. Признаться, двое суток ничего кроме лопухов не ели.

- Что ж вы в горы пошли без провианта? Нельзя так! Горы они предусмотрительных любят.

- Да было у нас все, вот только заблудились в начале, а потом и это несчастье, вот и не стал я плутать в поисках места, где оставили машину, а отлежались немного и пошли по ручью вниз. Вышли к речке, а она уже к мосту. Потом вышли на дорогу и вот пришли в вашу станицу.

В общем я сказал почти правду. На самом деле утром, проснувшись после непродолжительного сна, я потрогал свою больную и не ощутил у нее сильного жара. Надо было идти, дольше оставаться в нечеловеческих условиях было нельзя. Катя сказала, что чувствует себя намного лучше и готова потихоньку передвигаться к местам цивилизации.

Мы пожевали листья лопухов, их стебли. Пробежавшись по пригорку, я собрал с ладошку земляники. Потом спустился к ручью и набрал в пустую бутылку воды. Таким образом мы позавтракали. Я помог Кате встать и придерживая ее, попробовал с ней перемещаться. На удивление у нас это с ней сносно получилось. Я поддерживал ее со сторону здорового бока и руку держал далеко от раны, ближе к подмышке.

Осторожно, медленно и боязливо мы спустились к ручью. Здесь Катя попросилась умыться и подмыться. Мне не пришлось ей помогать, так как она справилась с этими делами сама. Я стоял в сторонке и курил последнюю сигарету из пачки. Правда, после водных процедур ей стало немного хуже и нам пришлось минут пятнадцать набираться сил. Ну, а затем мы, обнявшись словно молодая пара любовников, поплелись вдоль ручья, выбирая удобный путь.

Приблизительно через километра три ручей впадал в довольно большую и шумную горную речку, которая текла слева направо. Таким же образом мы продолжили путь повернув направо. Я рассудил, что река должна стекать на север, так как помнил, что хребет растягивался с востока на запад, а поскольку реки все текут сверху вниз, то и та речка должна была протекать на север, что собственно и подтвердило солнце, светящее от нас справа и постепенно перемещавшееся в зенит.

Еще через час пути мы заметили асфальтированную дорогу, и мост, под который устремлялся бурлящий водный поток. Я еще раз наполнил бутылку водой, и мы стали подниматься к дороге. Поднявшись на изрядно разбитую трассу, мы передохнули, попили и побрели по дороге направо. Отчего-то мне показалось, что лучше всего поворачивать всегда направо.

Путь по шоссе занял у нас полчаса. Вскоре мы увидели несколько домов, проселок, ведущий в населенный пункт и свернули по нему в станицу. За все время по дороге нам не встретился ни один автомобиль. Это и радовало, и огорчало одновременно. В станице было также безлюдно, как и на трассе. Только возле четвертой хаты мы увидели сидящего на завалинке старика, дымящего папиросой-самокруткой. К нему то мы и подошли со своим вопросом о больнице или каком-нибудь врачебном заведении.

- Да…, не легкий путь…, но правильно сделали. В горах нельзя терять голову. Вот помню в войну мы скрывались от немцев в горах, и жили там пока наши не вернулись. Так немцы боялись сунуться к нам!

Наш хозяин подлил в рукомойник теплой воды и дам нам возможность умыться. Катя умыла лицо и помыла руки. К ране она не притронулась. Я же вымылся весь по пояс. Обтеревшись стареньким хлопковым полотенчиком, больше похожим на тряпку, я столкнулся со стариком. Тот в руках держал бывшую когда-то белой рубаху.