Так, вспоминая утреннюю поездку, и шел я по распадку, пока не долетел до меня шум дизель-электростанции. Значит, поселок уже близко.

...Разбросанный на трех террасках, зависших на каменистом обрыве над горной речкой Быйыки, или, как называют ее в поселке, Буйков, поселок апсатской геологической партии был на удивление компактен. В нем было все. Контора, мастерские, гараж, жилые домики и общежитие, столовая, клуб, магазин, детсад. Все это было расположено вокруг центральной улицы и надежно обеспечивало нормальный быт полутора сотням жителей Апсата. И строился поселок не на скорую руку, достаточно взглянуть на капитальное здание дизель-электростанции. «Работает у нас в основном молодежь,— рассказывал мне главный инженер партии Спиридонов, знакомя с поселком.— Средний возраст не превышает двадцати пяти лет. Есть и комсомольско-молодежная бригада». Да и сам Алексей Александрович, уже успевший и отучиться, и поработать здесь, в Забайкалье, а потом еще и в Монголии, молод, ему около тридцати.

Работы на Апсате только разворачиваются, пока идет разведка восточного фланга месторождения. И партия располагается здесь по-хозяйски основательно, с прицелом на будущее. Стучат с утра до вечера топоры на высоком срубе возле конторы — студенты читинского стройотряда подводят под крышу спортзал. А на третий день моей жизни в поселке было торжественное событие: открытие бани.

В новенькой, остро пахнущей свежеоструганным деревом парной ухали мужики, с остервенением хлестали друг друга вениками, а снизу с ужасом и восхищением наблюдали за этим действом мальчишки. А потом, распаренные, ублаготворенные, все сидели в предбаннике; дверь была раскрыта настежь, и в ее проеме, как в раме, красовался вид на горы, ущелье, озвученный снизу рокотом Буйков...

И снова дорога. Теперь в поселок Наминга, где геологи уже сворачивали свою работу. Разведка месторождения меди в этом месте Удоканских гор заканчивалась. «Работы здесь ведутся с пятидесятых годов,— посвящал меня по пути в штольню главный инженер Удоканской экспедиции Владимир Михайлович Осипов.— Начали осваивать этот район задолго до бамовцев. Потом велась разведка в шестидесятые годы. Нынешняя же партия десантировалась сюда зимой 1975/76 года».

Наминга вытянулась тремя десятками бревенчатых и щитовых домов в узкой ложбине между горами. Ощущение замкнутого пространства вызывали и низкие тучи, как бы насаженные на вершины. Склоны гор голые, покрыты каменистыми осыпями. Серый и малахитово-зеленый мох покрывает каменные валуны. Пейзаж суровый.

Высоко на склоне горы — терраска, заставленная несколькими строениями, это и есть хозяйство штольни. Узкие рельсы выбегают из черной дыры в горе.

— Вы под землю идете впервые? — спрашивает Осипов после того, как я получил ватник, каску и фонарь. И, услышав «да», останавливает меня и тут же во дворе кратко, но энергично проводит инструктаж по технике безопасности. На несколько минут я становлюсь как бы подчиненным Осипова и уже на себе чувствую жесткость и властность интонаций, появляющихся у главного инженера всякий раз, когда речь заходит о деле.

И вот над нашими головами — электрические лампочки, но свет их не рассеивает, а скорее подчеркивает черноту коридора. Поблескивают рельсы. Воздух холодный, жесткий, стены искрятся изморозью. Гора дышит стылым камнем, вечной мерзлотой. Луч моего фонаря скользит по стене, разлинованной зелеными разводами.

— Медь?

— Да. Это окисленные породы.

— Значит, вот эта бурая порода пустая?

— Нет-нет. Она тоже содержит медь. Причем содержание довольно богатое. Здесь почти все — медь.

Впереди возникает шум, нарастает, и Осипов прижимается к стене. То же делаю и я. Из-за поворота, блеснув двумя горящими глазами, выкатывает состав небольших вагонеток, груженных породой.

— А что вы делаете с этой рудой?

— Отсыпаем. Идет проходка штольни. Породу взрываем и вывозим. А штольни нам нужны для того, чтобы поставить в горе в нужном месте буровые станки. Это единственный способ, позволяющий вести разведку того, что лежит глубоко под землей.

Мы уже несколько раз сворачивали в боковые ответвления штольни, и один я, пожалуй, не сразу бы нашел обратный путь. Очередной поворот, но вместо уходящего в черноту коридора вижу совсем короткий отрезок его. Он оканчивается ярко освещенной площадкой. Там деревянный настил пола, стены, обшитые досками, а в центре — буровой станок. Двое рабочих, возившихся у станка, поднимаются с корточек.

Осипов здоровается с ними, затем короткая пауза — главный инженер быстро, но внимательно осматривает хозяйство буровой.

— Когда же мы, друзья, коронки будем хранить как положено? — говорит он и поворачивается к станку.— Ну так что у вас произошло?

Разговор принимает сугубо технический характер.

Я осматриваюсь — над станком уходящий вверх обшитый бревнами колодец. Неспециалисту трудно представить, как удалось протащить все эти, отнюдь не миниатюрные механизмы и смонтировать их в пещере...

Таких буровых в обширнейшем подземном лабиринте две. А ведь эта штольня — одна из пятнадцати, потребовавшихся для разведки Удоканского месторождения.

— Месторождение уникальное,— продолжает уже наверху Осипов.— Но и проблемы оно ставит значительные. Взять хотя бы гигантские объемы предстоящих вскрышных работ. Немалые мощности здесь надо будет развернуть. Конечно, сюда пришла железная дорога. Это облегчает дело. И все же проблем остается много.

Владимир Михайлович замолчал, не расшифровывая своей последней фразы. Глядя на скупой пейзаж горных распадков и вспоминая слышанное мной и в равнинной Чаре, и на Апсате, и здесь, в горной Наминге, я и сам мог дополнить Осипова. Рассказывали, например, о том, что в Чаре зимой дым из труб поднимается строго вертикально и собирается в плоское сизое облако, неделями неподвижно висящее над поселком. А по утрам, когда водители БАМа выводят свои машины, над трассой повисает видный на десятки километров шлейф газа. Все это на языке экологов называется застойными явлениями воздуха. Проще говоря, отсутствуют ветра, которые бы очищали воздух. И потому массированное промышленное освоение этих мест — серьезная угроза чистоте здешнего воздуха.

И еще. По дороге из штольни в Намингу Осипов обсуждал со своими спутниками трудности, связанные с обеспечением поселка и штолен древесиной. Они на память перебирали отнюдь не многочисленные, несмотря на необъятность здешних просторов, леса и лески, дающие деловую древесину, и из разговора я понял, что за последние годы количество таких лесов значительно сократилось. Сказалось соседство со строительством БАМа. Дороге тоже был нужен лес. Но ведь сколько бы ни рубили геологи и бамовцы лес, их потребности не сравнить с теми, что возникнут у будущего горно-обогатительного комплекса. И если эти, почти нетронутые пока просторы уже сегодня страдают от человеческой деятельности, значит, нужно заранее думать, как сохранить природу этих мест в будущем.

Дорогу обступают лиственницы. Сквозь них просвечивает цепь озер, а затем перед нашей машиной разом распахивается вся Чарская долина от Удокана до Кодарского хребта. Вечернее солнце, осенняя хвоя и листья окрашивают ее в горячий багряный цвет. Облака кажутся неподвижными на фоне летящих за окном стволов. Над облаками — сверкающие льдом и снегом вершины. Даже когда солнце скрывается и краски долины гаснут, горные вершины не утрачивают своей холодной отстраненной красоты. И именно там, в складках этих гор, невидимые и неслышные отсюда, гудят моторы машин, стучат буровые станки — готовится площадка для будущего промышленного центра в северном Забайкалье.

Здесь же, в долине, напоминанием об этой работе служат несколько строений и дощатый временный настил железнодорожной станции Новая Чара да две уходящие к дальним горам ниточки рельсов. Именно этим рельсам предстоит в будущем принять на себя груз удоканской меди, апсатского угля, чаротоккинских железных руд и многое-многое другое, что тысячелетия хранили Чарская долина и окружающие ее горы.