И опять в который раз Игорь подумал: ах, Марина, ах повезло с женой! И понял, что вторая часть разговора может быть не такой уж и трудной, если она сама уже про Степу размышляла.

— Только знаешь, надо будет все это кончать. Вообще все. Все свернуть и все повыбрасывать.

Игорь согласно кивнул.

— Я сначала думала: надо что-то с мотором сделать, но это все таки опасно, могут докопаться. А вот есть один вариант…

Она снова села за стол и ровным мягким голосом рассказала ему что есть один препарат вызывающий ступор — оцепенение организма. Человек все видит, все слышит, но в течение какого-то времени — зависит от дозы — не может повернуть ни рукой, ни ногой. А потом все это проходит. Само собой. Это для душевнобольных, для буйных. И безвредно в общем. Надо просто отправить Степу на машине в дальний район. Объяснить ему, что едет халтурку обговаривать, а заодно посмотреть кассу. И все. Если получится сам же и виноват. Если в этот раз не получится, так в другой выйдет.

— В Бекетово послать его. Точно, — сказал Игорь. И, словно поняв это внезапно, добавил: — Но один он не поедет.

— Почему? — удивилась Марина.

— Почует, что мы что то придумали. Он и сам ведь что то мастырит, он теперь ухо держит востро. Я видел. — Задумчиво и медленно Игорь добавил: — Нет, один он не поедет.

Марина смотрела на него широко раскрытыми глазами, в которых таился ужас.

— Да, девочка. — Игорь грустно покачал головой. — Подумай сама. Подумай и про то, что там, — он мотнул головой, — лежат восемьдесят четыре тысячи. Восемьдесят четыре. Этого нам с тобой вполне хватит на все. И не делить ни с кем. И чтобы никто нас за горло не держал. Мне это тоже все невесело. Но тут надо решать раз и навсегда.

— Нет, — почти шепотом сказала Марина. — Митьку я не дам. Не дам Митьку.

— А меня — дашь? — жестко спросил он. — Меня — дашь? А себя — дашь? Не хотел тебе говорить. Совсем не хотел. Но раз так, видно, придется. Сторож в деревне умер. Умер. Твои Митька его так по голове шарахнул, что он концы отдал в ту же ночь. Понимаешь?

Она села снова к столу, уронила голову на руки и замолчала надолго. Теперь уже по кухне нервно выхаживал Игорь. Маленькое это помещение, как ему казалось давило на него, стискивало, словно в камере сидел.

— Понимаешь, что это значит? Об этом еще ни Степа, ни Митька не знают. А как почуют, чем пахнет, ты представляешь что начнется?

— Как же так? — растерянно спросила Марина. — Я же специально булаву поролоном обшила. Как же так?

— А вот так. Бугай здоровый, он же думает что все такие. Шарахнул по голове, а тот умер. А это всем расстрел. Всем.

Игорь ощущал в себе стальную пружину, она словно развернулась в нем сейчас наполняя его волей, и под сердцем гулял пронзительный холодок. Должно получиться, должно, не может быть, чтобы впустую…

— Не хотел я тебе говорить, — повторил Игорь. — Но раз такие дела — знай. С Митькой это тоже только по справедливости будет. Он убил сторожа. Из-за него нам всем теперь вышку дадут. Исключительную меру. А ты решай. Ты сама решай, кому под нее идти.

Неожиданный аргумент появился у Игоря — неожиданный и сильный.

— Так четверых шлепнут. А иначе — только двое. Мне Митьку самому жаль, но думать надо было. А Степа — так с ним все и так ясно.

Марина молчала. Ушла к окну. Долго смотрела на высокие платаны во дворе, потом повернулась. Лицо ее было неподвижно. Даже когда она заговорила, двигались только губы.

— Я ему и мать и отец. Он — моя кровь. Так что я за него решаю. Подумать мне надо, Гоша. Ты спешишь, торопишься. А надо подумать, чтобы все было не зря.

Игорь понял: она уже решила. И ему вдруг стало страшно за себя…

Пятый день Чумаков занимался нуднейшим и бессмысленнейшим на его взгляд, делом. Он сводил в единую ведомость выборку по всем промышленным предприятиям области — была организована сверка автогенных аппаратов по паспортам и заводским номерам. Работу эту вели шестьсот рудников управления, а теперь данные легли на стол к Чумакову вместе со списком всех специалистов газорезки и газосварки. Их пришлось вызывать группами и беседовать, предстояло выяснить знает ли кто из них, слышал ли когда о каких-то случаях пропажи аппаратов, о возможностях восстановления списанных… Чумаков уже сам стал специалистом по газорезке, свободно оперировал профессиональной терминологией, что заставляло потихоньку улыбаться Павла Николаевича Малинина. Но ирония иронией, улыбки улыбками, а результат пока не проявлялся. И сам Чумаков не верил в этот результат, просто ему надо было поскорее закончить все эти технические симпозиумы и перейти к чему-то действительно стоящему.

— Лабуда все это, — откровенно сказал Валерий Малинину уже на третий день, — чистый перевод времени и сил талантливого сыщика.

— Это ты брось! — Малинин усмехнулся. — Во-первых, характер вырабатываешь. Во-вторых, когда талантливого сыщика за полную профнепригодность выгонят, будешь большие деньги зашибать — консультировать сварщиков. Консультант — старший лейтенант Чумаков. Как, звучит?

— Если уж на то пошло, — в тон майору съехидничал Валерий, — то консультировать я буду не сварщиков, а резчиков. Во-вторых, для того чтобы большие деньги зашибать, надо не консультантом становиться, а взломщиком. И заработок приличный, и безопасно, судя по нашим успехам.

Отсмеявшись, Малинин уже серьезно сказал Чумакову:

— А знаешь, Валера, может быть, твои эти симпозиумы в нашем деле важнее всего остального.

— Ну-ну… — недоверчиво протянул Чумаков. Он уже привык к неожиданным поворотам мыслей у Малинина.

— Нет, серьезно. Твои мастера ведь мальчишек учат. Ты для них, для педагогов, учебное наглядное пособие. Напоминание, что любая профессия — только руки, только умение. Вот пусть помнят, что учить-то надо руки, а воспитывать сердце и голову. И ты им об этом напоминаешь. Хоть это не входит в твою задачу. Хочешь не хочешь, а напоминаешь. И еще вопрос — что же для нас важнее: одного или там троих жуликов поймать или пять сотен мастеров заставить задуматься, какими их пацаны вырастут, чему научатся и как это умение приложат? Ну, дальше ты и сам разберешься…

— С трудом, — сказал Чумаков. — Это все, товарищ майор, верно. Только я не в Академии педагогических наук служу, а в уголовном розыске. И самое чудненькое, что результата нет. Ноль на градуснике. Минус двести семьдесят три по Цельсию.

— Ничего, — утешил его Малинин. — У тебя ноль, у меня ноль-ноль один, у Пронько одна десятая, так понемногу и наберемся до плюсовой температуры. Никуда они не денутся. Иди-иди, сей разумное, а тут ко мне Коля Осецкий просится — свои бабки подбивать.

У Малинина было хорошее настроение. Сегодняшний день принес ему открытие. Среди отобранных Кравцом восьми дел по угону автомобилей Малинин внезапно обнаружил одно старое, которое его чрезвычайно заинтересовало. Автоинспекция Центрального района почти год назад вела дело по факту угона “Жигулей” — номерной знак 82–89 ПРИ. Дело было начато по заявлению владельца — Ивана Акимовича Балясного, старшего инженера проектного института. Это заявление, написанное крупным круглым почерком, и было подшито первым.

Девятого августа в одиннадцать часов утра на улице Космонавтов автомашину Балясного остановили трое мужчин, которые попросили срочно отвезти их в Холодную Балку — на окраину Приморска. Обещали заплатить десять рублей. Соблазнившись этой суммой (так и было написано в заявлении), инженер взял пассажиров. В Холодной Балке, когда Балясный остановил машину, сидевший рядом человек вынул нож, показал его Балясному и потребовал доставить их в Черданицы — село в ста километрах от Приморска. Балясный испугался, начал уговаривать отпустить его, тогда все тот же человек объяснил, что они едут “на дело”, а он, как шофер, получит свою “долю”. Инженер расплакался. Договорились на том, что Балясного высадят тут же, в Холодной Балке, а машину ему вернут на следующий день — поставят на улице Космонавтов, на том же самом квартале, где он подобрал пассажиров. А в ящичек положат пятьсот рублей: плату за машину и за молчание. Перепуганный инженер вылез из машины, а его пассажиры укатили. Кто из них сел за руль, Балясный не помнил, ибо “плохо соображал тогда”. Тем не менее он сразу же отправился в ближайшее отделение милиции.