— Уточнение принимается, — президент поощряюще улыбнулся.

— Это будет стоить два миллиона долларов.

— Назаров, — спросил Петров, — вы понимаете, что такое два миллиона долларов?

— Отчетливо.

Андрей назвал первую пришедшую на ум цифру пострашнее, такую, чтобы собеседники не могли принять ее всерьез. Он понимал, что торговаться здесь с ним никто бы не стал и проблема решилась бы сама собой: ему бы указали на дверь. Но разговор принял неожиданный оборот.

— Хорошо, — сказал президент. Он встал и мелкими шагами прошелся по кабинету. Остановился у окна. Постоял молча, круто повернулся. — Два миллиона не проблема. Важны гарантии, что портфельчик будет уничтожен. И считайте, я дал согласие. Все остальное решите с Сергеем Ильичом и его людьми. — С этими словами он ушел.

Оставшись наедине с Андреем, Петров встал и прошелся по кабинету, разминая ноги.

— Продумайте, Андрей Иванович, все, что вам потребуется для дела. Судя по тому, какую вы назначили цену, умения думать вам не занимать. Со своей стороны мы сделаем все, что необходимо. На мой взгляд, есть смысл провести консилиум со специалистами. Пригласим опытных буровиков, которые знают геологические условия района.

— Нет, спасибо. Мне не нужны советы буровиков. Я в этом деле сам стер тысячу коронок. Мне нужен толковый сапер-подрывник. Мастер… Как бы это точнее выразиться? Короче, человек с хорошим воображением.

Петров улыбнулся понимающе.

— Специалиста такого рода мы найдем, — он подумал и добавил: — Больше того, который знаком и с самим изделием. Такой вас устроит?

— Безусловно.

— Я поручу вести дело генералу Травину. Вы уже знакомы. Завтра он с вами свяжется.

Петров протянул руку Андрею.

— Будьте здоровы.

Андрей вышел из кабинета и увидел разъяренное лицо Краснова.

— Не стыдно? — спросил тот. Как понял Андрей, чиновник был в курсе только что состоявшегося разговора с президентом. Причем упрек был сделан тоном, каким нашкодившим пацанам за их проступки выговаривают родители или старшие. — Устроили торг с президентом. Вы же русский человек, а готовы обобрать родное государство…

Андрей остановился. Злость бросилась жаркой кровью к лицу и шее. Заговорил, стараясь не сорваться на крик:

— Слушайте вы, господин моралист. Вынужден вас разочаровать. Государство, о котором вы так печетесь, не мое, а ваше. По законам России, я, русский по рождению, здесь иностранец…

Краснов что-то собирался сказать, но генерал, сидевший в кресле, на которого Андрей не сразу обратил внимание, встал, подошел к Андрею и взял его за локоть.

— Простите, господин Назаров, вы мне нужны. Давайте познакомимся. Я генерал-лейтенант Морозов Евгений Васильевич. Начальник службы охраны.

— Очень приятно, — сказал Андрей, не придав такой встрече значения. Сегодня у него их было так много, что один генерал или другой, — для него уже не играло роли. И все же на этот раз пришлось генерала запоминать.

В этот момент в приемную вышел Петров. Кивнул Морозову. Посмотрел на Андрея и сказал:

— Президент приказал обеспечить вам охрану силами службы Евгения Васильевича. Его люди теперь будут о вас заботиться.

Андрей не счел нужным деликатничать.

— Это арест?

Генералы переглянулись. Лица их выражали неудовольствие. В этих стенах такие слова употреблять не было принято.

— Никакой не арест, Андрей Иванович, — сказал Петров.

— Значит, я свободен? Тогда позвольте мне поступать по своему усмотрению. Я поеду к сестре.

— Исключено, — сказал Морозов твердо. — Коль скоро я отвечаю за вас и вашу безопасность, вы поедете туда, куда я прикажу. — Генерал смягчил тон и с улыбкой добавил: — В подобных случаях даже президент делает то, что мы ему рекомендуем.

Машина, вырвавшись из Боровицких ворот, свернула направо, на Моховую. В поздний час городская суета уже утихала, и потому особенно странным Андрею показалось остервенение, с каким сразу два милиционера на перекрестке, размахивая жезлами, бросились освобождать зеленую улицу кремлевскому лимузину.

Машина понеслась к Тверской мимо Манежа, мимо кремлевских красных стен, золотых куполов, желтых зданий, искусно подсвеченных прожекторами.

Андрей, откинувшись на спинку скрипучего кожаного сиденья, впал в тягостное раздумье. «Москва. Кремль. Товарищу Сталину». «Москва. Кремль. Товарищу Брежневу», «Москва. Кремль. Ельцину» — в памяти неожиданно возникли адреса великих вождей, на которые шли рапорты о победах в строительстве социализма, о разгроме коварных врагов народа, о демократических преобразованиях и о счастье нищающего народа. И он вдруг подумал, что никакие социальные преобразования в России не изменят стремления ее высших руководителей к византийской помпезности и авторитарности, пока резиденцией власти будет оставаться Кремль.

Территория, окруженная глухой зубчатой стеной, наполненная базарной толчеей православных соборов, опутанная тайными подземельями и дворцовыми переходами, ухоженная и декоративно обставленная раритетами, специально подобранными так, чтобы вызывать у попавших сюда людей оханье узнавания, восхищения, радости, и тем самым не позволять им здесь задумываться над бесцельностью громадной Царь-пушки, нерациональностью безголосого Царь-колокола, потерявших для народа реальную стоимость сокровищ Алмазного фонда и Оружейной палаты, эта территория излучает ауру азиатской жестокости, улыбчивого лицемерия.

Можно говорить о колготной шумности в здании Государственной Думы, о чиновничьей чопорности узких коридоров Совета Федерации, но при всем при том это места, где можно встретить не мумию, а живого человека, увидеть разговаривающих, а порой спорящих людей и понять, что здесь не только представляют государственность, но и ее осуществляют — одни, пытаясь влить жизнь в законы, другие — окончательно сделать любые уложения предельно бездушными.

Никогда человеку, ежедневно въезжающему в стены Кремля, где сотни лет подряд плетутся хитроумные интриги, где народ привыкли рассматривать то в виде черни, то куда более демократично — в виде электората; где ежеминутно завязываются и развязываются, а то просто обрываются узелки планов передела власти, не избавиться от желания добиться авторитарных полномочий. Возвысить себя в императоры вне зависимости от убеждений, идеалов, предвыборных обещаний, инаугурационных присяг и публичных деклараций.

Первым, кто понял гнетущую силу Кремля, был Петр Первый. Он перенес столицу в надежде, что уход из Кремля поможет обновлению государства и общества. Кое в чем это изменило нравы, но большевики, совершившие революцию и перебравшиеся из Питера в Кремль в восемнадцатом, не без влияния духа старинных стен превратили Россию в государство, где четырех богов — православного, мусульманского, буддийского и помазанника божьего — царя — заменил один живой бог — одновременно царь, воинский начальник, верховный жрец, судья, надзиратель над тюрьмами и палач. Все последующие попытки облагородить облик кремлевской власти так и не сделали его демократичным, поскольку возможности демократии по природе не могут быть сжаты стенами, даже если это стены Кремля.

До тех пор, пока Кремль не станет государственным музеем-заповедником тирании, до тех пор, пока не утихнут споры вокруг гробниц в его стенах, пока каждый новый человек, впервые оказавшись у власти, в первое же утро голосом, полным нескрываемого торжества будет приказывать своему шоферу: «В Кремль!», Россия так и останется страной не народа, а страной Кремля.

Машина неслась с бешеной скоростью не потому, что ее торопила необходимость. Правительственные номера ставили водителя выше правил, которые обязаны соблюдать законопослушные граждане, и он, утверждая себя в особом статусе личности неприкасаемой, быстрой ездой тешил душу.

Андрей не узнавал улиц Москвы. В те времена, когда он учился здесь, проспекты казались широченными магистралями, которые без задержек способны пропустить любой поток машин. Улицы в те времена были действительно удобными, тротуары просторными, а люди по ним двигались свободно, не мешая друг другу.